А вот дальше благороднейший летописец слегка прокололся. Он написал, что вышел из концессии (в которой вроде бы вообще не состоял) и занялся расширением и благоустройством своего крымского имения, на что ушло более двух миллионов рублей. Да где же можно было наворовать столько денег? Наверняка их ему заплатили за активное участие в подготовке развязывания Русско-японской войны.
Опять же, как ярко Александр Михайлович описывал свою пылкую, беззаветную и, естественно, бескорыстную любовь к нашей с Ники сестре Ксении! Прямо-таки какой-то Вальтер Скотт и Вильям Шекспир в одном лице, а не великий князь. И сколь бегло потом упомянул, что бросил ее сразу, как только оказался в эмиграции, ибо она там стала уже не сестрой царя, а простой беглянкой, к тому же небогатой. А ведь бедная девочка любила эту сволочь до самой смерти!
И вот, значит, теперь этот тип приступил к охмурению Георгия. Впрочем, отец, кажется, понимал, чего стоит Сандро, и проявлял к нему расположение лишь в пределах обязательного протокола. А вот маман в нем души не чаяла.
Одним прекрасным вечером я прогуливался по парку, с раздражением наблюдая за о чем-то увлеченно беседующими в отдалении Сандро и Георгием, а в голове роились мысли, более приличествующие какому-нибудь Чацкому. Ну типа – сюда я больше не ездок! Сколько можно отдыхать, в конце-то концов? Надоело по самое дальше некуда! Как там потом? Карету мне, карету! Хотя, конечно, лучше паровоз с одним или двумя вагонами, больше не надо. Впрочем, я бы отсюда и в кабине машиниста уехал. Но – увы!
И в тот момент, когда моя мысль дошла до этой пессимистической ноты, на дорожке показался отец. Он подошел, глянул туда, где только что виднелись Сандро с Георгием, а сейчас они срочно исчезли, и вздохнул:
– Да, Алик, зря вы с Ники Жоржа в свои сначала игры, а потом дела не посвящали. Впрочем, и я тоже хорош. Ладно, я с тобой о другом хотел поговорить, а ты потом брату перескажешь. Может, и посоветуете чего дельного, как не раз бывало. В общем, не дает мне покоя мысль, что Дальний Восток только на бумагах наш, а на самом деле неизвестно чей. Да и про богатства Сибири еще Ломоносов говорил, а дело с тех пор ненамного сдвинулось. Нужен туда нормальный путь для людей и грузов. Можно его сделать двояко. Первый вариант – сравнительно дешевый. Во всяком случае, наскрести на него мы, наверное, сможем. Он такой – дорогу делать кусочками. Где-то железную пустить, в основном от одной великой реки до другой, где-то по воде. Может, прорыть несколько каналов придется, дабы стало удобней плавать. И второй вариант – железная дорога через всю Россию до самого Владивостока. Это, конечно, лучше, но ведь железных дорог такой длины да по столь диким местам никто в мире еще не строил. Оно бы ничего, русским не впервой за невозможные дела браться, но денег-то где столько взять? Казна ни за что не потянет, тут и гадать нечего.
Я чуть было не начал излагать все, что думаю по этому поводу, но вовремя спохватился. Это серьезное дело, не какой-нибудь воздушный шар из палок и бумаги и даже не подводная лодка. Тут надо семь раз мерить и только потом резать. То есть передать Николаю содержание разговора, потом убедить его – это он сам додумался до того, что я сейчас чуть было не начал излагать императору, и только после всего вышеизложенного вместе с ним идти на доклад к его величеству.
План удалось реализовать лишь частично. Николай проникся, даже воспринял какие-то тезисы как свои, но играть главную роль на грядущем докладе отказался категорически.
– У тебя получится гораздо лучше, – заявил он. – И не спорь со мной! Могу же я как старший брат, да к тому же еще и цесаревич, хоть иногда настоять на своем?
– Можешь, – вынужден был согласиться я. – Тогда иди и договаривайся с отцом насчет времени доклада. Вот уж это-то на меня спихивать не надо!
– Ага, – усмехнулся император, услышав, что докладывать буду я, – вы, значит, такое придумали, что Ники опасается мне это излагать? Ну, Алик, дерзай, послушаем.
– Мы считаем, – откашлявшись, начал я, – что, разумеется, строить надо непрерывную железную дорогу. Всякие отрезки – это полумеры, они потом дороже обойдутся, да и не позволят быстро освоить Сибирь и Дальний Восток. Деньги же на дорогу можно попросить в долг у французов. Но не просто так, а прозрачно намекнув им, что надеяться на помощь России в деле возвращения Эльзаса и Лотарингии можно будет только после предоставления нам займа в полмиллиарда рублей золотом. Под два процента годовых и с отсрочкой выплаты основного массива долга на пятнадцать лет после завершения строительства дороги. Во время его мы будем платить только проценты.
– Ну ты и наглец! – удивился отец. – Не дадут, сразу могу сказать.
– Я тоже так считаю, но об этих переговорах обязательно узнают немцы. И к ним можно будет обратиться с просьбой уже об обычном льготном кредите, причем не золотом, а поставками материалов и оборудования для постройки дороги. Под встречные поставки необходимого им сырья и разрешения соответствующих концессий. Можно пригласить их инженеров, немцы народ толковый. И как дополнение – обещание благожелательного нейтралитета России в случае войны Германии с Францией. Немцы, насколько я понял, не против решить французский вопрос радикально, и у них сейчас есть возможности для этого, но они опасаются реакции России. На таких условиях – дадут, да еще и попросят, чтобы мы брали поскорее, не откладывая в долгий ящик.
– Хм… и чем же это тебе французы так не нравятся?
– Своим республиканским строем. В случае необходимости им достаточно будет сказать: «Это были обязательства предыдущего руководства» – и не выполнять ничего, что им хоть чем-то невыгодно. С ними можно только проиграть, а с немцами – и проиграть, и выиграть, это уж как получится.
– Да, – согласился после недолгого раздумья отец, – Бисмарк, конечно, тот еще жучара. Но у французов вообще жиды правят бал! Правильно ты сказал – без мыла в любую дыру пролезут, вот только… не знаю, говорить ли это вам, ребята… наверное, скажу. Я и сам о чем-то таком подумывал, но только… не нравятся маман пруссаки. Очень не нравятся, хоть ты тресни.
– Знаю, – кивнул я, а сам подумал, что наступил ключевой момент беседы. – Но тут уж ваше величество сами должны решить, что для вас важнее – интересы державы или неудовольствие императрицы. Никто за императора это сделать не сможет.
Глава 14
– Скажи, Алик, а ты веришь в мистику?
Такой вопрос брат мне задал осенью, вскоре после нашего возвращения из Крыма.
– Это смотря в какую мистику, – дипломатично ответил я. – В дешевую – нет.
Вообще-то я ни в какую не верил вплоть до встречи с Шахерезадом. Но после нее вынужден был признать – похоже, что-то такое все-таки иногда случается. Как, например, со мной случилось. Но ведь не со всеми же подряд и не каждый год! И вообще, может, это была не мистика, а нечто вполне научное, просто основанное на неизвестных широкой публике законах мироздания.
– В предсказания, – уточнил Николай.
– В те, дата появления которых установлена точно и которые нельзя толковать двояко или трояко, – конечно, верю. Только, по-моему, таких до сих не было. Во всяком случае, мне про них ничего не известно. Всегда либо с датой полная неясность, либо текст можно трактовать как угодно. А с тобой-то что стряслось – цыганка погадала? Ты бумажник и деньги в карманах проверь на всякий случай, а то мало ли, вдруг пропало чего.
– Да, цыганка, только не мне и не сейчас. Нашему несчастному деду еще в шестьдесят пятом году. Он незадолго до второго покушения рассказал об этом княгине Долгоруковой, а она решила, что не имеет права держать такое в тайне.
– И как же звучало предсказание?
– Примерно так – смерть четыре раза пройдет рядом с императором, лишь задев его своим крылом, но пятый раз будет роковым и для него, и для России.
Я чуть не опошлил высокую торжественность момента жизнерадостным ржанием. Дело в том, что про это предсказание я читал еще в двадцать первом веке. Только там фигурировали другие итоговые цифры – когда шесть, когда семь, а иногда и вовсе восемь. Скорее всего, из-за лени и поспешности распространителей слухов – один что-то прочитал в Вики, второй в каком-то левом блоге, третий вообще в Твиттере – и кинулись знакомить публику со своими озарениями, даже не подумав согласовать числа. Ну а здесь и сейчас, ввиду отсутствия Интернета, источников распространения слухов гораздо меньше. Пока прорезался всего один.
– Где же это тебя познакомили со столь ярким образцом предикторского искусства?
– На приеме у Юсуповых. Там была Екатерина Михайловна, она недавно приехала из Ниццы. И рассказала мне эту историю.
– Только тебе или во всеуслышание?
– Ну… так, камерно. Кроме меня ее слушал молодой князь Вяземский и, кажется, рядом стоял какой-то гвардейский поручик.
Я вздохнул. Ну неймется княгине Долгоруковой, в этой истории так и не успевшей стать морганатической женой Александра Второго светлейшей княгиней Юрьевской. Что, кстати, пошло ей только на пользу – ее не успела возненавидеть большая часть петербургского высшего света. Подумаешь, бывшая любовница предыдущего императора! Тут и не таких видели. Ее по-прежнему принимали во многих домах, да и сама она время от времени устраивала какие-то сборища в Малом Мраморном дворце, отошедшем ей по завещанию деда.
– Помимо того она сказала, что еще до смерти деда говорила об этом старшему Вяземскому, он должен помнить, – не унимался Николай.
– Не спорю, вполне могла говорить. Дело в том, что в шестьдесят пятом году не так уж трудно было без всяких цыганок догадаться, что на императора обязательно начнутся покушения. А дальше – дело техники. В разных местах сделать несколько предсказаний, отличающихся только цифрами. Два раза смерть промахнется, три, четыре, пять и, наверное, шесть. Хотя для гарантии можно добавить семь и восемь. Совпавшее с действительностью предсказание вспомнится, остальные забудутся.