— Но мир — такое прекрасное слово, — елейно заметил герцог.
— Чересчур прекрасное для нас, отнюдь не миролюбивых смертных, — с горечью возразил граубюнденец и, улыбнувшись, продолжал: — Недаром же блаженный Августин, как известно вашей светлости, пишет, что война есть предтеча или преддверие мира и она нужна лишь для того, чтобы привести к нему. Так или иначе — оба божества настолько сродни друг другу, что мы не можем доверить одному из них защиту от другого. Итак: соглашение или союз! Скромное слово для житейского дела! — И уже всерьез добавил: — Как вы благоволили сообщить мне, его католическое величество, ваш повелитель, почитал несовместимым со своей религиозной совестью вступать в союз с некатолическим государством. Но это соображение само собой потеряло силу.
— Как так? — недоверчиво спросил герцог.
— В данное время Граубюнден смело может сойти за католическое государство, — хладнокровно заявил Иенач, — ибо большинство населения, считая вместе с итальянской знатью, и даже уполномоченный вести переговоры глава правительства исповедуют католическую веру.
— Стало быть, вы, ваша милость, решились на этот шаг, — с явным неудовольствием заметил Сербеллони. — Как истый христианин, я непритворно рад вашему обращению и от души поздравляю вас. — Он с нескрываемым презрением посмотрел на Иенача. — Верно, нелегко вам это далось.
Иенач хотел было отшутиться, но вдруг лицо его побагровело от гнева.
— Легко или трудно, — все равно дело сделано! — бросил он с вызовом. Эта вспышка, очевидно, смутила его самого, он сдержался и вполголоса продолжал: — До сведения моего дошло, что его католическое величество соизволил одобрить мое решение. А по эту сторону Пиренеев мой покаянный шаг, к великой моей радости, неожиданным образом примирил со мной отца Жозефа. В своем недавнем письме, наряду с другими добрыми вестями, он сообщил мне, что благодетель его, кардинал Ришелье, не удовлетворен докладом герцога Рогана о мартовских событиях в Куре и желал бы получить более полное их изложение из моих рук.
Наступило долгое молчание.
— По спокойном размышлении, разумно расставив все по своим местам, мы с вами, синьор, не так уж разительно расходимся во взглядах, как может показаться профану, — начал Сербеллони, с завидным самообладанием подавив свой испуг. — Спор идет по двум, всего лишь по двум пунктам. Как я уже осведомил вашу милость, Испания требует, чтобы господствующей религией была признана для Вальтеллины наша католическая вера, — это главный пункт, и его вы теперь не станете оспаривать. Затем войскам его католического величества на все время войны должен быть предоставлен свободный проход через Стельвио.
— Что касается главного пункта, скажу прямо — во мне нет уже фанатизма молодых лет, — без колебаний ответил Иенач. — Пускай Вальтеллина будет католической, поскольку подавляющая часть ее жителей исповедует нашу веру. На этом же основании мы, граубюнденцы, отпускаем капуцинов из Нижнего Энгадина, где на девятерых протестантов приходится один католик. Признайтесь, сударь, я ли не уступчив и не сговорчив! Ответьте мне тем же, откажитесь от Стельвио. — Он взял со стола одну из бумаг и протянул герцогу для подписи.
Однако тот отстранил ее жестом сожаления.
— Нет, погодите. Не будем торопиться. Испании пока что нужен перевал.
Зловещий огонь вспыхнул в глазах граубюнденца, и даже волосы его как будто встали дыбом над упрямым лбом.
— Не могу я отдать перевал в ваши руки, — еле сдерживаясь, воскликнул он, — мне надо обеспечить моей стране честный мир как с Испанией, так и с Францией. А вы нас душите! Дайте нам свободно вздохнуть между двумя гигантами, которые еще долго будут воевать друг с другом!
И граубюнденец, как пловец, раскинул могучие руки, словно давая простор полноводным рекам своей родины.
Герцог был шокирован таким размашистым телодвижением, попирающим все правила приличия. Это напомнило ему, с кем он имеет дело. Напомнило, что сам он поощрял посягательство полковника Иенача на свободу доброго герцога, а сейчас ему стало вчуже обидно, что такой выскочка и грубиян осмелился оказать насилие над человеком княжеской крови, равным ему по сану.
Он чопорно выпрямился и усмехнулся свысока.
— Ваша милость думает действовать на меня принуждением? Но я не герцог Роган! И находимся мы не в Куре, а в Милане!
Это было сказано опрометчиво.
Неожиданное напоминание о некогда столь дорогом для него и преданном им человеке задело граубюнденца, как личное оскорбление, и самое его преступное, хоть и бескровное деяние встало перед ним, как лик Медузы. Он побледнел и потерял над собой власть.
— Перевала мы не отдадим! — крикнул он в лицо герцогу. — Довольно тянуть, подписывайте договор!
— Что это, синьор? С кем я имею дело? — холодно промолвил герцог. — Ваша милость весьма невыгодно отличается от своих земляков. Я неоднократно вел переговоры с граубюнденцами протестантской веры и неизменно встречал в них разумных, скромных и благовоспитанных собеседников, не обольщавшихся насчет положения своей маленькой страны. А так, как только что выражались вы, может говорить лишь покоритель мира, подобный Александру, или же сумасшедший.
Георг Иенач вскочил с кресла. С горящими глазами, бледный как смерть, стоял он перед герцогом.
— С кем ваша светлость имеет дело?.. Только не с благовоспитанным и разумным человеком, это уже наверняка. Тот, с кем вы имеете дело, хочет любой ценой полностью и до конца освободить свою родину. Таков мой удел, и я от него не отступлюсь. Выслушайте меня, герцог: когда я покидал Граубюнден, направляясь сюда, народ толпами стекался в селение Шплюген и со слезами заклинал меня привезти ему мир. И как сказано: я восстраждал за народ. Ковыляя, приблизился ко мне седовласый и седобородый старик проповедник, — он был похож на моего отца, герцог, — и проникновенными словами предостерег меня против испанского коварства. Я же поднялся в стременах, воздел, как для присяги, три пальца и предо всем народом поклялся громовым голосом: господом богом клянусь, я спасу Граубюнден! Хотя бы мне пришлось стравить Испанию с Францией, как двух псов, чтобы они в клочья растерзали друг друга… Так я и сделаю, ваша светлость, — опомнившись, добавил он, — если вы сегодня же, сейчас же не подпишете моего договора!.. — Георг Иенач снова воздел три пальца, и его злой демон подсказал ему такие слова: — Как я своей рукой убил Помпео Планта и своими устами лгал доброму герцогу, так я сдержу свою клятву!
Сербеллони пристально вглядывался в безумствующего противника. После этого дикого, необузданного выпада граубюнденец так низко пал в его глазах, что, казалось бы, перестал быть опасен, однако же за все время переговоров не было дня, чтобы Георг Иенач не умудрился показать пример проницательного ума и дипломатической тонкости, пусть доморощенной, но ничуть не уступающей его собственной. Потому-то такой бурный взрыв скорее даже встревожил наместника, и, опасаясь за собственное свое положение, он стал придумывать, как бы без особого ущерба избавиться от этого опасного партнера, ведущего игру против всяких правил.
Тем временем Иенач вполне овладел собой, и перед герцогом снова уже сидел полководец и государственный муж, говоривший меткие и обдуманные слова.
Полковник небезуспешно старался внушить Сербеллони, что новый союз с Францией, хоть и обманутой однажды, — вполне сбыточное дело и, несмотря на кажущуюся неправдоподобность, отвечает логике событий.
— Его высокопреосвященство, французский кардинал, — человек высокого ума, — говорил Иенач, — во имя своих политических целей он пренебрежет личной неприязнью ко мне и с готовностью поддержит меня, если я вновь подчиню Граубюнден французскому влиянию. А за мной дело не станет. Вальтеллинские крепости всецело в моих руках. За короткий срок наше многочисленное и еще не разоруженное войско может быть переброшено туда, и покладистые вальтеллинцы как миленькие присягнут новым граубюнденским покровителям, а что до возражений, так мне до них вот какая печаль! — И он дунул себе на ладонь. — Именно сейчас, когда капризная Беллона на германском театре войны не очень-то благосклонна к Австрии и к Испании, столь крутой поворот граубюнденской политики чувствительно повредит интересам его католического величества. Смотрите, как бы, упустив драгоценное время для подписания моего договора, вы, ваша светлость, не испортили себе отношений с мадридским двором!.. Не смею сравнивать, однако же вам известно, как по незнанию наших граубюнденских нравов и обычаев герцог Роган безвозвратно утратил престиж политического деятеля. Избави вас от этого бог! За меня вам бояться не следует. Я бы без труда обелил себя в глазах его католического величества, вкратце изложив ход событий.
Полковник таинственно нагнулся к наместнику и зашептал что-то об открывшемся ему через обращение доступе к чувствам его величества, короля Испании.
Сербеллони понял, что попал в ловушку. В нем поднялась смертная ненависть к этому лукавцу и головорезу, которого он охотно схватил бы и прикончил здесь на месте, в Милане. Это было вполне в его власти, но рассудительность и гордость не позволяли ему злоупотреблять своей властью. Его достоинству подобало целым и невредимым отпустить восвояси пользовавшегося правом неприкосновенности посла чужой страны.
Отпустить с неподписанным договором?
Ни в коем случае. Этот человек способен осуществить свою угрозу, и тогда ему самому не уйти от королевской немилости.
Но больше всего его решимость подавляло опасение, что презренный граубюнденец своим переходом в католичество и в самом деле нашел ключ к богобоязненной душе Филиппа IV, побуждения которого были поистине неисповедимы.
— Не горячитесь понапрасну, синьор, — надменно промолвил он, — вашу милость утомили непривычные для вас обстоятельные и подробные политические переговоры. Освежитесь лимонадом… Мы подумаем и подождем более спокойного часа для дальнейшей беседы.
Граубюнденец снова отыскал на столе тот договор, который был составлен секретарем по его указаниям, и во второй раз протянул его герцогу.