Она стала гнать ее из дому.
Однажды в престольный праздник нарядная Симка упала на виду у всех под икону и выкрикнула, что она навек испорчена.
Муж обходил всех окрестных знахарок, и они в один голос подтвердили ему, что только тот может снять с нее порчу, кто напустил. Они указали ему и верное средство, как узнать, кто жену испортил. Он так и поступил. В светлое воскресенье, на пасхе, он влез в полночь на колокольню, облил колокол водой и, собрав несколько капель этой воды в пузырек, принес их домой и дал выпить жене — в тот самый раз, как по возвращении из церкви с ней случился припадок.
— Выпей эти капли и скажи, кто тебя испортил.
Жена выпила, забилась сильнее и указала на свекровь.
— Она меня испортила.
Старуха знавалась со знахарками, знала много сказок и песен, лечила скот заговорами, хвалилась, что умела останавливать кровь, разыскивать клады, а в народе даже шла молва, что она напускает на мужиков килу и делает из людей оборотней. У сына не было сомнения: значит, его родная мать и верно водится с нечистой силой.
Он позвал родных и соседей.
— Идите, православные, послушайте, кто испортил мою бабу. Кто есть злодейка моя лютая… Колдунья злая.
Соседи и родные пришли. Он их окропил водой с колокола, дал выпить жене и приказал ответить, кто виновник порчи…
— Свекровь, свекровь испортила. Она наслала на меня болезнь, — выкрикнула Симка. — Она дала мне порчу в чашке и зарыла ту порчу в погребе.
— Что же мне делать, православные? — спросил беспомощно муж.
— Притащить сюда матку, пущай снимает порчу.
Позвали старуху из ее горницы.
Молодуха, увидя ее, закружилась по избе, точно ее вихрем подняло, заскрипела зубами и бросилась с кулаками на старуху. Соседи успели их разнять.
— Не тронь ее, — сказали они Симке, — пущай она сперва снимет с тебя порчу.
Старухе надели на шею веревку и повели в погреб, крича:
— Пусть отыщет порчу и выпустит ее на волю, облегчит сноху.
Дали старухе в руки лопату и велели откапывать порчу. Но старуха потеряла рассудок с перепугу, она не могла даже держать лопату в руке.
— Каленым железом ее понудить, — посоветовала родня. — Прижечь надо ведьме пятки.
Сын разжег костер, накалил железный засов докрасна и прижег матери пятки. Старуха тут же умерла. История этим не кончилась.
Когда ее обмывали, то бабам, к ужасу их, почудилось, что она пошевелилась и подобрала ноги.
— Нельзя ее хоронить, — решили бабы, — она не умерла, а только обмерла. Ее нечистая сила не пущает на тот свет. Душа-то теперь сатаны… Душу-то он и не отпускает. Надо старуху испугать, чтобы душа выскочила.
Стали думать, чем бы испугать.
— А псалтырем, — сказала просвирня. — Хлопнуть псалтырем по лбу ей, душа-то и выскочит.
— Верно.
Просвирня хлопнула псалтырем и стала ждать, когда выскочит душа. И решили, что она не выскочила.
— Теперь одно средство — выгнать иудиным деревом.
Вырубили осиновые колы и били тело старухи до тех пор, пока не убедились, что душа выскочила.
И когда дело дошло до нашего слуха, мы их всех призвали: и Морковкина, и Симку, и свидетелей. Мы тогда судили сами. Судили по совести. Допрошенные заявили, все как один, что старуха испортила сноху, что она ведьма.
— Вот видите, — сказал Яков нам, — это царское наследство. Что мы можем с них спросить, когда на одну школу приходилось по шести кабаков и по две церкви!
Не знаю, как поступили бы образованные юристы, а мы — не засудили Морковкина, не отправили его в тюрьму.
— Как ты жил с матерью? — спросил Яков.
— Жили, друг друга любили. Прожили жизнь душа в душу, — ответил сын. — Но раз она — ведьма, душу сатане продала, а вот тут все свидетели… то я тово… этово… не утерпел, стало быть… Секите мою голову…
Голову его мы сохранили… Он прожил всю жизнь честным человеком, народил детей, в колхозе потом был отличным конюхом, а сложил голову под Берлином. Его сыновья — двое — погибли вместе с ним.
О том, что Симка никогда больше не кликушествовала — нечего и говорить.
Яков велел нам разыскать, не описаны ли подобные случаи в литературе. Мы принесли ему «Власть тьмы» и прочитали вслух.
— Это написано про наших Морковкиных, — сказал Яков. — Только тут писатель не вывел идеи. Внесите идею и ставьте. Идея будет такая: темноту эту насаждали веками в деревне поп, урядник и кулак.
Мы так и сделали. Мы Толстого идейно выправили, и пьеса шла с огромным успехом. Зрители говорили:
— Здорово продернули нашу темноту. Досталось Морковкину.
Ввели на селе «Месячник по борьбе с темнотой». Вся интеллигенция разъясняла вздор нечистой силы, русалок, леших, домовых, порчи, оборотней. Ставились спектакли. Исправлялись пьесы классиков на ходу. И на ходу выходили из всякого положения, даже безвыходного. Потом мы стали пьесы сами сочинять и ставить. И успешно. А каких только не было препон на нашем пути во время «Месячника по борьбе с темнотой»! Расскажем вот такой случай.
Каждое утро, дрожа и крестясь, мать повторяла отцу, что нечистая сила не дает спать вдове Прасковье Комаровой, недавно обновившей избу. Нечистая сила, ладно еще, приходит не каждый день, и обычно вечерами, но зато скулит, и лает, и стонет в доме так, что жизнь вдовы превратилась в сплошную муку. Один раз мать сама даже сходила к ней и возвратилась бледная, встрепанная, утерявшая дар нормальной речи. Еще с порога, глаза растаращив, она начала приговаривать:
— Свят, свят, свят! Дай бог унести ноги. Чуть со страху не померла. Вот и сейчас еще мурашки по телу бегают. По всем суставам, полусуставам, жилкам и поджилкам. Ой, ой, ой, настращалась вдоволь! Помяни царя Давида и всю кротость его!..
Потом, отдышавшись и многозначительно помолчав, она стала полушепотом рассказывать отцу:
— Нечистая сила, она ныне и людей не боится. Собралось нас у Прасковьи в избе больше десятка. Ну вот, вместе с хозяйкой дрожим и творим молитву, а лукавый, не к ночи будь помянут, пуще стонет, ревет и хохочет. Крестимся, жмемся, как малые дети. Не иначе — знамение это какое-нибудь. К перемене властей или что похуже. Пусть задумаются безбожники, пусть страх их проймет. Ох, Сенька, тебя — плута — жалко.
А я отвечаю:
— Вам, глупым и непросвещенным женщинам, все время чудятся разные силы: домовые, ведьмы, оборотни. А на поверку выходит, что все это предрассудки недоразвитой массы или заблуждение глаза.
— Дурак ты, дурак! Какое тебе заблуждение, когда все бабы в одно время нечистую силу чуют! Не видала очами, зато ушами слышала. Диво дивное, людям на потешение, всему свету на удивление.
Она садится на лавку и сокрушенно говорит:
— Эх, Прасковья, не всю щепу после покойника ты вымела, быть худу, и носилки с погоста в день похорон не возвращают… После покойника сорок дней не берут хмельного в рот, а парня твоего я сама видела не раз с самогонкой… Тринадцатый за стол не садится — и этого ты не соблюла в день поминок. Эх, горюша, рок головы твоей ищет!
А на другой вечер сообщила:
— Позвала Прасковья чтицу — арзамасскую монашку из деревни Хватовка. Монашка говорит, что сорок ночей надо святое писанье в избе читать, всей семье молиться, от коммунистов особиться, трем святителям свечки ставить: Гурию, Симону и Авиву. Тогда нечистая сила в другие места отлетит. Так оно и есть, как я думала, выходит — это есть знамение. Говорят, царя убили, но чую, не его убили. Монашка намекала, что сила всевышнего отвела жестокую руку человека и он сам себя сразил и своих товарищей обезглавил… Царь же неизвестно куда исчез со всем своим семейством. И вот теперь ждет он вразумления народного. А нечистая сила радуется, что коммунисты одуматься народу не дают. Ох, Яшка, плохо тебе будет, поверь моему слову, куча детей у тебя, дурака, куда им деваться! Да и моего несмысленыша за собой тащишь.
Я срываюсь с печи, накидываю пальто и запальчиво вскрикиваю:
— Желательно мне всю эту ерунду самолично проверить! Или бабы правы и науке грош цена, или наука вполне права, а у баб обыкновенный выверт мозгов. Мне эти причуды твои, мама, надоели!
В самом деле, у нас в улице только и речей, что про несчастье Прасковьи. И все в один голос заявляют: нечистая сила вдову покоя лишила, почти каждую ночь в избе охает и ревет. К Прасковье открылось паломничество, и женщины просто с ума сошли. Мужики, те только тихонько подсмеивались. А не смеяться нельзя было. Если поверить бабам, так нет такого места, где бы черти не сидели: домовой в избе кошек с печи бросает, в бане бес швыряется горячими камнями, хлещется кипятком, и если от него не убежишь задом наперед, то он совсем зашпарит; в лесу, в соседстве с буреломами, под моховыми перинами обитает леший, по ночам он устрашает путников ужасным сопением и гортанным воплем… Все виды нечистой, неведомой и крестной силы, с которыми меня ознакомила мать очень обстоятельно в раннюю пору, мне теперь столь надоели, что я про них не мог и слушать. И вот я решил с ними раз навсегда расправиться, если уже подвернулся случай.
Я пригласил Васю, и мы отправились ко вдове Комарихе. В маленькой избушке, с теленком у порога и с отдыхающей монашкой на лавке, было полутемно (горела только лампадка под образами), сыро, душно, неуютно, тоскливо. Ребятишки спали на печи, вдова Комариха стояла на коленях и молилась.
— Здравствуй, Комариха, — сказал Вася, входя. — Где же твоя нечистая сила? Мы ее за ноги да об угол.
— Не смейтесь, ребята, — ответила она вполне серьезно, — бог вас за это покарает.
Мы сели на лавку. Теленок, разбуженный нашим приходом, поднялся и стал ластиться к хозяйке.
— Смешного мало, — сказала она, — редкий день теперь выдается мне на долю, когда лукавый от избы отлетает. А то как примется целые сутки подряд скулить, жизнь не мила, хоть вешайся. Кажись, в прорубь бы головой, кабы не ребятишки. Наказанье божеское, право…
— Стало быть, умолк сейчас? — спросил Вася.
— Умолк. Только ведь я каждую минуту его ожидаю. Нет-нет, да вдруг и зазевает. Ох, сердце в это время коробом сводит! Тогда уж я до утра не сплю, стою перед образами, всех святых переберу, ну, глядишь, под утро и отстанет. Вот святительницу пригласила, мудрицу и гадалку. Нелегкое мне это дело — пуд муки дала за чтение, урвала у малых ребят.