– Женщины… – одними губами сказал Владимир Алексеевич Саньке, и встав, обнял девочек сзади, прижав к себе. Рыдания возобновились, но несколько долгих минут спустя они всё ж таки утешились, и Гиляровский в очередной раз возблагодарил за Эсфирь, посланную им не иначе как Небесами.
Девочки на корабле ещё сошлись так крепко и искренне, как это бывает только у детей и подростков. Обыденное их девичье общение чем дальше, тем больше вытаскивало Наденьку из того проклятого депрессивного состояния. А вот сейчас эти слёзы иудейские будто прорвали плотину и Надя, вынужденная утешать подругу, будто ожила окончательно, став почти прежней.
Отплакавшись и умывшись, девочки обратили наконец внимание на необычную бумагу письма, на дату…
– Получено по дипломатическим каналам, – чуть принизив голос, сказал Гиляровский, – экспериментальная фотоэлектрическая система для передачи неподвижных изображений[85]. Преимущество едва ли не стратегическое, так што…
– Он в Париже, – перебила его Фира, прижав к груди несколько листков с видом совершенно влюблённым, – скучает и любит всех нас…
Покрасневшую, её обняла Надя, и они зашушукались, засмеялись негромко…
… и слыша впервые за долгое время этот смех, Владимир Алексеевич сделался почти совершенно счастлив. А девочки, хихикая и краснея неведомо от чего, снова и снова перечитывали те самые страницы, находя в них что-то…
… понятное, наверное, только женщинам.
Наконец, добрались они до самого конца, и сблизив кудрявые головки, принялись внимательно вчитываться.
– … даже с оркестровкой?!
– Ой, а как здорово-то получается… – выдохнула восхищённо Надя. Полуприкрыв глаза, она начала будто дирижировать невидимым оркестром, напевая беззвучно. Вид у девочки сделался одухотворённым, и…
… у Владимира Алексеевича кольнуло болезненно сердце… как раньше. Может быть…
… он взял осторожно бумаги и вчитался в текст песни, а потом, в меру разумения, попытался понять оркестровку Егора с многочисленными пометками «Примерно так» и «покажите профессионалам».
– Это можно… – начал он, и тут же поправился, – это непременно нужно записать!
Видя оживившуюся дочь, Гиляровский переглянулся с Чижом и поклялся себе, что эту песню он использует по максимуму! Если уж Наденьку она так зацепила…
Восстание так и не стало в полной мере общероссийским, оставшись серией выступлений, пусть подчас и очень серьёзных. Оно раздробилось, рассыпалось на осколки и осколочки, и разобщённые боевые дружины терпели поражение за поражением.
Отсутствие должного централизованного управления и даже единого плана восстания, вкупе с подавляющим военно-техническим преимуществом правительственных войск делало положение восставших безнадёжным. Немногочисленные сравнительно африканеры, прошедшие англо-бурскую и выступившие на стороне революционеров, показывали чудеса профессионализма и героизма, мастерски сражаясь малыми группами. Однако на общем фоне сторонников Революции, людей безнадёжно гражданских, вся их подготовка и всё мужество африканеров погоды не делали.
Разбивая баррикады артиллерией, выкатываемой на прямую наводку, пехота пошла по Пресне, ощетинившись во все стороны игольчатыми штыками. Стреляя на каждый звук и при ответной стрельбе выкатывая артиллерию, правительственные войска с угрюмой жестокостью подавляли остатки сопротивления.
Лица солдат молчаливо-озлобленны, и будто судорога запечатлела на них это выражение. Верность присяге, вбитая унтерами и отцами-командирами, впитанная в церковных проповедях вместе с кагором причастия, борется в них с пониманием правоты восставших.
Ломает судорога крестьянские лица, рвёт души страшная злая тоска, и глухая ярость выползает наружу. Вымещается она в стрельбе, в стеклянном звоне витрин и глухом стуке выбиваемых ударами приклада дверей.
Злость на себя, на восставших, на присягу и командиров, и глухо…
… на царя.
Тихий ропот, так и не ставший штормовым рокотом. Поздно… восстание уже подавлено! Или…
… слишком рано?
Над головами послышался треск, и…
– Слова и музыка Егора Панкратова! – произнёс басовитый мужской голос, перемежаемый лёгким потрескиванием и шипеньем, и смутно знакомый командующему отрядом ротмистру, – Исполняет Надежда Гиляровская! Прощание… Славянки!
… грянуло!
Заиграл невидимый духовой оркестр, а чуть погодя чистый девичий запел, будто с неба…
Много песен мы сердцем сложили[86],
Воспевая родные края.
Беззаветно тебя мы любили,
Святорусская наша земля.
Высоко ты главу поднимала -
Словно солнце твой лик воссиял.
Но ты жертвою подлости стала -
Тех, кто предал тебя и продал
И снова в поход
Труба нас зовет
Мы все встанем в строй
И все пойдем в священный бой.
Встань за Правду, Русская Земля
Ждут победы России святые.
Отзовись же, о русская рать
Где Илья твой и где твой Добрыня?
Сыновей кличет Родина-мать.
Под знамёнами встанем мы смело
В бой смертельный мы храбро пойдём,
За российское правое дело
Кровь народную честно прольем.
Оскалился зло растерявшийся было офицер, дав отмашку унтерам. Оскальзываясь сапогами по кирпичному крошеву и осколкам стекла, разбежались солдатики в пропылённых, пропотевших мундирах, и прикладами – в двери! Снова, и снова… пугались обыватели, смотрели ничего не понимающими, испуганными глазами… или притворялись?
А песня всё лилась с неба, полная тоски и обещания. Пойдут ведь, непременно пойдут!
И снова в поход
Труба нас зовет
Мы все встанем в строй
И все пойдем в священный бой.
Встань за Правду, Русская Земля
Все мы – дети великой Державы,
Все мы помним заветы отцов
Ради Родины, Чести и Славы
Не жалей ни себя, ни врагов.
Встань, Россия, из рабского плена,
Дух победы зовет в бой, пора
Подними боевые знамена
Ради Правды, Любви и Добра
И снова в поход
Труба нас зовет
Мы все встанем в строй
И все пойдем в священный бой.
Встань за Правду, Русская Земля
Кончилась песня, и…
… в десятках городов солдаты, полицейские и казаки понесли командирам граммофоны, целые и простреленные. А песня…
… осталась.