— А что? Уж не раскрыты ли убийцы Пети Снегина? — спросил я его, оставляя противные списки домохозяев, которых я знал не только по имени, по отчеству, по фамилии, но мог пересчитать свободно всех их зятьев, кумовьев, снох и крестных отцов. Надоели они мне до чертиков. — Кто бы мог на такое варварство решиться?
— Убийцы не разысканы, но труп Пети найден.
— Как найден?! — воскликнул я в полном изумлении. — Где, кто нашел?
— Труп Пети Снегина найден в бору за деревней Хмельной. Когда снежок стаял на подъеме к лесу, труп тут и показался. Наверное, зарыт он был в снег или выброшен прямо из саней в сугроб, рядом с дорогой. Бандиты не имели времени отнести его хотя бы в глубь леса.
— Вот, дядя Яков, говорил я тебе, что Петю Снегина убили кулаки, а бандиты тут ни при чем. Так оно и есть. Кулаки в Хмельной самые лютые. Помнишь ли, что они сделали с комитетом бедноты? Забыть не могу, как в памятную ночь Дымиловского восстания я наткнулся на гору трупов в сенях председателя комбеда. А это все дело кулаков.
— Ишь ты, шустрый какой… Все, что делается, есть дело кулаков! А кто такие бандиты? Это же те, которые после восстаний избежали карающей руки и вот теперь тревожат население. Федька Соленый их вожак и, говорят, не кто иной, как офицеришка Хренов, подбивший дымиловцев на восстание и убежавший от нашего отряда. Все они — кулаки. Нам надо знать, кто они такие по имени и отчеству, милый, где они ночуют и к кому в гости ходят. Вот я и еду в Хмельную с пятью красноармейцами. Поживем там, хлеб проверим, с беднотой поговорим, может быть, найдем следы врага… Хмельная всегда славилась укрывателями воров. Стоит на большой дороге, народ идет через нее в город и обратно, само население — мошенник на мошеннике, и бандиты, по моему мнению, там притон имели… Ну, я еду. В случае важных дел, шли ко мне посыльного.
Он подтянул потуже красный кушак, без которого обходился только в летнюю пору, нахлобучил малахай на самые глаза и вышел. Недоброе предчувствие глодало меня. Я поглядел на Якова в окошко и помахал ему рукой. Это было последнее наше прощание. После того я встречался с ним всего один раз, и лучше не вспоминать, при каких это было обстоятельствах.
После его отъезда с ним случилось вот что. Приехавшая в Хмельную комиссия установила, что к гибели комсомольца Петра Снегина имели касательство местные жители. Петя — работник продкома — был бельмом в глазу у богатеев. Еще на масленице, в пургу, он прибыл в Хмельную для наблюдения за раздачей хлеба бедноте и вдруг исчез бесследно, точно канул в воду. Обыскали тогда и обшарили все задворки деревни, а Петю не нашли. Только через полтора месяца труп его вытаял на припеке. На теле его не оказалось никаких ран, зато на шее остался обрывок нитки из овечьей шерсти. В Хмельной издавна сучили шерстяную пряжу и вязали по зимам теплые носки, — это и дало повод установить, что убийцы, если и не были сами из этой деревни, то общались с жителями ее. Все старания Чрезвычайной комиссии выяснить страшную пропажу ни к чему не привели. Жители отвечали одно: «Был комсомолец Снегин, ходил по деревне у всех на виду, а куда девался — знать не знаем».
Всем было ясно, что кто-нибудь из населения да «знает», но, как водится в деревне, упорно молчит, чтобы не «досадить» соседу, чтобы «не таскали по судам в качестве свидетеля», чтобы не накликать гнев самих убийц. Так однажды вдовицу, которая на собрании рискнула намекнуть на некоторых лиц, друживших с лесными гостями, на другой же день нашли в избе зарезанной. Население наших мест боялось бандитов настолько, что даже днем держало на запоре ворота и двери, а на колодец за водой бабы выходили партиями. Остатки разбитых банд из беглых офицеров, городских жуликов и местных хулиганов наводняли наши леса в летнюю пору, а по зимам они имели в разных селениях тайные пристанища и целый штат помощников и укрывателей. А грабили тогда повсюду: на больших и проселочных дорогах, при выходе из города, даже за гумнами, даже в рощах, куда ходили бабы за грибами, даже на тропах своего усада или в конопляниках, а чаще всего обирали пьяных мужиков, возвращающихся с базаров. Растущее дезертирство давало шайкам постоянное пополнение, и в некоторых местах «зеленый» и «бандит» — были синонимы. В нашей округе грозой и бурей для населения был некий Федька Соленый. Бороться с ним было очень трудно. Терроризованное население боялось доносить властям, молчало, а не молчать нельзя: в каждой деревушке, стоявшей на большой дороге, были у Федьки дружки и приятели из скупщиков, которые сбывали награбленное, из кулаков, что давали ему кров и пищу, из шинкарок, которые сбывали бандитам самогон, даже, иной раз, из советских служащих, которые служили им за деньги. Эти предупреждали Федьку Соленого всякий раз, когда прибывали к нам отряды чека. Оттого Федька Соленый был неуловим, как невидимка, подвизался на разбое целых два года и навел такой ужас на окрестное население, что даже вслух боялись произносить это имя, а если произносили, то крестились. Тогда в каждой губернии был свой Махно, в каждой волости — свой Федька Соленый.
Надо сказать, что наше село всего меньше страдало от этих разбойников. Во-первых, они боялись наших коммунистов, у которых было оружие, во-вторых, никто не решился бы из наших сельчан дать бандиту убежище. Но слухи ходили, что Якова давно собирались «проучить» за его решимость очистить волость от шаек, главным же образом, угрожали ему те, которые с грабителями снюхивались и от них наживались.
По приезде в Хмельную Яков и словом не обмолвился, что имеет задание распутывать историю с Петей Снегиным. Он занялся сперва тем, что стал взыскивать с кулаков хлебную недоимку. Уполномоченный сельсовета разместил красноармейцев по одиночке в «надежных», как он выражался, теплых избах, а Якову отвел жилье у вдовы на самом краю села. Отряд оказался разбросанным по всей деревне, и каждый раз, когда надо было собираться, терялось много времени. Обычно осторожный, Яков на этот раз упустил такую мелочь из виду, а когда понял ошибку, то уже было поздно. Может быть, эта ошибка и привела его к гибели.
Однажды, поднявшись рано поутру, он обошел всю деревню кругом. Чуть брезжил рассвет. Яков знал, что в эту пору возвращаются с базаров спекулянты, и не ошибся. За околицей он остановил воз с рожью. Мужик, убедившись, что покупка его реквизируется, произнес в сердцах:
— Кто честно живет, не грабит, не ворует, с бандитами не общается, а за добро денежки платит, тот и пропадает. На глазах твоих мошенничества совершаются — того не видишь.
— Не вижу, — сказал Яков. — Все сразу не разглядишь. И ежели честный ты человек — помоги.
— За подмогу платят.
— Вези свой хлеб домой, так и быть. Раскрой только свои намеки.
Мужик вздохнул, долго думал, потом потрогал тугие мешки с рожью, и корысть его пересилила:
— Ты у вдовы Соломониды остановился?
— Так точно…
— У ней и Петька Снегин останавливался.
— Что ты врешь? — вскричал Яков, как ужаленный. — Кто же его к ней поставил?
— Никто. Она приветливая баба, изба у нее чистая, ребятишек нет, приезжие всегда у нее останавливаются. — Он усмехнулся недобрым смехом. — А председатель знает, да не перечит. Тоже, грешный человек, боится.
— Вот что! — произнес пораженный Яков. — Теперь ты от меня не уйдешь, покуда все не расскажешь. Ты, как видно, много знаешь.
— Нет, батюшка, не больше того, что знают все. Вечером, как ложились старые да малые спать, а молодежь еще гуляла, прошли четверо молодцов на масляной неделе ко вдове Соломониде, у которой квартировал Снегин. Пришли, вскричали «руки вверх!», забрали у него казну, а самого увели за околицу. Кое-кто из мужиков видел это, да разве признаются, притворились, будто ни глаз, ни ушей на этот раз у них не было. Потом языки чуть-чуть развязались, да и то говорят про это оглядываючись.
— Так, значит, всех больше причастна Соломонида к этому делу? — спросил Яков.
— Причастна ли, не могу сказать. Кому и знать об этом, как не ей. Когда брали Снегина, она, надо думать, присутствовала тут.
Открытия Якова были столь неожиданными, что, отпустив мужика, он долго бродил вдоль гумен и все обдумывал, как повести дело, а ко вдове пришел только с рассветом, когда та топила печку и пекла для него блины.
— Не чистое ваше селение, Соломонида, — сказал он, садясь за стол и пододвигая кринку с молоком. — Притонов много, есть где лютому врагу укрыться и схоронить концы в воду.
— Есть, батюшка, есть, — ответила она спокойно и вздохнула. — Лютого народу, что травы при дороге.
— Вот и рассказала бы, куда чаще всего молодцы похаживают? К кому добро награбленное сбывают? У кого находят привет да ласку?
— Эх, батюшка, разве расскажут об этом, лучше споткнуться ногами, нежели словом, — ответила она. — Советская власть за это стрижет, боятся…
— А ты возьми да скажи, тебе бояться некого.
— Нет, батюшка, бога гневить не стану. Нигде не бываю, никого не вижу, а ежели что услышу, так тут же стараюсь забыть.
— Слух есть, что на вашем конце деревни молодцов привечают, — продолжал Яков, но баба уже не отвечала и усиленно раздувала угольки под сковородою. — Даже и то болтают, — не унимался квартирант, — будто Петра Снегина бандиты увели ночью чуть ли не от твоих соседей.
Баба уронила сковороду и стала отчаянно тереть ее фартуком, а потом поливать постным маслом. Масло шипело, густой пар взвивался над головой у бабы. Дядя Яков заметил ее, вдруг ставшее озабоченным, лицо и переменил разговор. Соломонида сделалась молчалива, неестественно угодлива и очень осторожна в словах. На всякий вопрос один ответ: «Всяко болтают, я, батюшка, до сплетен не охотница». Это была высокая, лет под сорок кулугурка, правильные и строгие черты лица еще сохранили следы несомненной красоты, двигалась она важно и торжественно, вела себя сдержанно, по-монастырски, говорила мало, но слушала усердно. Яков знал этот староверский нрав, эти смиренные повадки, под которыми скрывались лисья хитрост