– Своими же руками, – грустно вздохнул Ёся, соглашаясь с надом отца.
– Што там с переговорами? – переменил тему Фима, и сын на непростой вопрос только цыкнул зубом.
– Насколько хорошо для нас с тобой, – впал он в меланхолию, – настолько нет для общины в целом.
– Н-да… если уж Шмуэль Маркс еле удержался, то и…
– А куда я?! – развёл руками Ёся, – Ты и без мине знаешь за наших, которые через англичан! Сколько в петле повисли, да скольких выкупили, и доверия теперь – много хуже, чем до войны! Есть наши, которые и для буров свои, но таких и сотни не наберётся, и всё больше одесские, шо лично нам в большой плюс. С ними и нами говорят нормально и даже хорошо, но весь их и наш авторитет до одной десятой от нужного не дотягивает!
– А… эти? – Фима повёл глазами наверх.
– Эти… – сын побарабанил пальцами по столу и выдохнул, – сильно хорошо, шо ты не стал разговаривать с их представителями сам, а вроде как я отдельно и по инициативе. Такое… вокруг их «хочу и надо» крутиться всё должно, а не вокруг интересов общины. Сплошные «дай», а в ответ только «может быть». Дай шахты, дай земли, обеспечь…
– Это не крикет[34], - отозвался генерал, мрачнея на глазах и будто бы…
… переступая некий Рубикон.
– Ну… – он помедлил, – мене, мене, текел, упарсин[35]!
Челюсти его сжались на миг, и тут же расслабились.
– Удельными князьями хотят быть… – усмешливо протянул он, – если у нас с тобой получится так, как задумывали. Фактически за то, штобы просто сказать своё веское для мира «да», и решить вопрос для нашего народа?
Он крутанул головой, снова усмехнувшись.
– Они… – Иосиф, по примеру отца, возвёл глаза вверх, – видят своё благо – народным, а народное горе – чужим.
– Государство – это Я[36]!
– Да, татэ, – кивнул сын, – государства ещё нет, а они уже лезут со своим «Я», считая это делом совершенно естественным.
– Обойтись без них… – генерал замер так, што младший Бляйшман даже и дышать забыл.
– … сложно, но можно, – продолжил Фима, и сын выдохнул, задышав наконец.
– Это большая и наглая авантюра, – старший Бляйшман задумчиво сложил перед собой руки, – но я таки подумал, а кто у нас может надавить на буров в нашу пользу? И это таки Франция, Германия и самую чуточку Америка.
– Дорого, – быстро сказал сын, – подкупить парламент… а-а!
– Да, сына! – торжественно кивнул генерал, – Парламента слишком много, а вот Кайзер – один!
– Но… – сдулся он, – дорого, очень дорого! И я таки не представляю, как к нему можно подступиться!
– А и не надо! – быстро перехватил инициативу Ёся, – Есть идея и деньги для неё, а остальное – детали! Не думать, чем и сколько заинтересовать Кайзера, а думать за его ближних… обер-лакеев! Не много одному, а по малу многим, а там и нажужжат в царственные ухи! Главное – подход. У нас есть среди там, к кому подойти?
– Найдётся, сына, найдётся, – расплылся в улыбке Фима.
– Это… – он задумался мечтательно, – может быть удобно – страна в Южно-Африканском Союзе, но при этом – под протекторатом Кайзера. Можно будет интересно вилять внутренней и внешней политикой.
– А… – Ёся снова задрал глаза к потолку, – эти?
– Если… Когда, – поправился старший Бляйшман, – у нас выйдет, то мы сами станем «Этими», а тем «Этим» – вот!
… и он решительно рубанул себя ребром левой ладони по локтевому сгибу правой руки!
Завидев отца, Надя вцепилась в него, не оторвать! Потом, наплакавшись и решительно промочив ему сюртук – в меня, Саню…
– Мамы… – с трудом выговорила она, чуть отстранив заплаканное лицо, – больше нет. К… ка-азаки… ненавижу!!!
– Всё будет… – начал я, и замолк, просто гладя её по голове.
– С медицинской точки зрения… – протирая пенсне, разъясняя психиатр Владимиру Алексеевичу, – ваша дочь в принципе здорова, имел место лишь тяжелейший нервный срыв. Время, голубчик… время лечит. Могу лишь рекомендовать смену обстановки.
– Да-с! – вскинулся он, нацелив в дядю Гиляя острую бородку клинышком, – решительно даже настаиваю! Африка? Замечательно! Только ни в коем случае не оставляйте её в Москве, в привычной обстановке!
– Я сам из… – он покосился на Надю, – но поверьте – стыдно, очень стыдно! Из воинского сословия в…
Он махнул рукой так отчаянно и с такой горячностью, отвернувшись и часто моргая, што я проникся к нему самым горячим сочувствием. Вот ведь, а?!
– В общем – прочь из Москвы, прочь из России! Я бы даже порекомендовал вам не возвращать её в квартиру, где всё будет напоминать…
– Есть где остановиться, есть… – закивал опекун, глядя на доктора, как на пророка.
– Замечательно! Ну то есть ничего замечательного… – смутившись, психиатр снова сорвал пенсне, принявшись его протирать.
– В общем, голубчик, хлопочите о паспорте для Наденьки! Я понимаю, што бюрократия наша любит затягивать такие дела, но вы уж расстарайтесь! Со своей стороны, напишу рекомендации медицинского характера. Не уверен, што сильно поможет, но уж чем, как говорится, могу.
– Так я… – дядя Гиляй показал глазами на выход.
– Ну не так скоро, голубчик! Ваш приезд некоторым образом – тоже потрясение. Несколько дней, как минимум, Наденька должна полежать у нас. Не волнуйтесь, я не сторонник… – он замялся, подбирая слова, – медицинских экспериментов. Беседы, прогулки и легчайшее медикаментозное воздействие, преимущественно успокоительные.
– Прогуляйтесь… – мягко подтолкнул нас доктор, – прогуляйтесь по саду, поговорите! И… не ждите чудес, голубчик, восстановление будет не слишком быстрым.
Девятнадцатая глава
Встал я с самово ранешнего утра с больной головой и красными глазами. Не спалось решительно, а если и засыпалось… ей-ей, лучше бы и не надо! Жути жуткие снились, и так всё на сердце давило, што ажно ныть в подреберье начало.
Отодвинув штору и поглядев в окно, где нерешительно занимался рассвет, потянулся болезненно всем телом, зевая мало не до выворачивания челюсти. Глянул на брата… спит, не разбудил ево своим завыванием.
Сонно-болезненный, прошаркал в ванную тихохонько и долго умывался, плескаючись холодной водой в морду лица и подмышками. А потом и вовсе – скинул решительно исподнее, да и ополоснулся, да под холодной водой напоследок!
Пободрев после ванны, направил было свои стопы в гостиную, выглядывая на книжных полках што-нибудь читабельное, когда унюхал табашный дым из комнаты Наденьки. Чуть приоткрыл…
… сидят, заговорщики. И такое-то меня зло взяло, так вся эта ситуация дурная ножом по сердцу резанула! Сходил к себе, да и…
– Читайте! – распахнув дверь, кинул я им тетрадь с моими выкладками на стол, подбивая пепельницу и выбивая из неё окурки, заскакавшие по столу и полу.
– А?! – глупо вытаращился Коста, давясь папиросой и тут же закашлявшись.
– С вечера небось, как из больницы от Нади приехали? З-заговорщики…
Выхватив у нево папиросу, давлю её в пепельнице, как клопа, а потом так же – у опекуна. Только глаза вытаращенные, да губами плямкает…
– Вы друг на дружку гляньте! Гляньте-гляньте! Лица иссера-жёлтые, с прозеленью! Ещё и в духотени…
Распахиваю окно, и встаю у нево, скрестив руки на груди. Табашный туман в комнате нехотя рассеивается, клубами пробираясь через меня в окно. Вонища стоит страшная, совершенно не для девичьей комнаты, а ей-ей, для притона картёжново в пору! Табачищем воняет, да перегаром алкогольным, да телом пропотелым!
– Читайте!
Впечатлённые даже не командирским моим тоном, а непочтительностью, смолчали и открыли тетрадь.
– Погоди, – дядя Гиляй, пробежав её по диагонали, быстро уловил суть, – план… как нас из Сибири вытаскивать?!
– Из Сибири да из тюрьмы, – киваю резко, и по лицу у нево проходит судорога.
– О-о… – он потёр щёки ладонями и молча встал. Вскоре из ванны послышался плеск и трубные звуки сморканья, а за ним отсморкался и Коста.
– Всё так… – вернувшийся опекун переглянулся с греком, – плохо?
– Куда уж хуже! На лицах всё крупным шрифтом…
– Я не смогу не… – начал было Владимир Алексеевич, и лицо ево начало каменеть жертвенностью.
– А я не призываю отказываться! – быстро перебиваю ево, – Просто… ну думать же надо!
На стол летит новая тетрадка, с именами и адресами всех-всех-всех…
Мужчины листают её и переглядываются ошалело, а я вместо тысячи слов тычу себя указательным пальцем в лоб.
– Голова у меня не только для тово, штобы шапку носить и есть в неё, но и думать! – нарочито обидным тоном сообщаю им так, штоб каждый принял за личной. Надуваются жабами, но молчат, и это хорошо.
– А главное… – из меня будто выпускают воздух и я сажусь рядом на кровать Нади, – есть друзья и родные. Вы што думаете? Оберечь нас с Санькой решили, дитачек неразумных?
Переглядки…
– Ага… вижу! А то, што мы с ним боевые офицеры, и не только с саблей наголо или там… с бомбами, но и операции планировать научились грамотно, эт ничево? И крови на каждом… с головой нырнуть.
Слова заканчиваются, и просто смотрю на них. Некоторое время меряемся взглядами, да в переглядки играем, потом смотрю – опекун губу кусать начал, Коста переносье тереть.
– Месть это блюдо, которое подаётся холодным[37], - говорю им, и лицо у опекуна делается – ну чисто рыба снулая!
– Ты призываешь…
– Немного! – перебиваю ево, – Самую чуточку подождать! Я понимаю, што ух как хочется самолично…
Лица у мужчин становятся такими одухотворёнными, што меня немножечко… да себе-то чево врать, множечко страшно! Пробрало.
– … как на Кавказе принято, – закивали болванчиками, – но зачем? Идти потом на каторгу или жизнь в бегах заканчивать – глупо.
– А можно, – расплываюсь в злой улыбке и подтягиваю к себе тетрадь с именами и тыкаю пальцем в есаула и нажимом провожу по ево имени, слегка размазывая чернила, – и так – каждого.