Обоз остановился в деревне Никиты Алексеевича ждать посыльного проводника, чтоб провел верной дорогой к Воронежу. Степушка открыл дорожный сундучок, вынул книги и карты, присланные для Васи учителем. Вдвоем углубились они в чтение. Узнали, что Данков прежде стоял на левом берегу Дона и в 1618 году сожжен был дотла гетманом Сагайдачным, когда поляки разоряли Подонье. Но, изгнав врагов, русские люди вновь построили всего через год новый Данков, в сорока верстах ниже по реке. Узнали, что Воронеж основан в 1585 году воеводами Сабуровым, Судаковым и Биркиным, а прежде, в XII веке, существовал другой Воронеж в земле рязанской, стоявший тоже на реке Воронеже, только много выше.
А вот рассказ о том, как еще в 1389 году шли по Дону четыре русских корабля: митрополит московский Пимен путешествовал из Москвы в Константинополь и поражен был запустением этих мест, разоренных нашествием. Рассказ вел сопровождавший митрополита смоленский дьякон Игнатий: «Было же это путешествие печально и уныло, была всюду пустыня, не было видно там ничего: ни града, ни села; если и были в древности грады красивые и выдававшиеся по красоте селения, теперь только пусто все и не населено. Нигде не было видно людей, только пустыня великая и зверей множество». Писали в книгах и о том, как пришли на воронежскую землю переселенцы из земли черниговской и принесли с собою названья рек и поселений, что доселе именуются в обеих землях одинаково: Воронеж, Рамонь, Девица, Черниговка, Свишня, Воргол. Насчет названья города Воронежа юные псковичи заспорили было, но потом порешили пойти к самому старому старцу деревни Павлославу Иванову, отцу лесника Петромира. Старцу было уж за сто лет, он хорошо помнил и знал воронежского воеводу Якова Татищева, а родился он осенью 1585 года, когда стоял уже Воронеж, окруженный деревянной стеной, и русские послы москвич Федор Шестунов и пскович Иван Татищев переговоры вели со шведскими послами на русско-шведской границе возле города Нарвы, притом поминали первые русские города, построенные на юге при царе Федоре Иоанновиче, — Ливны и Воронеж. «А откуда, дедушко, имя городу Воронежу взято?» — спросили у старца Павлослава Степан и Василий Татищевы.
Старец поглядел хитро, промолвил голосом еще бодрым:
— Сказывали старые люди, будто давным-давно жили на Руси три брата, удалые молодцы. Русь боронили от ворога, и звали братьев — одного Радонег, другого Всенег и третьего Воронег. А жили они под Новегородом, в Шелонской пятине, в селе Любонега…
— В Шелонской пятине, под Новгородом, жили наши Татищевы, — отозвался Степан, а Вася добавил:
— Иван Алексеевич Татищев, из Пскова родом, служил там в полку князя Хованского.
Дед Павлослав кивнул головою согласно:
— Этих-то я помню и по нашему Воронежскому краю. В Верховье, под Борисоглебском и под Ливнами, стояли с полками и Иван, и Петр, и Яков Алексеичи — все псковские. Как же, помню… Так вот, братья-то новгородцы и порешили сами оборонить Москву от ворога, так, чтобы, значит, и с северной стороны, и с южной. Для того построить три города. Радонег на реке Паже поставил город, это возле нынешней Троице-Сергиевой лавры, что жизнь государю Петру Алексеичу спасла. — Старик Павлослав перекрестился. — И нарек тот свой город именем Радонеж, что значит — город, Радонегу принадлежащий. Всенег на Тверской дороге свой город выстроил, на Сестре-реке, и назвал его Сенеж, а младший из братьев, Воронег, ушел с дружиной на юг, в Рязанские земли, и город свои Воронежем назвал, тако и реку именовать стали.
— Дедушко, а отчего имя такое у Воронега интересное? — спросил Вася. Старец погладил Васину голову:
— Оттого, что имя у него было обыкновенное поначалу. Только прежде, до Христовой веры, на Руси у нас детям волос не постригали до седьмого года. А на седьмом году сродников сбирали и стригли волоса, и имя второе давали дитяти. Коли черны волосы — значит, ворон, а коли нежен да ласков сын, — значит нег. Вот тебе и получился Воронег. Не глупы, вишь, деды-то наши были. А потом орда татарская нахлынула, погиб Воронег в бою, и Воронеж дотла сожгли. Да только Русь иго татарское скинула и новый Воронеж поставила, и память о Воронеге сберегла.
Вскоре приехал проводник из Воронежа, привез письмо от Никиты Алексеевича из Юрьева лесу. Отец указывал Василию не трогаться с места и дожидаться его возвращения. Степан ушел с обозом к Воронежу, а через неделю был уже обратно. Он застал Васю в слезах над письмом, полученным от маменьки Фетиньи, утешаемым доброю украинкой, хозяйкой дома. Маменька писала, что все хворает, что желает видеть Васеньку живым и здоровым и велит ему во всем слушаться отца и Степушку. Отозвался письмом к любимому воспитаннику и учитель Орндорф и книг еще прислал монастырских из псковской земли. Всю зиму провели Вася и Степан под Данковом, а по весне приехал наконец отец, исхудавший и усталый, и объявил им, что государь выстроил флот и вскоре выходит с ним на турка. Но возвращаться домой покуда не велено, а ждать указа в Данковском крае.
Вести приходили одна другой замечательнее. И про чудо-корабль «Предестинация», выстроенный двухпалубным, с пятьюдесятью пушками, по чертежам и расчетам самого царя Петра. И про второй военный корабль, а с ним двадцать три галеры, два галеаса и четыре брандера. Предестинация — значит предопределение, предопределение победы, чего же еще! Ведь двинулось к Азову войско в 75 тысяч, а с ним — 134 орудия. Вася Татищев видел: через Данков везли пушку, на ней отлиты буквы и цифры. Он шел за подводой, запряженной четверкой битюгов, и читал: «1692 год, отлита в Глухове делателем Иосифом Тимофеевичем». Видел он и приведенную сюда, в верховья Дона, по вешней воде галеру для оснастки ее орудиями. Пушки ставили по девять с каждого борта, с двухфунтовыми ядрами, калибра 2,5 дюйма. Экипаж одной галеры вместе с гребцами 250 человек. Три мачты ее были оснащены треугольными латинскими парусами. И двадцать пять пар весел! Одно весло лежало на берегу, Вася успел измерить его длину. Оказалось — больше шести сажен[12]. Пять гребцов работали этим веслом, и для пяти пар рук были отполированы на весле углубления-рукояти. Отец сказывал: государь пошел в поход под флагом царя московского — вверху белая, в середине синяя, а внизу красная полоса. Корабли авангарда шли под синими флагами, корабли арьергарда — под красными, у древка — перекрещенный по диагонали белый квадрат. Остовы кораблей надежно скреплены на воронежской верфи железными скобами, гнутыми в псковской земле. Оттуда же привезли и абордажные топоры. Двадцать девять легких судов — галеры, галеасы и брандеры — несли на своих палубах 120 орудий[13].
Летом узнали: русские 19 июля заняли Азов. Тогда же сдалась турецкая крепость Лютик. Никита Алексеевич радовался вестям, однако сердце старого воина мучило желанье быть со всеми, в бою. Вот уже и до Данкова донеслась слава отменно метких русских пушкарей, кои огнем своим способствовали Петровой виктории: Яковлев, Никифоров, Петров, Карпов, Ефимов. Уже известно стало, что государь отправляется в Москву праздновать победу. И только тут, в сентябре, получил наконец Никита Татищев указ немедля «ехать со всевозможным поспешанием для строения в Азове, Лютике и Таганроге всяких крепостей, в полку боярина и воеводы Алексея Семеновича Шеина у жильцов ротмистром». Не один ротмистр Никита Алексеевич Татищев выехал на юг. Туда же, ко вновь обретенным Россиею землям, отправлены тем же указом Татищевы: Артемон Федорович — есаулом, Федор Алексеевич — поручиком, Михаил Яковлевич — поручиком, Федор Юрьевич — есаулом. Там они вместе с четырьмя австрийскими инженерами — Боргсдорфом, Лавалем, Шмидтом и Урбаном — приступили к исправлению разбитых бомбардировкою укреплений и к устроению гаваней.
В это время Вася Татищев возвратился со Степаном к матери, под Москву, где встретился с братьями, сестрицею и добрым и верным своим учителем. Степан Васильевич Татищев отправился вскоре поступать в Новгородский полк. Лишь через год, в сентябре 1697 года, возвратился отец Никита Алексеевич в Горки. За добрую службу пожаловано было ему тут же, в Дмитровском уезде, Лутосненском стане, сельцо Болдино с деревнями Шахматово, Жилино, Горбово и Залесье. Да прикупил еще к ним Татищев за пожалованные деньги у соседа-помещика деревеньки Становую, Воробьево и Пустые Меленки. Деревни были маленькие, проживало в них в общей сложности двадцать две крестьянские семьи. Но Никита Алексеевич сам был смолоду безземельным и теперь старался оставить хотя бы небольшое наследство троим подрастающим сыновьям и дочери. Поместья его отныне составляли 1059 четей в поле. Тут же находилась дедовская вотчина, сельцо Басаргино, где жила сестра Наталья Алексеевна с семьей, и обветшавшее именье Федулино с большим и старым дедовским садом. С именья этого нес службу старший брат Федор, уехавший по возвращении от Азова в Выбор, на Псковщину.
Вася Татищев более всего рад был возобновлению уроков с Яганом Васильевичем. Теперь у «немчича» было уже четверо учеников — вместе с Иваном и Василием еще восьмилетний Никифор и четырехлетняя Прасковья. В маленьком доме в Горках стало тесно, и вся семья переехала в Болдино, что находилось в сорока верстах западнее Горок.
Болдино с одной стороны омывали воды двух обширных прудов, за которыми стояли избы деревень Леонидова и Муравьева. Болдинское взгорье было сплошь покрыто кронами старинных лип. Отсюда одна дорога вела в Шахматово, другая, уходившая в лесную чащу, через две версты приводила на древний погост Рождествено. Здесь никто не жил, одни кресты стояли вкривь и вкось на могилах да небольшая деревянная церковка с часовнею оглашала заунывным и тонким колокольным звоном по праздникам окрестности. Поп приходил сюда из Горбова, дьячок жил в Становой. Место для погоста выбрали давным-давно с таким расчетом, чтобы могли сюда добираться на равное расстояние жители по крайней мере десяти деревень. Тут, среди лесистых холмов, покоились многие из Татищевых, в их числе дед и бабка Васи, поэтому на пасху его привели сюда, и он вместе с родителями стоял всенощную в церковке, а потом убирал могилу цветами и красными яичными скорлупками.