ь. Много нового было кругом: вокруг Красной площади сосредоточились в изобилии торговые и общественные учреждения. Вот оно — у самого рва, за Никольскими воротами, — деревянное здание «Комедийной хоромины» — первого русского общедоступного театра! Вот тут, он знает, возле Спасского моста, где стоит здание книжной лавки Василия Киприанова, — первая русская публичная библиотека. Вон — Главная аптека, к ней пристроен трактир-клуб, или австерия — пей чай или пиво и читай на здоровье «Ведомости», первую русскую печатную газету. Рвы вокруг Кремля, осушенные еще при Алексее Михайловиче, вновь заполнились водою; расширялись бойницы в стене кремлевской и в стенах Китай-города. Повсюду видно было активное каменное строительство домов на месте прежних, деревянных; пепелища больших кремлевских пожаров еще не исчезли совершенно.
Вошли в библиотеку. Из свежих «Ведомостей» узнали о приезде государя в Киев 4 июля, о том, что войска русские также идут к Киеву под началом Огильви и Чамберса. Писали «Ведомости» и об ученом монахе из Киева Феофане Прокоповиче, постигавшем науки в Киево-Могилянской академии, а потом в Польше и в Риме. Феофан Прокопович сказал свою известную и гордую проповедь, приветствуя в Киеве приезд Петра. Тут же было напечатано пожалованье бомбардирскому капитану Петру Алексеевичу чина полковника, сделанное князем-кесарем Федором Юрьевичем Ромодановским.
Облик Лизаньки, столь ясно выглянувший из тумана прошлого, вновь теряется, и Василий Татищев вспоминает выступление полка Автонома Иванова из Москвы. Лиза прощалась с отцом и с ним, и в глазах ее стояла недетская уже грусть. Покинув Москву, шли длинными маршами с поспешением: полагали тогда, что Карл, король шведский, двинет войска на Украину. В Киеве все свободное время, которое давал ему добрый Автоном Иванович, употреблял Василий для знакомства с городом. Впрочем, то же было необходимо и по службе. Киев надо было укреплять. И его укрепляли. Строили рвы и насыпи возле Киево-Печерской лавры. Ставший в том году светлейшим князем, Александр Данилович Меншиков, о безумной отваге которого слагали легенды, самолично распоряжался укреплением города. Говорил, гарцуя на коне перед полками: «Не знаю, как его величеству государю понравится здешний город, а я в нем не обретаю никакой крепости, хотя ездил вокруг Киева, также около Печерского монастыря и все места осмотрел. Посему трудиться надобно не покладая рук».
Запомнилась еще бывшая тогда же в Киеве свадьба князя Меншикова с Дарьей Михайловной Арсеньевой, одной из трех сестер Арсеньевых, состоявших при сестре царя царевне Наталье Алексеевне. Вечером взлетели в небо потешные ракеты фейерверка, за что, сказывают, после царь пенял своему любимцу. Наутро Василий Татищев, как командир роты, получил только что утвержденный светлейшим князем «Артикул краткий» — наставление для обучения драгун военному ремеслу: как правильно организовать атаку, как вести себя на территории союзных России государств (за насилие, мародерство, поджоги — смертная казнь). «Артикул» провозглашал: «Кто к знамю присягал единожды, у оного и до смерти стоять должен»; «Оной, кто крепость без нужды сдаст, голову потеряет». В октябре вновь озарилось киевское небо ракетами: Меншиков одержал великую викторию над шведами под Калишем — 1800 шведов попало в плен, потери русских — 80 убитых и 320 раненых, в числе раненых — сам Меншиков, рубившийся в гуще боя…
И посреди каждодневных забот и трудов в полку выкраивает драгунский поручик Василий Татищев минуту свободы и торопится обозреть Софийский собор и Лавру, со стен которых глядит на него таинственно одиннадцатый век. Он тогда в Киеве переписал для себя древнерусский кодекс законов «Русская правда» Ярослава Мудрого и «Судебник царя Ивана Васильевича» и начал составлять к ним примечания. А какие знакомства сохранились в памяти от посещения Киево-Могилянской академии! Открытая за 22 года до воссоединения Украины с Россией, академия вобрала в себя лучшие черты слагавших ее двух старых киевских школ: братской школы Киево-Богоявленского братства и школы Киево-Печерской лавры, основанной в 1631 году киевским митрополитом Петром Могилой. В академии учились 12 лет, а преподавали в ней самые любимые Татищевым предметы: славянский, греческий, латинский и польский языки, грамматику, риторику, философию, арифметику, геометрию, астрономию, музыку, богословие. Правда, насчет последнего Василий всегда слыл вольнодумцем, но ведь сколько было иного, подлинного знания. Познавая Киев, в то же время живо интересуется он и случившимся осенью 1706 года наводнением в Петербурге, когда по улицам нового города плавали на лодках, а вода в покоях много дней стояла на 28 дюймов.
Часто уезжал из полка в Москву по приказным делам Автоном Иванов и почти всегда брал с собою Василия, ибо никто точнее и сноровистее не мог выполнить сложное поручение, чем молодой поручик. Вскоре получает он за службу и первое пожалованье: сельцо о восьми крепостных душах в четырех верстах от Ракова монастыря, близ городка Зубцова в Тверском краю, место болотистое, но не столь далеко расположенное от старых татищевских мест в Клинском и Дмитровском уездах. Один из восьми крестьян был под судом, и Татищев добивается в Поместном приказе его освобождения. «Вина» несчастного состояла в том, что желал он обучать грамоте сына. «И крестьян хочу видеть умными и грамотными», — скажет тогда в суде поручик Татищев.
В декабре Василий вновь скачет из Москвы в Киев, ведя с собою в полк 198 драгун, и 24 декабря в Киеве передает письмо от Автонома Иванова в руки царя, прибывшего в Киев вместе с царевичем Алексеем. В письме Иванов указывает имя начальника пополнения: «Отпущены сии драгуны с Татищевым…»
В новом году объявлено зарывать хлеб в ямы и прятать его в лесах, дабы неприятелю, коли пойдет на нас, ничего не досталось. Много раз теряли русские войска артиллерию из-за плохой маневренности. Теперь князь Меншиков предлагает создавать летучие отряды — корваланты, легко меняющие свое нахождение и возникающие то в тылу, то перед фронтом врага. Брюс подумывает то же сделать с артиллерией: пушки должны быстро перемещаться лошадьми. Брюса любят в армии. Огильви отставлен, но Брюс не Огильви. Хоть отец шотландец, но сам Брюс — русак, пскович. Не зря среди солдат ходит присловье: «Репнин — господин, Меншиков — из денщиков, а Брюс — рус». Татищев изучает конную артиллерию и в то же время получает от Петра Матвеевича Апраксина две латинские книги, переданные тому самим государем, — чтобы он, Татищев, немедля доставил сии книги для перевода в Москву старцам Лихудьевым. Обоих — старшего Иоанникия и младшего — Софрония — Василий Татищев хорошо знает по Славяно-греко-латинской академии, они, греки, ввели курс латинского языка в академии и первыми стали преподавать пиитику…
Раздумья Татищева прерывает стук в дверь. Эльза Михайловна зовет ужинать. У стола хлопочет уже дочь рыбака Вильма, светловолосая, с тонкими чертами розового личика, голубоглазая. Василий кличет своего человека, и вместе с Александром они садятся за стол. На столе дымится аппетитный кугель — запеченный ржаной хлеб с мясом. Напротив усаживается хозяин дома рыбак Ионас Каушакис, рядом с ним, не поднимая глаз, — Вильма, Эльза Михайловна присаживается у краешка стола.
— Как долго еще будет у нас господин поручик? — спрашивает она.
— Как знать, служба лучше знает, — отвечает Татищев, похрустывая румяной корочкой кугеля. — Может статься, завтра уеду, но быть может и так, что прогостим еще дня три.
— Завтра? — не сдерживает вопроса Вильма и сразу краснеет до слез.
— Ежели Вильма попросит господина поручика, то и погодить можно с отъездом, — вставляет лукаво Васильев.
— Война, — сумрачно говорит Ионас Каушакис, — она все определяет теперь.
Ужин окончен, Васильев идет помочь по хозяйству, а Татищев возвращается в свою комнату. Легкий стук в окно заставляет его выглянуть, а затем и выйти во двор. В полумраке перед ним возникает хрупкая фигурка Вильмы. «Возьми», — протягивает она ему атласный вышитый стеклярусом кисет и вдруг, припав к груди на миг, целует в губы и, вскрикнув, убегает. Василий стоит недвижимо еще несколько минут, но кругом тихо, только Вильня журчит под обрывом да тяжко падают яблоки в саду…
Утром от князя Репнина прискакал посыльный. Татищев быстро оделся, велел Александру готовиться в путь, а сам верхом отправился в город. Проехал мимо строгих зданий Виленского университета и оказался на небольшой улице Бокшто, по-русски Башенной. Здесь встретился ему знакомый поручик с сотней драгун, поздоровался, бросил негромко: «Государя ждем…» Небольшая православная церковь с колокольней стояла на взгорье. В стены ее, окрашенные желтою краскою, были глубоко врезаны изображения креста. Богатая карета с вензелем польского короля Августа подъехала, необычайно высокий человек в простом мундире выскочил из нее, бросился открывать лакированную дверцу с другой стороны. «Государь», — пронеслось среди солдат. На землю сошла роскошно убранная дама, высокую ее прическу украшала маленькая золотая корона. Поручик шепнул спешившемуся Василию, что это королева польская и курфюрстша саксонская. Петр галантно подал ей руку и пошел на паперть. Следом шли вышедшие из кареты двое странных юношей в немецком платье. Один был совсем мальчик, не более десяти лет отроду, примечательный тем, что был темен лицом, словно арапчонок. Другой был постарше, годов шестнадцати, с лицом и станом горского черкеса, коих полк стоял в Киеве. Поручик, поблескивая маленькими глазками, вполголоса спешил объяснить Татищеву:
— Тот, который из арапов, — любимый камердинер государев, другого не ведаю. Сказывают, государь с королевою крестить их ныне будут.
Подъехали еще кареты и верховые. Татищев узнал нескольких полковников и князя Аникиту Ивановича Репнина, коему намедни сдал двадцать мортир в конных упряжках. Все пошли в церковь за Петром, который ждал, оборотись лицом, на паперти. Вдруг зоркие глаза царя заметили Василия Татищева. «Татищев! А ну иди сюда поближе, чего прячешься!» Василий подал повод остолбеневшему поручику, твердым военным шагом подошел к царю: «Автонома Ивановича Иванова драгунского полка поручик…» — начал было рапортовать, но царь хлопнул по плечу, оборвал: «Знаю, браг, знаю, писал ко мне Иванов. Освоил конную артиллерию?» — «Так точно, господин полковник!» Петр заулыбался нервно, глянул пристально в глаза: «Молодец, что дело свое знаешь! А теперь пойдем-ка с нами, господин поручик. У меня тут свое дело есть».