Эти фразы спросивший произнес на немецком языке, однако Василий бровью не повел, отвечал по обыкновению уверенно:
— Драгун, как то я понимаю, сие слово есть испорченное из греческого языка — дракон, или летучий змей. Они могут быть и на конях, и в пешем строю. Почитаются за легкое войско, потому что они иногда на конях с пехотою служить должны, для того они с легким оружием со штыками, а при том пистолет и палаши имеют и без лат служат, употребляются более в разъезды и партии в опаснейшие места. В баталии они должны первое нападение впереди или со флангов учинить (тут Вася перешел на немецкий язык), а вслед за ними кавалерия, или, по-немецки, — рейтары обязаны на тяжелых конях разорвать неприятельскую линию. Поскольку у нас рейтар не употребляют, должны драгуны все оное исполнять.
— Я был бы не против после обучения строю и владению оружием взять такого молодца к себе в полк. Благодарю вас. — Офицер в парике что-то пометил в лежащей перед ним тетради.
Поручик артиллерийской школы спросил Василия из математики и фортификации, остался доволен ответами и поглядел вопросительно на фельдмаршала. Тот подвинул к себе большую плоскую коробку, нажал кнопку: крышка откинулась, открыв несколько лежащих на сафьяне сверкающих медалей.
— Подойди-ка поближе да расскажи нам, на какой такой случай отчеканены сии медали.
Вася шагнул к столу, наклонил голову. Первые две видел он у дядюшки своего Ивана Юрьевича Татищева, когда в прошлом годе проезжал тот через Псков в Новгород, к месту своего нового назначения новгородским воеводою. В этот день учитель Яган Васильевич велел им всем, и маленькой Прасковье также, нарисовать медали в особых тетрадках и запомнить их славную историю.
— Сия медная медаль выбита по указу его величества государя Петра в знак и в память открытия плавания по Балтийскому морю русским судам отныне и навеки, а сия другая — на взятие Шлиссельбурга в 1702 году, золотая, с портретом государя, — славная виктория русских войск под командою генерала-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева! — Голос Васи звенит, а глаза сияют от счастья говорить это самому Шереметеву. Называет он и три остальные медали, читая надписи и помня горячие обсуждения русских побед в Татищевском доме в Пскове.
— Молодец! — Борис Петрович аккуратно закрыл коробку, передал артиллерийскому поручику. — А верно ли, братец твой сказывал, что у тебя особая тетрадь имеется, где имена и слова разные изъяснить ты тщишься?
— То правда, — Вася чуть покраснел. — У иных народов изданы Лексиконы особые, а у нас таковых николи не было; мечту имею…
— А что, к примеру, фамилия наша — Шереметевы — значит, не изъяснишь ли мне, — хитро прищурился фельдмаршал.
— Осмелюсь сказать, господин генерал-фельдмаршал, с учителем моим искали мы объяснения многим славным русским фамилиям в старых книгах, наших и иноязычных, и помню я, что ваш род идет от Беззубцовых, а слово «шеремет» происхождения восточного и на турецком языке значит «живой, быстрый», но почему оно сделалось фамильным именем Беззубцовых, неведомо.
— Запиши-ка сие, господин поручик Архипов. — Шереметев захохотал. — Бивали Шереметевы турок не раз, оттого и не Беззубцовы, да и ныне еще против супостата зуб имеем! Ну, брат Василий, утешил, ступай себе, чай, товарищи твои промерзли уж до костей. Что знаешь, от них не утаивай, делись знанием, тебе же прибыток будет. Скажи караульному, чтоб выкликал следующих. — Проводил взглядом Василия Татищева, повернулся к офицерам:
— Что скажете, господа? Поболе б таких Отечеству нашему…
А Вася, весь горя от пережитого волнения, миновал полутемные горницы и вышел на морозное солнце, на крыльцо, принял из рук Ивана свой старенький беличий кафтан и, запахиваясь поглубже, выдохнул: «Принят!» И тут же улыбающемуся Ивану: «Скажи, брате, кто этот Родион Христианыч, что с Шереметевым?» — «Как кто? Разве не знаешь? То полковой командир Боур». Вася, конечно, знал это ставшее уже славным имя, известное всем, кто следил за боевыми действиями русской армии на Севере, и снова взволновался: только что стоял перед Шереметевым и Боуром! Боур — командир русских драгунских полков в Прибалтике, тот самый преданный царю Петру иноземец Бэур, что ротмистром был в армии Карла XII, а в тяжкий для России сентябрь 1700 года, когда постигла нас неудача под Нарвою и полонили многих русских командиров, перешел от шведского короля, поправшего русское знамя, под это самое знамя, яко справедливейшее…
Из уст самого Автонома Ивановича Иванова спустя две недели братья Татищевы узнали, что фельдмаршал признал негодными 317 дворянских недорослей из явившихся на экзамен 1400. Из годных сформировали два полка, и там же, в Преображенском, начались воинские учения. Полк, в одной из рот которого оказались братья, учился засадному маневру, воинским уложениям, осаде крепостей, стрельбе из огнестрельного оружия по мишеням, штурму и разведке. Одну неделю то был полк передовой, другую — большой полк, потом — полк правой руки, левой руки, сторожевой, засадный или, наконец, полк ертоул, что означало разведку и особенно нравилось Василию. Было трудно в морозы зимою, однако поблажек давать не велено, и Вася вместе с братом согревались и ночевали в той же полковой избе Преображенского, расставшись с гостеприимным домом Иванова. Иван целиком погрузился в изучение воинских приемов, уставов и уложений, Василий любил только фехтовать на шпагах и саблях, а всякий свободный миг посвящал чтению книг. Его же, несмотря на молодость, назначили в помощь учителям математики и словесности, потому имел он допуск в книжное хранилище и просиживал там за полночь. Письма от отца были все более редкими, но писали часто учитель Яган Васильевич, а с ним — брат Никифор (ему исполнилось пятнадцать) и сестрица Прасковья десяти лет. Писала о своих успехах в ученье, желали братьям быть храбрыми солдатами, жалели их и завидовали им. Печалились, что по веленью мачехи батюшка приказал отдать школьные классы и обсерватории в Боредках и в Беленицах под птишные избы, а заниматься им приходится в крошечной каморке, куда переселили учителя.
Одно событие нарушило неуклонный строй полковых буден. Это случилось 19 февраля 1704 года, когда турецкий посол Мустафа-ага приехал в Москву, а с ним сам царь Петр со своими приближенными. Немедля прислан был в Преображенское указ царя одеть всех новиков в убор немецкой конницы и выстроить возле дворца в составе трех полков. Мустафа-ага был новым послом в Россию нового турецкого султана Ахмета Третьего. Мирный договор с Турцией 1700 года, столь важный для России в нынешних условиях Северной войны, необходимо было укреплять во что бы то ни стало. А между тем посол привез жалобы султана Петру на построение причерноморских крепостей Троицка, Каменного Затона, Таганрога и других, что будто бы нарушало мирный договор.
Царь находился в Москве уже два месяца, торжественно въехав в столицу сквозь трое триумфальных ворот, выстроенных по его указу в ноябре 1703 года, вместе с Шереметевым, Меншиковым и другими славными военачальниками. При этом Меншиков сам соорудил четвертые ворота, особенно пышные и богатые. Знали о том, что государь занят был все это время гражданским устройством государства, особенно финансами.
Петр — по правую руку новоназначенный генерал-губернатор всех завоеванных на севере городов и земель Александр Данилович Меншиков, по левую руку турецкий посол Мустафа-ага — с удовольствием оглядел прошедшие торжественным маршем отлично экипированные полки и тут же, оставив удрученного посла, бросился сам осматривать новиков, и немедленно всех, которые годились, писали в солдаты. На царе был длинный синий плащ-епанча, из-под которого виден преображенский красно-зеленый мундир, на голове — черный парик с крупными буклями и треугольная шляпа, на ногах — огромные ботфорты со стоптанными каблуками, а лицо Петра было оживленным и веселым, совсем молодым и таким же, каким увидел его маленький Вася Татищев еще в Измайлове.
В тот же вечер Василий читал в Преображенском свободным от службы солдатам начавшую выходить в прошлом году первую русскую газету «Ведомости о военных и иных делах, достойных внимания». Ему, рядовому драгуну Василию Татищеву, проходившему обучение для дальнейшего употребления его в боях с неприятелем, поручалось доставлять «Ведомости» в полк из Московского Печатного двора от директора оного Федора Поликарпова. Газета была небольшая, в восьмую часть листа, но, в отличие от давних рукописных «Курантов», предназначалась для всех, кто мог заплатить за нее одну — четыре денги[17], а иногда выдавалась народу бесплатно, хотя указ Петров гласил: «Куранты, по нашему Ведомости… продавать в мир по надлежащей цене… назначаются для извещения оными о заграничных и внутренних происшествиях. 15 декабря 1702 года». В один раз печаталось до тысячи штук, а 22 марта 1703 года вышло четыре тысячи.
«Ведомости Московского государства. В нынешнем 1702 году декабря в день 31-й Великий Государь наш, Его Царское пресветлое величество (или Великого Государя храбромужественное Московское войско)[18], преславно победив шведа на ратных местах, и многие грады, крепи и мызы его опустошив, в полон офицеров взял…»
Здесь же рассказывалось о подвигах первых партизан петровского времени: «Олонецкий поп Иван Окулов ходил с тысячью охочих людей за свейский рубеж, смело напал на шведов, побив 450 человек, воротился с рейтарскими знаменами, а из попова войска только ранено солдат два человека…»
2 генваря 1703 года: «Повелением Его Величества московские школы умножаются, и сорок пять человек слушают философию и уже диалектику окончили.
В математической штюрманской школе больше 300 человек учатся и добре науку приемлют…
Из Персиды пишут: Индийский Царь послал в дарах Великому Государю нашему слона и иных вещей немало…»
Особенно интересовали Василия Татищева сообщения о тех местах, где добывались железные и медные руды. Эти скупые строки переписывал он в тетрадь, а на нарисованных им ландкартах, где было так много белых пятен, отмечал, какой минерал или руда и где добывается. С Каменного Пояса приходили сообщения о добыче железной руды тульским кузнецом Ник