Могу ль забыть я час, когда перед тобой
Безмолвный я стоял, и молнийной струей
Душа к возвышенной душе твоей летела
И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, —
Нет, нет! решился я — без страха в трудный путь,
Отважной верою исполнилася грудь.
— Прекрасное послание! — воскликнул Жуковский. — Это лучшее твое произведение.
В это время в Петербурге на театре была представлена комедия князя Шаховского «Липецкие воды», где в смешном виде выведен был «балладник Фиалкин». Под именем Фиалкина разумелся Жуковский. Жуковский сидел на спектакле в первом ряду и громко смеялся.
Александр с гневом обличал «бессмыслицы дружины боевые», «славянских» стихотворцев, к числу которых принадлежал и князь Шаховской. Это «вражды и зависти угрюмые сыны», для которых беда, если кто «в свет рожден с чувствительной душой».
Когда-то в плане «Воспоминаний в Царском Селе» были упомянуты жители Царского Села, которых собирался изобразить Александр. Они ожили в его «Городке»; вот добренькая старушка, которая собирает рассказы со всех сторон:
Фома свою хозяйку
Не за что наказал,
Антошка балалайку
Играя разломал, —
Старушка все расскажет:
Меж тем как юбку вяжет,
Болтает все свое…
А вот «добрый сосед», отставной майор:
Старик, развеселясь,
За дедовскою кружкой
В прошедшем углубясь,
С Очаковской медалью
На раненой груди,
Воспомнит ту баталью,
Где роты впереди
Летел навстречу славы,
Но встретился с ядром
И пал на дол кровавый
С булатным палашом.
Все это живые люди, выхваченные прямо из жизни. И как легко они укладываются в певучий стих!
Снизу слышались звуки вальса. Шел урок танцев учителя Гюара. Вечерние лучи отсвечивали от золоченого купола дворцовой церкви и прямо ударяли в комнату Александра. Он подходил к окну и прислушивался к звукам вальса с мечтательной улыбкой, хмурился — и, надув губы, снова за перо.
Жанно выглянул из зала и увидел подымавшегося по лестнице Дельвига. Жанно крикнул ему:
— Зови Пушкина сюда! Сейчас кадриль.
Александр торопливо надевал сюртук. Лицеисты танцевали без барышень. Это было неинтересно, но Александр все-таки старался упражняться для настоящих балов — у Вельо или иногда в Лицее. Одеваясь, он подходил к столу и исправлял стихи стоя. Он оглянулся на вошедшего Дельвига:
— Сейчас иду.
Дельвиг лениво разлегся на кровати:
— Погоди.
Александр скинул на стул сюртук и, надув губы, принялся писать. Легкий ветерок доносил шорох листьев из парка.
— Не торопись, — заметил Дельвиг, — все равно пропустил кадриль. Прочти лучше.
Александр прочитал нараспев:
Когда же на закате
Последний луч зари
Потонет в ярком злате,
И светлые цари
Смеркающейся ночи
Плывут по небесам,
И тихо дремлют рощи,
И шорох по лесам,
Мой гений невидимкой
Летает надо мной;
И я в тиши ночной
Сливаю голос свой
С пастушьею волынкой…
Помолчали.
— Я это помещу посередине, еще до портретов жителей.
— Хорошо, — произнес Дельвиг.
Александр продолжал:
Ах! счастлив, счастлив тот,
Кто лиру в дар от Феба
Во цвете дней возьмет!
Как смелый житель неба,
Он к солнцу воспарит,
Превыше смертных станет,
И слава громко грянет:
«Бессмертен ввек пиит!»
Александр замолчал, отыскивая продолжение:
Не весь я предан тленью.
С моей, быть может, тенью
Полуночной порой
Сын Феба молодой,
Мой правнук просвещенный,
Беседовать придет
И, мною вдохновенный,
На лире воздохнет…
Александр долгим, испытующим взглядом смотрел на лежащего Дельвига. А тот тихо произнес свои стихи, обращенные к Пушкину:
Пушкин! Он и в лесах не укроется:
Лира выдаст его громким пением…
Право, Пушкин, твоя музыка лучше всех вальсов и кадрилей. Слушая ее, не заметишь, как пройдет и тысяча лет.
Потом Илличевский писал своему петербургскому товарищу Фуссу: «Посылаю тебе книжку „Российского музеума“. Там ты найдешь шедевр нашего Пушкина „Городок“. Он прав в своих пророчествах: слава его в будущем отсветится и на его товарищах».
XI. «Любовь одна — веселье жизни хладной…»
Она вместе с матерью поселилась осенью в Царском Селе, чтобы быть поближе к брату, лицеисту Александру Бакунину. Ни одно лицейское сердце не осталось спокойным, когда приехала сестра Бакунина — Катя. Она была старше лицеистов. Ей было уже девятнадцать лет.
В чувстве Александра к ней не было ничего шаловливого, веселого, как было к Соне Сушковой или к Наташе. Вероятно, так было и у Жуковского с его возлюбленной: все было глубоко и серьезно.
Когда Бакунин познакомил ее с Александром, она только сказала:
— А я вас знаю. Мне о вас много рассказывали.
Слова эти прозвучали музыкой в душе Александра.
Была глубокая осень. Уже лежал снег. У Александра создалась привычка каждый день встречать Катю Бакунину в снежных аллеях парка, на лестнице или на уроках танцев, в которых она тоже участвовала. Теперь Александр аккуратно посещал уроки танцев. Они обменивались несколькими словами, которые были полны для Александра глубокого значения.
И вот однажды Катя, или Екатерина Павловна, как ее называли, вдруг исчезла.
Александр, приняв вид равнодушия, спросил у Бакунина, где его сестра. Тот с лукавой улыбкой ответил, что она с матерью уехала в Петербург. В Царском Селе Бакунины нанимали отдельную квартиру в «полуциркуле», в дворцовых службах.
Александр не видел ее с утра и так и лег спать. На следующий день ранним утром он выбежал на снежную дорогу и глядел вдаль: не едет ли кто? И вдруг неожиданно повстречал ее на лестнице, когда она спускалась вниз от брата.
— Что, скучали? — спросила она с улыбкой. — Ну, поскучайте. Сегодня поговорим.
И как она мила была! Как к ней пристало черное платье!
Александр был счастлив. Ее тон был такой дружеский, такой ласковый, что нельзя было воздержаться от восторга.
— Я мог бы говорить с вами до завтра, — сказал Александр.
Опа снова улыбнулась.
— А нам есть о чем говорить, — ответила она.
Александр вернулся к себе в комнату в возбужденном состоянии. На другой день он сделал в дневнике запись стихами и прозой:
«Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался… —
И где веселья быстрый день?
Промчался лётом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..
Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу — ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, — сладкая минута!
Но я не видел ее 18 часов — ах! какое положенье, какая мука!..
Но я был счастлив 5 минут…»
Припомнились стихи Жуковского:
Он пел любовь, но был печален глас.
Увы! он знал любви одну лишь муку!
Весной 1815 года на улицах Царского Села появились офицеры гусарского полка, вернувшиеся из Франции. Среди гусаров заметен был красивый офицер, одетый с особым изяществом.
— Знаешь, кто это? — улыбаясь, спросил Горчаков Александра. — Это Чаадаев. Богат, со связями и, представь себе, с вольными мыслями.
Скоро Чаадаев познакомился с лицеистами. Он говорил Жанно и Александру на прогулке в парке:
— Я смотрел с горы на Париж, и мне хотелось просить прощенья у этого великого города, куда мы пришли, чтобы задушить впервые родившуюся здесь свободу. В России я чужой — враг рабства. Мне здесь нечего делать.
Жанно отвечал, волнуясь:
— Как вам нечего делать? С вашим умом, с вашими чувствами…
Чаадаев, ласково улыбаясь, взял под руку молодых людей и сказал:
— Вы, мои друзья, молоды. Вы еще можете верить. А я… — Он вынул дорогой парижский брегет. — А мне пора. — И прибавил иронически: — Обучать солдат фрунту…
…В 1816 году был наконец назначен директором Лицея Егор Антонович Энгельгардт — человек добрый, но с убеждениями, совершенно искренними, лютеранского пастора. На Лицей он смотрел как на приют мудрости и искусства и после своего переселения велел сделать на подъезде железный узор в виде совы и лиры, как знаки мудрости и поэзии.
Император Александр I прогуливался с ним по аллеям парка и объяснял, что такое Лицей. Впереди, высунув язык, бежала черная собачка Шарло, а сзади шел военный министр граф Аракчеев. Красный нос его то и дело вдвигался между императором и Энгельгардтом.
Журчала ручейком речь императора:
— Фролова я уволил потому, что его способы были слишком грубы и просты. Я на тебя надеюсь, Егор Антонович. Ты того же достигнешь иными способами. В мягких перчатках. Понимаешь?
Император коснулся руки собеседника и остановился, позвав собачку:
— Сюда, Шарло, сюда!
Собачка подбежала, ласкаясь, и завиляла хвостиком.
Император продолжал:
— Цель Лицея с самого начала была непонятна и извращена. Мне нужно было подготовить людей, привычных к условиям двора. Дворян, одним словом, верных престолу, а не семинаристов и разночинцев.
Энгельгардт слушал, опустив голову. Граф Аракчеев вставил свое веское слово:
— Необходимо прежде всего приучить воспитанников к фрунту.
Император рассмеялся и потрепал его по плечу:
— И, кроме того, к исполнению придворных обязанностей. Я думаю поручить им дежурства при императрице. Это польстит их честолюбию. — Император взял под руку Энгельгардта и пошел дальше. — Профессора Куницына я уволю, — сказал он. — Под видом естественного права он преподает республиканские учения. Он прямо отрицает крепостное право и хочет превратить крепостных крестьян в откупщиков, снимающих землю у помещика. Потом, что такое воспитанник Пушкин? — продолжал император. — Про него дурно говорят. Он пишет вольнодумные стихи про свободу, участвует в гусарских пирушках…