Но сейчас как-то было не до того, чтобы рассуждать на тему моего везенья. Я даже дежурных слов благодарности не произнес, а только вышел из перевязочной и в палату по стеночке побрел. Идти было тяжело, голова кружилась, как в ту мою первую ночь после наркоза. Да и вообще, все у меня не слава богу, вот и сердце не бьется, как у нормальных людей, а дрожит мелкой дрожью.
Я лежал в палате и смотрел в потолок.
Да что же за жизнь такая, мне двадцать три года, почти все мои ровесники уже институты закончили, делом занимаются, у них хорошее настроение, ясная и понятная картина впереди. А что у меня? Ничего. Я и раньше-то, кроме как стать массажистом, ничего путного не придумал, права была Суходольская, и когда тупым называла, и когда в парикмахеры идти советовала. А теперь и для этого занятия нет перспективы. Я вообще ничего не могу.
Буду где-нибудь в инвалидной конторе за крошечное пособие кнопку левой рукой нажимать. До конца жизни. Зачем такое существование нужно, только мучить всех вокруг. Ладно, не можешь жить нормально, так хоть наберись мужества прекратить всю эту комедию.
Вот угораздило же зимой здесь оказаться. Зимой в больнице все окна заклеивают, и не бумажками, а гипсовыми бинтами. Не оторвешь. А ведь удобно, одиннадцатый этаж, без вариантов. Стоп. Я же всегда считал, что уж кому-кому, а мне известна куча верных способов. Да уж, за эти годы я вдоволь насмотрелся. Все прошедшие мимо меня неудачные и удачные попытки поквитаться с жизнью многому научили. Пора и на практике знания применить.
Это только истерики и дилетанты вскрывают вены. Да еще прилюдно. Толку от такого мало, тут, даже если уединиться, вариант ненадежный, время нужно, а потом еще возьмет и затромбируется все, к чертовой матери. А мне напоследок смешить никого не хотелось. Я и так после своего похода в подвал как герой анекдота. Ну правда, столько на эти несчастные массажные курсы и времени и сил потратил, и как же бездарно все это в секунду пошло прахом. По собственной моей дурости. Сдалась мне эта банка, что ее подхватывать? Ну падает, и черт бы с ней. Другой бы еще подальше ее отпихнул, а я…
Хотя сколько же можно эту ситуацию прокручивать, все, поезд ушел! Да и не могло завершиться иначе. У такого, как я, именно так все и должно было случиться! Главное – сейчас сработать без осечки. А я здесь точно не дилетант. Я знаю то, чего не знают многие. Про то, что чуть глубже и медиальнее вены проходит артерия.
Я сидел на полу в запертой душевой кабинке и вертел в левой руке бритвенное лезвие “Нева”. Такая вроде бы небольшая вещь, а какие у нее возможности! Явное противоречие между формой и содержанием. Хорошее у нас отделение, масса полезных закутков. И с бритвочкой можно уединиться, и к покойникам тут привыкли, знают, как с ними обращаться, и больных в сознании и посетителей, шастающих по коридору, нет. А в душевую днем никто и не заходит. У меня времени навалом.
Лезвие я стащил во втором блоке двадцать минут назад, как только спустился в реанимацию. Пока девочки отбегали курить, а меня посадили за капельницами следить. Я теперь могу разве что капельницу пережать. А когда новенькое лезвие в бумажке в карман сунул, про себя усмехнулся. Рядом же другие, без обертки, лежат, а мне новенькое и чистое подавай, как будто инфекции боюсь. Ну зато точно острое будет, придумал я себе оправдание.
Я сидел около приступочки, привалившись к стене. Покалеченную правую руку положил на стул и нащупал пульс. Какой-то он слабый и частый, странно, я же нисколько не волнуюсь. Наверное, просто дошел за неделю без еды. Ничего, и на низком давлении из артерии фонтан хлестанет будь здоров, как тогда в подвале. Тут главное – постараться пошире артерию вскрыть и вдоль. У меня это получится, я понимал, что боли почему-то совсем не боюсь. Горячая вода с большим напором хлестала из душа, жара была как в бане, но когда станет холодно, а станет уже через минуту, этот пар меня согреет.
Ну все, хватит время тянуть, пора и делом заняться. Я полюбовался уголком лезвия, посильнее разогнул руку в локте – а она слушалась с трудом, да еще после гипса – и устроился поудобнее. Двумя этажами ниже, в подвале, бесновался Минотавр. Еще бы, так подфартило, добыча сама в руки бежит. Вот и все. Сейчас я буду сидеть и с удовольствием слушать, как с каждым ударом сердца теплыми волнами будет уходить моя никчемная, никому не нужная жизнь…
И тут кто-то жахнул по двери кулаком, да так, что она едва не сорвалась с петель. Лезвие от неожиданности чуть не выпало. Неужели догадались? Но как?
– Леха! Моторов! Ты что там делаешь? Ширяешься? – раздался за дверью громкий голос Мазурка. – Как закончишь, возьми у меня ключ!
– Какой ключ, Юрий Владимирович?
Вот черт бы его побрал! Откуда же он взялся? Я старался, чтобы мой голос звучал естественно.
– Какой ключ, от чего?
– Да мне завтра уходить рано! Ты воду-то прикрой, я уже надорвался орать! И дверь отопри, что я там не видел?
Я бросил лезвие под стул, неловко поднялся и выключил воду, но дверь открывать не стал. Одетый человек, сидящий весь в пару на полу душевой, действительно может вызвать подозрения.
– Леха, значит, так, у меня в холодильнике плазма лежит. Завтра Орликов днем подойдет, это ему для дочки. Я Андрюхе позвоню и скажу, чтобы он тебя нашел, а то мне нужно пораньше смотаться! Короче, вылезай, я тебе все покажу.
Надо же быть таким невезучим! Сто лет сюда никто днем носа не кажет, ну почему именно сегодня и именно сейчас? Понятно, что на этот раз все сорвалось. Мне с трудом удалось подковырнуть прилипшее к полу лезвие, завернуть его в бумажку и опустить в карман. Ладно, еще успею. Я снова включил воду и помотал головой под душем. Совсем не обязательно всем знать, чем я тут занимался.
Завтра передам Андрюхе плазму, а там… У его дочки обнаружили неоперабельный порок сердца и тянули как могли. Я взял у Мазурка ключ от “храма науки”, где стоял холодильник, – так Мазурок называл комнату, в которой проводил эксперименты со своей аппаратурой. Юрий Владимирович был очень умным.
Я не чувствовал ничего, кроме досады, оттого что мне помешали. Но, в конце концов, это лишь вопрос времени. И вероятно, от этого моего раздражения, когда настала пора вечерних инъекций, я впервые спросил одну из сестер Огурцовых, которая подошла к моей кровати с лотком в руках:
– А что вы мне колете?
Есть неписаные законы, клановая этика, по которой медицинские работники сами не лезут в назначенное им лечение. Этим они, во-первых, показывают уровень доверия к коллегам, а во-вторых, не забивают себе голову лишней информацией. Справедливо считается, что так лучше идет процесс выздоровления.
Я сам горячо приветствовал это правило, много раз имея в качестве пациентов врачей, которые терроризировали меня вопросами по поводу каждого моего движения. Но сегодня из-за скверного настроения я позволил себе отступить от кодекса хороших манер.
– Что вы мне колете? – повторил я вопрос.
Сестра Огурцова, как обычно, когда я к ней обращался, зарделась и пролепетала:
– Вот здесь, в первом шприце, пенициллин!
Ну понятно, все хирурги, если у больного рана, швы, назначают антибиотики, на всякий пожарный.
– А это, – поднимая второй шприц, гордо произнесла Огурцова, – анальгин с аминазином!
Я приподнялся на кровати. Затем, держась за спинку, борясь с головокружением, встал. Потом, окончательно обессилев, повалился на койку и, все еще не веря своим ушам, переспросил:
– С чем анальгин?!
– С аминазином! – немного растерявшись, повторила та.
– А ну села, быстро! – тихо, но твердо сказал я. – Живо рассказывай, кто и зачем мне назначил аминазин!
И глазами показал Огурцовой на стул.
Хотя затуманенный мозг и противился, я стал внимать, слушая увлекательный рассказ о том, что же со мной случилось в эту последнюю неделю.
Сестры Огурцовы были девицами симпатичными, румяными, веселыми, хоть и малость чудными, но социально неопасными. Младшей было восемнадцать, а старшей около двадцати. Младшая была блондинка, а старшая брюнетка, младшая поскромнее, старшая побойчее. Работали они посменно, и практически каждую ночь выходила либо одна, либо другая. Я им, видимо, нравился. Когда они встречались со мной, то всегда опускали глаза и краснели. Особенно младшая.
– Запали на тебя наши сестрички Огурчиковы, – смеялся нейрохирург Дима Козлов. – Каждый раз меня про тебя пытают, я им объяснил, чтобы не лезли, ты же у нас семейный!
И вот именно оттого, что они ко мне относились с повышенным вниманием, это и случилось.
В отделении вдруг кончился димедрол в ампулах. И по всей больнице, как выяснилось, тоже. Ну кончился и кончился. Типичная ситуация. Но дело в том, что и мне был назначен димедрол. Вернее, анальгин с димедролом. Стандартное назначение в нейрохирургическом отделении. Там всем эту смесь вкалывают, особо не углубляясь. Вот и я по шаблону получал анальгин с димедролом, два раза в сутки.
А сестрам Огурцовым, к несчастью, хотелось сделать для меня что-то хорошее. Например, не нарушать ход лечения. Побегав по больнице и поняв, что димедрола нет нигде и непонятно, когда будет, они пришли в ординаторскую. Вернее, пришла одна из них, кажется старшая. И старшая Огурцова спросила у дежурного врача:
– Станислав Сергеевич, а чем можно заменить димедрол?
Если бы мне медсестра задала подобный вопрос, я для начала поинтересовался бы, для чего это ей нужно, а только потом показывал эрудицию.
Но Станислав Сергеевич Любомудров подобными глупостями заниматься не стал. Спрашивают – значит, нужно. Он был комсомольским секретарем всей нашей больницы, а у комсомольцев все четко. “Если партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!” И полез в справочник Машковского. Потому что у комсомольских вожаков в голове одни фальшивые лозунги да полный джентльменский набор всякого пошлого лицемерия, а вовсе не медицинские знания. Он резво зашелестел страницами и уже через три минуты радостно выдал ответ: