Печатались тематические брошюры и календари, справочники и полноценные энциклопедии. Люди, знакомые не понаслышке с африканскими реалиями, были нарасхват. Немцы, не совсем немцы и совсем даже не они… Героических колонизаторов ждала благодарная публика, внимающая их подчас завиральным речам с нескрываемым восторгом.
Будущие колонисты объединялись в ферейны, изучая географию, флору и фауну… Но прежде всего – оружие. Пылая праведным гневом на чернокожих дикарей, которые не могут оценить по достоинству доставшиеся им блага, немцы учились воевать. Это их жизненное пространство, данное им Богом!
Кто-то видел себя плантатором с сотнями безусловно осчастливленных чернокожих работников, кому-то грезились алмазы, а кому-то приключения. Но все были едины – эта земля должна принадлежать немцам!
Масла в это бушующее пламя подливали многочисленные материалы, с великим единодушием отказывающие туземцам в праве на родину. Со ссылками различной степени достоверности, авторы уверенно доказывали, что почти все туземные племена – пришлые на тех землях! Завоеватели, пришедшие недавно на эти земли, уничтожившие мирных, и несомненно добрых аборигенов, остатки которых нуждались не только в цивилизаторстве, но и в защите!
Своих сторонников находила и идея пангерманизма, объявлявшая те земли исконно германскими. Одни говорили о временах достопамятных, другие упирали на королевство вандалов и аланов[4], ветви которого дотянулись далеко за экватор, и павшего под натиском природных катастроф и эпидемий.
Один из виднейших идеологов пангерманизма и по совместительству крупный писатель в сфере романтического и националистического жанра, Гвидо Лист, разродился несколькими работами, получившими немалую известность. На фоне таких успехов оккультист и эзотерик самовольно добавил к своему имени дворянскую приставку «Фон» и приготовился судиться с магистратом, отстаивая свои права на официальное её использование…
… а магистрат её удовлетворил.
Головокружение от успехов у Гвидо фон Листа оказалось столь велико, что он всерьёз поверил в свою избранность и происхождение от вождей древних племён. Согласно его учению, в древности именно аристократы были жрецами, а себя он видел именно аристократом, пусть и перерождённым…
Поверили и другие. В рейхе, не отрицая пока христианства, зародился культ Вотана. Собственно, зародился он много раньше, но всегда был уделом немногих, ныне же идея пошла в массы[5], и чем она обернётся, не знал никто.
Курильница германской идеологии, на которой наркотически дымились мечты и чаяния германского народа, в сознании людей стала оформляться причудливым треножником: опора на собственные силы, жизненное пространство и оккультизм.
Угрюмо выслушав речь мастера, хмуро объявившего об урезании расценок, рабочие глухо ворчали. Недавно ещё они высказались бы… пусть не в полный голос…
Но с недавних пор полиция Петербурга как озверела, выискивая крамолу там, где её отродясь не бывало. Защита прав, пусть даже и самая робкая, подавлялась нещадно. Особо доставалось тем, кого власти назначали лидерами протеста, ну и просто заметным и авторитетным в рабочем коллективе личностям.
Прокатившаяся волна арестов и уголовных дел заметно проредила ряды потенциальных справедливцев, но тлеющие под молчанием угли гнева разгорались всё сильней. Разошлись молча, лишь глухо ворча и пряча друг от друга глаза. Лишь сжимались натруженные мосластые кулаки, да крепче зажималась цигарка под пожелтевшими от никотина усами.
– Пашка Сабуров писал, – подняв от ветра ворот старой шинелки, сказал негромко дружку Васька Климов, молодой рабочий, ещё недавно числившийся в учениках.
– И чо? – без особого интереса, даже не поворачиваясь, поинтересовался для порядку Евген Маринин, такой же молодой и ещё совсем недавно – дерзкий на язык и быстрый на кулак жилистый парень.
– Так… он ныне в Африке…
– Иди ты!? – повернулся Евген, и узкое его лицо разом стало хищным и заинтересованным, – Это который Ленке Свиридовой шурину через двоюродного брата свойственник?
– Ага…
– В Африке, значит… и как?
– По всякому, – покосившись на городового и на всякий случай примолкнув, парни добавили шагу, обходя служителя режима стороной.
– Пока добирался, – чуть наклонившись к дружку, на ходу повествовал Васька, прыгая иногда через мартовские лужи, щедро разлившиеся на рабочей окраине по отродясь не мощённым дорогам, – так чуть не помер! Тяжко через море-то, чуть нутро не выблевал.
– Ну эт понятно, – кивнул Евген, глядючи на дружка не мигая, – а потом?
– Потом, – тот выдохнул и поёжился, будто перед прорубью, – знаешь…. как пишет, так и передаю, чтоб безо всяких!
– Ага, ага… ну?
– Так… в общем, опомниться до сих пор не может, и кажный день щиплет себя по утру – не сон ли!? Такая-то малина и лафа, што самому и не верится. В паровозное депо, и комнату в бараке – разом!
– Комнату?! – пугая не ко времени вышедшую за водой девицу, вскричал Евген, шарахнувшись в сторону и вступив от неосторожности в собачье говно. Заругавшись, он начал отмывать подошву в ближайшей луже, слушая рассказ.
– Да! А когда о жаловании стал писать, о ценах тамошних, так и вовсе! В пять! – Васька для достоверности выставил перед собой пятерню, плохо видимую в вечерних сумерках, озаряемых лишь звёздами, да нечастыми огоньками в окнах домов, – В пять раз выше! А цены почти на всё – ниже! – Ну то есть фотографический аппарат ежели покупать задумаешь, то оно и дороже, – поправился он, – а еда – дешевле, и сильно.
– Та-ак… – Чуждый долгим размышлениям, Евген остановился и решительно потянул за собой друга, – давай-ка к Ленке…
– Не веришь?! – обиделся было Климов.
– Чего же не верить? – даже не остановился дружок, – Верю… не ты един такое говоришь. Просто одно дело – кто-то там незнаемый, и другое – насквозь знакомый Пашка. Понял?
– А… а! Да, не на пустое место…
– Так вот… Нам, – остановившись, Евген звучно высморкался, – нечего терять… Как там? Ах да… пролетариату нечего терять, кроме своих цепей!
– Про доку́менты узнать, – подхватился Васька, – да как чего… А может, и в самом деле, а?!
– А я о чём?! Чем так жить…
Переглянувшись, они заспешили к Свиридовой, потому как – ну до зудёжки! Никак на завтра не отложить!
– И ты тута? – удивился Васька пожилому Анатоличу, обчищая сапоги на пороге.
– Ну дык… – тот пожевал дряблыми губами и покосился на молча сидящего рядом сына, – я уж и всё, подзажился – за сорок уже, шутка ли!? А вот Акиму да меньшим ещё жить…
– Ты, девка, чти давай, – повернулся старик к хозяйке дома, приходящейся ему троюродной племянницей через покойную супружницу, – што там у Пашки-то? Оченно мне интересно за ту жизнь узнать!
Вторая глава
Дурбан аукнулся нам бессонницей, ночными кошмарами и душевной вялостью, когда не хочется лишний раз не то што пошевелиться, но даже и думать. Организм будто решил разом отыграться за все ранения, недосыпы, ушибы и умственные перегрузки, выполнив поставленную задачу.
На меня навалилась бессонница по ночам, днём же я, за неимением сил, постоянно залипаю на месте в каком-то оцепенении. Попытка передремать после восхода солнца заканчивается головной болью и ещё большей вялостью. Голова становится дурная-предурная!
Саньку мучают кошмары, он раз за разом идёт в рукопашную, то полосуя многочисленного противника клинками, то всаживая в тухлые кишки тесачный штык. Ну и в обратку, не без этого… а главное, до того натуралистично, ярко и подробно, што просто ой!
Мишка впополаме между нами, только што кошмары не столько кровавые, сколько душевные. Всё мниться ему во сне, што он што-то не предусмотрел, и вот сейчас там погибают люди… Худшая гадота, как по мне!
Феликса треплет малярия, но железный поляк всё равно в седле, только што в бой самолично не ходит. Ему сейчас самая горячая пора, вычищать остатки гарнизонов и захватывать ту часть Наталя, которая ещё под бриттами. Держится, только што похудел и до совершеннейшей одури стал похож на Дон Кихота.
– Та-ак… – оценил наш полудохлый вид Владимир Алексеевич, отвратительно жизнерадостный и довольный, – ну-ка…
Повертев нас перед собой и заглянув зачем-то в глаза, он покивал сам себе, и вздыхая, сел на прикрытый стёганым покрывалом дощатый топчан, просевший под его весом.
– Значит так, господа офицеры, – начал он с видом нарочито бодрым, – кхе… Не думал, што буду говорить с вами о таком… ну да ладно!
– Леченье ваше… кхе! – он покраснел помидорно, зажав кисти рук меж сомкнутых колен, и поднял блуждающий взгляд на потолок, с напряжённым вниманием разглядывая трещинки в штукатурке и снующих там гекконов, охотящихся за мотыльками, – Известное, значит, лечение… н-да…
– Короче! – рявкнул он, вовсе уж багровея, – В бордель, и нажраться! Ясно?! И не краснеть мне тут, как институтки, я сам в смущении! Никогда не думал… Всё! Я к Сниману, пусть он вам отпуск, и штоб как следует там!
Стараясь не глядеть друг на дружку, разошлись, все в смущении и таком себе… томлении. За себя, по крайней мере, ручаюсь!
Подготовка заняла несколько дней, потому как не так всё оказалось так просто, как хотелось бы. За командира оставил Военгского, как самого грамотного и авторитетного, заместителем Шульца. Строго-настрого запретив им лихачить и самовольничать, очертил круг обязанностей и прав, и пару дней натаскивал, занимаясь натуральной дрессурой.
Отпуск же…
… неожиданно стал командировкой.
– Ну не на кого, в рот мине ноги! – вертелся вокруг дядя Фима, просительно заглядывая в глаза и никак не походя на боевого генерала, – Ты таки пойми, шо от безбабья и рыбу раком, и если я прошу за да, то это такое весомое пожалуйста!
– Пф…
– Вот и договорились! – обрадовался тот, подсовывая документы и поясняя, за што и как, – Ты здеся смотри, а здеся просто попугать можешь, тибе опыту и глаз хватит! Да, вот такой зырк, но ты больше на мине не надо, а то страшнее, чем когда на пулемёт шёл! Шутю-шутю, но всё ж таки не надо, даже и мине, котор