Опершися на гранит.
И вдруг: трах-тах-тах! — и коляска покосилась на правый бок.
— Вот именно, горы татарские, — ворчал Игнатий, слезая с козел.
— Чего ж ты смотрел! — кипятился Василий Львович.
— А кто ж его знал, — бормотал Игнатий, рассматривая лопнувшее колесо.
К счастью, послышался лай собак. Недалеко была деревня. Игнатий кое-как дотащился с коляской до кузницы, а дядя с племянником пошли пешком вперед. Дядя охал, а племяннику было весело, и в голове по-прежнему пело:
Въявь богиню благосклонну
Зрит восторженный пиит.
— Опоздаю в Петербург, — сердился Василий Львович, — на радость «славянам». Славное угощение я им везу!
Кузнец долго ломался, набивая цену.
— Ишь ты, заграничная штука! Поди знай, как за нее приняться.
Остановились в избе зажиточного мужика, возле кузницы. Василий Львович волновался от нетерпения.
— Бог весть какие дороги! Никакие колеса не выдержат! И обдерут как липку! Ямщики, трактирщики да еще кузнецы… Где твои сто рублей, Александр?
— Какие сто рублей? — рассеянно отвечал Александр, смотря в окно.
— Да те, что тетушка дала.
— A-а, те?.. Они в моей коробке.
Василий Львович велел Игнатию принести коробку Александра и взял оттуда две беленькие ассигнации.
— Я тебе возвращу в Петербурге.[58]
Александр с улыбкой покачал головой, Игнатий тоже улыбнулся.
— Ты что, сомневаешься? Вот свидетель Игнатий.
Кузнец вместо часа провозился два, да еще захотел на водку. Василий Львович взорвался:
— Грабители! Разбойники!
Но кузнец не уходил и только моргал, слушая гневную речь барина, пока, наконец, Василий Львович не бросил ему полтину, лишь бы тот ушел поскорей.
Накричавшись вдоволь, Василий Львович влез в исправленную коляску и вдруг ухмыльнулся.
— А знаешь, я сделал эпиграмму, — сказал он Александру, когда двинулись в путь. —
Несча́стливым, друзья, родился я на свет,
В делах колесных мне удачи, право, нет.
Фортуны колесо не в пользу мне вращалось.
Сажусь в коляску я — глядь, колесо сломалось.
Хорошо? — спросил он племянника.
— Только вот во втором стихе: «Где только колесо, там мне удачи нет».
— А пожалуй, так лучше, — ответил дядя и повторил с расстановкой:
Где только колесо, там мне удачи нет.
II. Петербург
Приехали в Петербург поздно вечером. Александр пришел в волнение, уже когда проезжали предместье. Когда же открылась вся перспектива Невского проспекта с блистающими там и сям таинственными огнями, он пришел в решительный восторг. Этой ровной линии огней, казалось, конца не было. Чугунные узоры оград на мостах, мелькающие где-то сбоку куски величавой Невы, свежий ветерок, в котором ощущалось дыхание моря, — все это было ново, увлекательно. Карета слегка подпрыгивала и вдруг свернула вбок на берег какой-то реки, которая называлась Мойка, и остановилась у ворот гостиницы Демута.[59] Василий Львович заказал здесь две комнаты: одну для себя, другую для Александра. Быстро напившись чаю, Александр улегся спать. Завтра, завтра! Завтра он увидит этот прекрасный и немного страшный Петербург.
Утром, когда еще дядя не вставал, напившись кофе, который подал ему Блэз, Александр отправился посмотреть на Неву. Это было близко. Несколько минут он стоял, опершись на парапет, в полном безмолвии и прислушивался к мерным ударам волн о гранитные ступени лестницы, ведущей с набережной к воде. Он даже чуть не промочил башмаки, спустившись вниз.
Василий Львович отправился к Ивану Ивановичу Дмитриеву, московскому поэту, а теперь министру юстиции. Он хотел позабавить его сочиненной им шутливой поэмой «Опасный сосед», которая, как он думал, нанесет жестокий удар «славянам». С собой он взял Александра.
По дороге к Дмитриеву надо было проезжать мимо Фонтанки, одетой, как и Нева, в гранит, и в уме Александра вставал образ, нарисованный поэтом «богини Невы», господствующей над всеми этими водами.
Дмитриев жил в министерском доме. Пройдя сквозь ряд чиновнических комнат, дядя и племянник очутились в кабинете хозяина. Кабинет совершенно отличался от казенной обстановки прочих комнат и скорее напоминал московскую усадьбу у Харитонья в Огородниках. Такая же противоположность была и у хозяина: то это был министр, то чувствительный поэт, автор «Голубка». Он был по-прежнему в парике. Оспа на лице выглядела суровее. Он приветливо встретил Василия Львовича с Александром. Поговорили о тяжбе с Петром Абрамовичем Ганнибалом, о «славянах», с которыми воевал Василий Львович. Василий Львович вынул из кармана сверток, перевязанный лентой.
— Я приготовил им славное угощение, — сказал Василий Львович. — Они не скоро от него очухаются. Александр, выйди, дружок.
— Зачем вы меня прогоняете? — ответил Александр. — Ведь я все знаю, слышал два раза.
И он продекламировал один стих:
Позволь, варягоросс, угрюмый наш певец…
Дмитриев посмотрел на мальчика министерским взглядом. Он не забыл его московских шалостей.
Со снисходительной улыбкой Дмитриев выслушал поэму Василия Львовича. Вольные картины решительно ему не понравились. К тому же он встречался в обществе со многими «славянами» — например, с самим адмиралом Шишковым. Говорили даже, что сам Державин сочувствует им. Василий Львович был несколько разочарован.
Приехали в Петербург поздно вечером.
На другой день зашли к Александру Ивановичу Тургеневу. Это был молодой человек с пухлыми щеками и маленьким носом. Он был правой рукой министра духовного ведомства, влиятельного князя Голицына. Но важности в нем не было ни малейшей. Наоборот, он весело расспрашивал о Надежде Осиповне, о ее здоровье, о Сергее Львовиче и шутливо говорил о «славянах», погладил Александра по курчавой голове, называл его будущим лицеистом. Между прочим он сообщил, что на 12 августа назначен экзамен у графа Разумовского, с которым он хорошо был знаком. Услышав о поэме Василия Львовича, он сначала очень обрадовался и даже зааплодировал, но во время чтения неожиданно зевнул, так как привык спать после обеда.
Время до экзамена проходило незаметно: то прогулки на ялике, то в Летнем саду, то на Крестовском острове. Александр очень скоро почувствовал себя настоящим петербуржцем. Иногда представлялась мысль об экзамене, но не пугала. Александр был в превосходном настроении и был уверен, что все окончится самым благополучным образом.
Утром в день экзамена Александр надел новую куртку и новые панталоны. В сопровождении дяди он отправился к графу Разумовскому на Фонтанку. Дворец Разумовского стоял на самом берегу реки. Это было длинное одноэтажное здание, окруженное большим парком с прудом посередине. На пруду плавали утки с утятами.
На лестнице дворца Василия Львовича и Александра встретили собравшиеся здесь будущие воспитанники с родными и воспитателями. Впереди, тяжело дыша, подымался старый адмирал лет восьмидесяти, с андреевской лентой через плечо. Он держал за руки двоих мальчиков: одного постарше, румяного и с веселым лицом, другого поменьше. Очевидно, это были его внуки.
В зале старик, отдышавшись, тотчас сел и сказал сопровождавшему чиновнику:
— Мне надо видеть господина министра.
— Его сиятельство, — любезно доложил чиновник, — заканчивает свой туалет.
— Мне нужен граф Алексей Кириллович, — сердито сказал старик неожиданно громким голосом, — а не его туалет. Андреевскому кавалеру не приходится ждать.
Чиновник почтительно поклонился и исчез. Минуту спустя он явился и пригласил старика во внутренние комнаты с обоими мальчиками:
— Его сиятельство ждет ваше высокопревосходительство.
После приема у министра старик уехал домой, оставив мальчиков под покровом господина во фраке, приехавшего его сменить.
Через залу проходил человек в мундире, с худым лицом и горбатым носом. Увидев Василия Львовича, он остановился и поздоровался с ним. Это был Иван Иванович Мартынов, переводчик древнегреческих и латинских авторов, только что назначенный директором департамента.
— Вот видите, — сказал Василий Львович, — привез вам своего питомца.
Мартынов поглядел на Александра и сказал:
— Сейчас начнется экзамен.
— Не робей, — шепнул Александру Василий Львович, который сам со своей стороны начал отчего-то волноваться.
Но Александр не робел совсем. Он с интересом смотрел на своих новых знакомцев и весело переглядывался со старшим внуком адмирала. Ему нравился также красивый юноша высокого роста, самоуверенно озиравшийся кругом. Слегка вздернутая губка придавала его миловидному лицу какое-то горделивое выражение.
Вышел чиновник с бумагой в руке и стал выкликать фамилии по списку:
— Князь Горчаков!
Выступил красивый юноша и грациозно поклонился.
— Барон Антон Дельвиг!
Ленивой походкой вышел другой кандидат, осматриваясь кругом близорукими глазами, как будто его только что разбудили от сна.
И вот чиновник провозгласил:
— Александр Пушкин!
И вслед за этим:
— Иван Пущин!
В сходстве фамилий послышалось что-то сближающее, и Александру, выходя, захотелось взять за руку Пущина, которого он мысленно назвал по-французски «Жанно». Теперь Жанно был немного растерян и бросил на Александра взгляд, как бы ищущий сочувствия. Что-то дружеское промелькнуло у обоих мальчиков одновременно.
Начался экзамен. За столом, покрытым зеленым сукном, сидели Разумовский, откинувшийся на спинку кресел, Мартынов, строгим взглядом смотревший на экзаменующегося, и директор Лицея Василий Федорович Малиновский, с добродушной улыбкой слушавший ответы будущих лицеистов.
Александр немножко смутился, но бойко отвечал на вопросы Мартынова по грамматике.