Топить печи в лаборатории было нечем. Василий, дуя на застывшие пальцы, обмерийал циркулем карту Курляндии, когда на улице по мерзлой земле послышался стук копыт и богатая карета, окруженная конными гвардейцами, остановилась возле лаборатории. Вася успел только крикнуть наверх учителю, как распахнулись двери, и в просторной комнате сделалось сразу тесно. Вошел царь Петр, с ним король Август, нарвский губернатор Меншиков и генерал-майор от артиллерии Яков Брюс. Петр шагнул к вытянувшему руки по швам Василию Татищеву, хлопнул по плечу: «Что, драгун, не рано ли воевать кончил? Молчи, знаю, знаю. Где у тебя тут курляндская ландкарта?» По лестнице сбежал вниз, вытирая промасленной тряпицей руки, Иоганн Орндорф. Расстелил перед государем большую географическую карту с новыми российскими границами. Петр, довольный, подозвал Брюса: «Гляди, Яков Вилимыч, сколь славный труд одолели молодцы. Карту сию умножить числом и отослать в Москву для школ наших».
Вася никогда в жизни не видал столь пышно одетых людей. Государя помнил он всегда одетым очень просто; теперь на нем был темно-зеленый преображенский мундир, на груди — сверкающий медный офицерский знак, двенадцать золоченых пуговиц, на поясе — офицерский красно-желто-зеленый шарф, шляпа солдатская черная, на портупее — шпага. Меншиков был еще наряднее, на шляпе — разноцветные перья; Брюс — в темнокрасном мундире, под шляпою — белокудрявый длинный парик. Но сиял в полном смысле слова король Август. На нем был бриллиантовый гарнитур баснословной стоимости, надетый для представительства русскому царю. Бриллиантами были усыпаны пуговицы камзола, пряжки башмаков, ордена на груди, ножны и эфес шпаги. Сияние разлилось в полумраке осеннего дня, проникавшего отчасти лишь в помещение лаборатории. Среди живых русских лиц лицо короля было румяным, напудренным, глуповатым и бесстрастным. В дверях теснилась многочисленная свита. Не долее пяти минут длилось пребывание высоких гостей в лаборатории Орндорфа, но отданные царем распоряжения были тотчас исполнены.
Прежде всего лаборатория была поставлена на топливное и харчевое довольствие по гарнизонным нормам. Затем явились два картографа-поляка, молодой химик-немец и два русских солдата в помощь. Государь прислал в дар токарный станок и свой портрет, гравированный в Германии с портрета 1697 года, написанного после взятия русскими войсками Азова живописцем Кнеллером. Меншиков с дозволения царя разрешил Василию Татищеву трудиться в лаборатории нарвской до весны, представляя всякий месяц подробные отчеты. Брюс письмом просил немедля изучить взятую у шведов артиллерию, найти выгоды оной супротив нашей и все ему подробно описать, ибо имеет он, Брюс, повеление государя прибавить в Нарве и Петербурге военных снарядов до 7000 трехпудовых и 700 девятипудовых, а число артиллеристов умножить до 600 человек. Перед самым же Новым годом приехал из Москвы артиллерийский поручик Архипов. От него проведали нарвские ученые о том, что недавно на пути из Нарвы в Москву царь сделал остановку в Вышнем Волочке и осмотрел реки Тверцу и Мету, определивши соединить их, а там и Балтийское море с Каспийским, дабы путь был из Индии в Петербург, часть коего была пройдена от Твери купцом Афанасием Никитиным. Архипов взял несколько карт и поспешил в Петербург. Сказал только на прощанье, как торжествовала Москва 14 декабря. Государь-де въехал в Москву через 7 триумфальных ворот, из коих самые великолепные были сделаны пожалованным в генерал-поручики Меншиковым. Под дробь десятков барабанов ведены были по улицам генерал-майор Горн и с ним 159 плененных при Нарве офицеров, несено 40 знамен и 14 морских флагов, везено 80 пушек. При воротах звучали торжественные речи: митрополит Стефан Яворский, ректор Славяно-греко-латинской академии, начальники школ, учителя и ученики говорили слова поздравления Петру. И народ московский в первый раз мирился с нововведениями, изумленный видом пленных шведов и попранного их, доселе непобедимого, оружия.
Особенно радовала Василия Татищева присланная сюда, в лабораторию, стопа русских книг из Москвы. Усевшись за столом под портретом Петра, он с жадностью перелистывал страницы. Вот «Действо о семи свободных науках», изданное недавно. Это пьеса, разыгрываемая на сцене, но действуют в ней герои необычные: Грамматика, Риторика и другие науки. Монолог Грамматики, разъясняющей свои составные части, Вася декламирует вслух:
Аз убо грамматика, художеств известна,
В действе есмь глаголати и писати вместна…
Просодия — часть грамматики, обучающая стихосложению:
Просодия же учит вся стихи слагати,
Во еже бы метрами чтоб прелагати
Согласно.
Именно грамматика открывает пути ко всем иным наукам: «До протчих всех наук мног народ повела охотно».
Ночевали почти всегда прямо в лаборатории. Вечером приходила Марта, сестра учителя, разливала по чашкам душистый чай, который сберегла во время пожара, и Иоганн Орндорф, вспоминая нежданное посещение царя, говорил, смеясь:
— А что, Васенька, каков показался тебе король польский и курфюрст саксонский Август?
— Я ослеп, Яган Васильевич, от блеска бриллиантов. Как это он ходит в таком богатстве, по дорогам ездит, ведь даже один алмаз, коли упадет, убыток страшный. А сам король надутый и важный.
— То-то что надутый, — смеется от души учитель. — Ты, брат Василий, не разглядел с перепугу, что вместо брильянтов у короля стеклышки. Настоящие-то гарнитуры — бриллиантовый, жемчужный, рубиновый — хранятся в сокровищнице курфюрстов в Дрездене и практически никогда никем не надеваются, разве что невесть по какому изрядному случаю.
Марта стелет постели на низких дубовых скамьях, гасит свечу, и потом еще долго слышится из соседней комнаты ее молитва, звон убираемой посуды, шелест аккуратно укладываемых рукописей.
А утром, в шесть часов, когда еще темно за окнами, учитель и его люди снова работают. Василий внимательно изучает свежеизданный славяно-греко-латинский букварь своего московского знакомого директора типографии Федора Поликарповича Поликарпова-Орлова. Сей же автор издал и своего сочинения «Лексикон треязычный». На обложке красиво выведено новыми гражданскими литерами: «Алфавитарь рекше Букварь славенскими, греческими, римскими письмены учитися хотящим и любомудрие, в пользу душеспасительную, обрести тщащимся. 1701 год». Василия очень радует вступление к обоим изданиям, наполненное гордостью за «мудролюбивый русский народ». Как замечательно обыгрывает слово «слава» автор: «От Славы славенский и род, и язык преславное свое начало восприяша, а язык наш славенский славе соименный, яко поистине отец многих языков, благоплоднейша. Понеже от него аки от источника неисчерпаема, прочим многим произыти языком, сиречь польскому, чешскому, сербскому, болгарскому, литовскому, малороссийскому, и иныи множайшим, всем есть явно. Немалую же и отсюда наш язык славенский имеет почесть».
Учитель одобрил начатый Василием Татищевым в особой тетради лексикон многих слов, названий, понятий. И посоветовал изучить со вниманием поликарповский «Лексикон треязычный, сиречь речений славенских, еллиногреческих и латинских сокровище из разных древних и новых книг собранное и по славенскому алфавиту в чинах разложенное», ибо содержит он многие понятия, впервые в литературную речь автором введенные.
Рассматривал Василий и светские трактаты об иконописании и музыке, появившиеся в середине прошлого века. Все живое воплощаться должно живоподобно, — указывается в них. В интересной форме письма к другу своему Симону Ушакову пишет Иосиф Владимиров «Послание некоего изуграфа Иосифа к цареву изуграфу и мудрейшему живописцу Симону Федоровичу». Среди книг находит Василий уже знакомые ему «Вертоград многоцветный» Симеона Полоцкого и просветительские труды Николая Спафария. Среди иноземных — книга на французском языке философа Рене Декарта «Рассуждение о методе». И язык французский Василий непременно решает изучить в будущем. Внимание его привлекает «школьная драма, что представляется действием благородных великороссийских младенцев в новосияющих славяно-латинских Афинах, в царственном богоспасаемом граде Москве». Читает он названия современных пьес: «Ужасная измена сластолюбивого жития с прискорбным и нищетным», «Сципио Африкан», «Владимир», «Освобождение Ливонии и Ингерманландии отечества россияа», «Божие уничижителей гордых уничижение» — в них история всемирная и отечественная и современные события.
Так в трудах вседневных проходит зима 1704/05 года. Весной были отосланы Брюсу подробные отчеты об артиллерии шведской. В апреле рядовому драгунского полка Василию Татищеву предписано ехать немедля в Полоцк для вступления в полк. Простившись с учителем и его сестрою, оседлав верного Кубика и снарядившись, Василий отправился в путь. Уезжая, просил учителя сохранить его тетради и книги.
По дороге заехал он во Псков и обнял тут, не ведая, что в последний раз, своего доброго отца, разводившего за Великой аптекарский огород. Побывал в родных Боредках, где был холодно встречен мачехою и душевно — няней Акулиной Евграфовной, поселившейся в старой школьной комнате вместе с Никифором и Прасковьей. Так втроем и проводили они до околицы дорогого Васеньку. А он не утерпел, заглянул еще в Выбор, что на речке Милье. Отыскал залившуюся слезами тетушку свою, жену дяди Федора Алексеевича, узнал, что приемный сын их Степушка, он же Степан Васильевич Татищев, служит в Новгородском полку, о чем писал недавно из Польши, и был уже ранен в бою. Узнав от Василия, что Федор Алексеевич ее жив и храбро бился со шведом под Нарвою, усадила племянника за самовар, велела вычистить и накормить коня, упрашивала заночевать, HQ. Вася торопился в полк. И к вечеру того же дня въехал уже в Полоцк.
Еще переезжая по мосту Западную Двину и любуясь вставшими перед взором храмами, Василий вспомнил слова из старинной «Повести временных лет» XII века: «В лето 862 прия власть Рюрик и раздай мужем своим грады: овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро». Самый старинный город западнорусских земель, живая история Отечества взволновали сердце и ум. Полк, куда спешил юный драгун, стоял в старом замке, на левом берегу реки Полоты, впадавшей здесь в Западную Двину. Тут нашел он брата Ивана, с которым не виделся целую зиму. Они долго говорили об отце, о родных местах. Потом Иван заснул, а Василий раскрыл тетрадь и стал записывать историю этого замка, куда забросила его судьба. Он писал о легендарном полоцком князе Рогволде и дочери его Рогнеде, о киевском князе Владимире Святославиче, двинувшем свои рати на Полоцк, чтобы овладеть Рогнедой, о смерти Рогволда в бою и насильственной женитьбе на дочери его князя Владимира. Как пыталась она убить немилого мужа и была за то отправлена обратно в полоцкую землю с малолетним сыном Изяславом. Изяслав и внук Рогнеды Брячислав выстроили этот замок на высокой горе над Полотой, и уже сын Брячислава, знаменитый полоцкий князь Всеслав окончательно порвал с Киевом и стал полностью самостоятельным. Тогда-то и поднялся в Полоцке огромный Софийский собор, который византийские мастера строили 22 года. Вспомнил Василий и Спасскую церковь, связанную с именем замечательной просветительницы XII века Евфросиньи Полоцкой.