Она беспечно отмахнулась от этих мыслей и медленно взошла на последние ступени, приводя в порядок пучок серебристых цветов.
К благородному гостю своего отца фрейлейн Амантия питала безграничное почтение без тени настороженной робости, которую исключала приветливая простота герцога. Каждый день к тому времени, когда он был рад отвлечься, она появлялась в приемной герцога и осведомлялась о его пожеланиях. И если у него не было срочных дел, он ни разу не преминул задержать милую девушку и осведомиться о том, что занимает ее нынче.
В этот день она только что возвратилась с воскресной проповеди и была не столько воодушевлена, сколько озадачена, ибо пастор Залуц с большой горячностью проповедовал на неположенный сегодня евангельский текст — и какой же странный текст! — о предательстве Иуды Искариота, от Матфея, глава двадцать шестая! Своей проповедью он поверг слушателей в большое смятение, каждый искал, в кого же метит пастор и, по словам фрейлейн Амантии, вопрошал себя, как в свое время вопрошали ученики: «Не я ли, господи?»
Глава восьмая
Несколько дней спустя, а именно девятнадцатого марта, ученый дворянин Фортунатус Шпрехер поспешно поднимался в покои своего сиятельного постояльца. Столь раннее посещение никак не могло быть связано с жизнеописанием герцога. Да и лицо ученого было сумрачнее обычного, а в руках он судорожно сжимал украшенный граубюнденским гербом большой печатный лист, похожий на официальные извещения, какие прибивают к стенам домов.
Добравшись доверху, он остановился перевести дух и приободриться. Однако, не дождавшись, пока камердинер доложит о нем, он забыл о привычной бережной учтивости и ворвался в кабинет герцога, который читал Библию, сидя в выступе в виде фонаря, и с удивлением поднял глаза навстречу неожиданному гостю.
— Чрезвычайной важности обстоятельству вынуждают меня прервать утреннюю молитву вашей светлости. Страшно вымолвить, но меня к тому побуждает тревога за вашу сиятельную особу. Если бы могли вы заглянуть мне в душу, вы куда лучше, чем из моих слов, убедились бы в моей непритворной преданности, способной выдержать любое испытание. Будучи всецело погружен в свои ученые труды, я пренебрегал суетной молвой и потому, увы, не придал значения сумбурным толкам, тревожившим в последнее время мой слух. Мне не хотелось понапрасну беспокоить вас.
Герцог стремительно поднялся.
— Говорите, сударь, что случилось? — твердо и спокойно приказал он. — Что это за бумага? Покажите мне ее.
Шпрехер протянул ему роковое извещение и упавшим голосом простонал:
— Бунт против Франции, Юрг Иенач назначен главнокомандующим войсками трех союзных земель!
Роган пробежал бумагу глазами и побледнел.
Это было воззвание к народу, где немногословно и четко излагались претензии граубюнденцев к французской короне; далее следовал призыв положиться на Испанию и Австрию, выражающих готовность восстановить Граубюнден в прежних границах и возвратить ему прежние свободы.
Командующим всеми граубюнденскими военными силами назначался Юрг Иенач.
Заключительные слова гласили:
«Беритесь за меч, общины трех союзных земель, подымайтесь на бой с врагом во имя господне. Девятнадцатого сего марта месяца собирайтесь у Цицерса близ Кура». Воззвание было скреплено главами трех земель — первой стояла подпись Мейера, обер-бургомистра города Кура.
Герцог гневно швырнул бумагу на стол. Кликнув слуг, он приказал седлать коней и вызвать Вертмюллера, чтобы с ним вместе ехать в прирейнские крепости. Быстрота мысли, присутствие духа и воинская энергия ни на миг не покинули его.
Пока слуга одевал герцога, запуганный Шпрехер пытался в чем-то его заверять, что-то указывать и советовать.
— Подписавшиеся все, как один, члены тайного сообщества. Видит бог, я считал, что оно радеет об общей пользе и что у него нет никаких опасных побочных целей! А каков бургомистр Мейер! Он всегда так презрительно отзывался о переметной суме, Иеначе, и поносил папистскую Испанию! Боюсь, ваша светлость, что неприкосновенность моего жилища недостаточна, чтобы оградить вашу особу! К прирейнским укреплениям вам уже не пробиться, — народ со всех сторон стекается к Цицерсу. Что это, боже правый, со всех колоколен бьют в набат! Пожалуй, лучше вам бежать ночью в Цюрих, а уж оттуда окольными путями пробраться к вашей армии в Вальтеллину.
Не успел он договорить, как под окнами послышался стремительный стук копыт, и через минуту перед герцогом, вытянувшись в струнку, но гневно сверкая глазами, стоял адъютант Вертмюллер.
— Ваша светлость, граубюнденские полки в Домлечге взбунтовались и с развернутыми знаменами двигаются на Кур, — отрапортовал он. — Сегодня утром я поехал в Рейхенау и чуть было не попал им в лапы. Они следуют за мной по пятам! Как известно вашей светлости, здесь, в городе, стоят только волонтеры из Претигау. Это люди верные! Я отрядил их к северным воротам. Их командир Янет клятвенно заверил меня, что он душой и телом предан вам и будет сражаться за вас против всей испанской и изменнической своры, Лошади и люди наготове. Если волонтеры будут прикрывать нас с тылу, мы еще можем пробиться к прирейнским укреплениям. А встретим шайку взбунтовавшейся черни, так подомнем смутьянов под копыта коней.
Герцог Генрих кивком головы одобрил этот отважный план, который отвечал его собственным намерениям и, мимоходом попрощавшись с господином Шпрехером, поспешил к выходу.
Но он уже был пленником.
Когда Вертмюллер распахнул дверь приемной, снизу донесся многоголосый гул и топот шагов по лестнице. Зазвенели шпоры, послышался приглушенный отрывистый разговор. Герцог остановился и стиснул рукоять шпаги.
У дверей нерешительно топтались какие-то личности, одни в военном, другие в штатском. Никто не решался сунуться вперед. Но вот они посторонились, Георг Иенач выступил из толпы и перешагнул порог. За ним последовали Гулер, граф Траверс и видный, широколицый косоглазый мужчина в бургомистерском одеянии, при золотой цепи.
Они охотно уступили дорогу полковнику Иеначу. Обнажив голову, он решительно приблизился к герцогу, — тот встретил его высокомерным взглядом. Иенач был бледен как смерть, лицо его словно окаменело, но голос прозвучал на диво спокойно и холодно.
— Ваша светлость, вы в наших руках. Мы восстали для самообороны, и не против вас, а против французской королевской власти. Вы не понимали того, что нам давно уже стало ясно: кардинал не желает подписать наш с вами совместный договор. Он хочет удержать нас до предстоящего всеобщего мира, когда пустит нас в оборот как французский товар для меновой торговли. Он легко поступится вашей незапятнанной честью, которую дал нам в залог. Сам французский король со своим кардиналом побудили нас искать менее накладной помощи у нашего исконного врага — и мы добились ее. Видит бог, нелегко нам было поставить свою свободу под защиту Испании. Вот вкратце чего мы требуем от вас и в чем вы нам отказать не можете: к вашим прирейнским укреплениям толпами стекаются граубюнденские ополченцы. Полки вступают в Кур. Я освободил их от повиновения вам и приказал присягнуть на верность главам трех союзных земель. Австрияки стоят на Луцийском перевале, испанцы — у крепости Фуэнтес. Силы тех и других превосходят ваши. По моему знаку они перейдут границу. Взгляните, вот полномочия, данные мне испанскими и австрийскими властями и подписанные самим императором, а также наместником Сербеллони! — Он развернул две бумаги. — Лекк бессилен прийти вам на помощь, — стоит ему двинуться к альпийским перевалам, как испанцы выступят из Фуэнтеса в Вальтеллину. Как видите, ваши полки окружены со всех сторон; вы один можете спасти войско своего короля, для чего вам надобно подписать вот это соглашение.
Иенач взял из рук бургомистра третью бумагу и прочитал:
— «Французские войска оставляют как прирейнские укрепления, так и Вальтеллину.
Они добровольно и в кратчайший срок покидают Граубюнден.
Герцог Генрих Роган, пэр Франции и генерал-лейтенант французской армии, остается в Куре нашим заложником впредь до того, как будет выполнено это заключенное между ним и нами соглашение.
Сиятельный герцог честным своим словом ручается, что соглашение будет выполнено в точности, невзирая на возможное противодействие со стороны французского двора».
Вот как обстоит дело. Мы не вправе, ваша светлость, взывать к тем теплым чувствам, которые внушал вам наш Граубюнден, ибо мы позаботились о себе помимо вас и против вас. Но, помните, — отказавшись подписать договор, вы ввергнете в необозримые жесточайшие бедствия ту страну, которая привыкла почитать вас как своего доброго гения.
Герцог не взял протянутого ему свитка. Он отвернулся со слезами гнева на глазах и дрогнувшим голосом произнес:
— Много неблагодарности видел я на своем веку. Но никогда еще за мое доверие мне не платили такой черной изменой, а за уважение к правам слабейшего — змеиным коварством и поношением. Подписывать я не стану. Я не могу до такой степени унизить Францию и ее полководца.
Наступившую после этих слов тишину нарушили шум и крики возле незакрытых дверей. Сквозь толпу на лестнице и в сенях пробился широкоплечий рыжеволосый офицер и настойчиво требовал генерала Иенача.
— Вы здесь ни к чему, капитан Галлус! — злобно закричал Иенач. — Что вам нужно?
— Мне нужны ваши указания, — грубым голосом закричал в ответ офицер. — Янетовы волонтеры не желают присягать наново. Вы продали их испанским попам, говорят они, а присягать они присягали Франции и никому, кроме герцога, повиноваться не будут.
Иенач помертвел от бешенства. Обернувшись к Галлусу, он хрипло выкрикнул:
— Двинуть на них мой полк! Всех перестрелять! — Затем снова повернулся к герцогу и, не помня себя, сдавленным голосом предостерег: — Кровь их падет на вас, герцог Роган!
Герцог вздрогнул и застыл на мгновение во власти мучительной внутренней борьбы. Затем дрожащей рукой взял со стола свиток, круто повернулся и направился к двери своего кабинета, которую вошедший следом Вертмюллер плотно закрыл за собой.