В два часа ночи Фалин разбудил Громыко — министр иностранных дел тоже не поехал домой, а вздремнул в комнате отдыха, Фалин изложил услышанное от Сахаровского.
Гладко было на бумаге, — буркнул министр. — Известил комитет высшее руководство?
Этого аспекта Сахаровский не касался. Надо полагать известил...
Первоначальный план — полностью сменить руководство и перетянуть страну на свою сторону — не удался.
Мазуров прислал из Праги шифровку: надо немедленно вернуть Дубчека, иначе страна взорвется.
«Не только Александра Дубчека и Оддржиха Черник» везли на поклон грубой державной мощи, — писал Валентин Фалин, — сама эта мощь была вынуждена пятиться, столкнувшись с силой духа. Дубчек и Черник — воплощение «ревизионизма» и «отступничества» — остались на своих постах. Их сторонники составляют большинство во всех звеньях руководства, не говоря об общественном мнении».
Советское руководство оказалось в безвыходном положении. Промосковские ставленники расписались в полной неспособности что-то либо организовать. В Праге в здании ЦК остались всего два десятка человек, которые сотрудничали с советским военным руководством. Семью Биляка вывезли в Киев. Он смертельно боялся, что станет известно, что это он подписал письмо с просьбой ввести войска.
Боялся не зря. Прошло тридцать с лишним лет. Социалистический режим в Чехословакии рухнул. И в марте 2000 года бывший член президиума ЦК КПЧ, секретарь по идеологии Васил Биляк был обвинен прокуратурой республики в государственной измене, в «активном содействии оккупации Чехословакии в 1968 году, организации массовых преследований инакомыслящих при тоталитарном режиме, проведении политики, направленной против интересов чешского и словацкого народов»...
А тогда в стране распространялись советские пропагандистские издания, с территории ГДР на чешском языке вещала радиостанция «Влтава», но эта продукция успеха не имела.
Свободная чехословацкая пресса продолжала выходить, читали именно ее. Пассивное сопротивление продолжалось. Оккупационные власти были бессильны. С ними никто не желал иметь дело.
Брежневу не оставалось ничего иного, кроме как вступать в переговоры с Дубчеком. Задача номер один состояла в том, чтобы заставить чехословацкое руководство «узаконить» пребывание советских войск.
Вечером Дубчека соединили по телефону с председателем президиума Верховного Совета СССР Подгорным.
— Нам надо поговорить, — сказал Николай Викторович.
О чем и где? — спросил Дубчек.
И Москве, — ответил Подгорный.
В каком качестве туда буду доставлен? В качестве арестованного? Прежде всего я хочу знать, где находятся мои товарищи. До того как мы все будем вместе, я не стану с вами говорить.
Подгорный успокаивающе ответил, что скоро все удадится.
На следующий день, поздно вечером 23 августа, Дубчека доставили в Москву.
Известия располагали в Праге двумя журналистами. Там находился собственный корреспондент Владлен Кривошеев. Когда ввели войска, ему на помощь отправили спецкора — Бориса Орлова. Оба были настолько потрясены происходившим, что не написали ни строчки. От главного редактора газеты Льва Толкунова требовали их наказать.
Толкунов, вспоминал один из ветеранов «Известий», сказал об Орлове:
― События настолько неординарны, что можно понять или, по крайней мере, постараться это сделать — человека, который не смог преодолеть возникший внутри себя психологический кризис. Но не ломать же ему судьбу. У меня с ним был разговор. Он сам пришел к решению уйти из газеты и заняться наукой. Наверное, не стоит этому мешать...
Кривошеева главный редактор хотел сохранить в «Известиях», но более бдительные коллеги потребовали убрать н н идеологического отступника.
23 августа в Москве начались переговоры.
Мы с Фалиным писали разные проекты, — пометил в дневнике заместитель министра иностранных дел Владимир Семенов. — Потом меня вызвали на Старую площадь. Обсуждение было кратким и деловым, день был расписан на мгновения. Еще не было ясно, чем кончится дело, а потому мы имели про запас варианты среднего и крайнего= порядка. Потом перебазировались в Кремль.
Наши партнеры изучали переданные им проекты и прибыли около 19.00. Дубчек был похудевший, и губы его кривились в однобокой улыбке. Казалось, он шатается от дуновения воздуха, но при обсуждении именно он до последнего момента маневрировал, вилял, стремясь оставить за собой варианты контрударов».
25 августа из Праги привезли еще одну группу чехословацких руководителей. Разместили их в особняках на Ленинских горах. Переговоры шли в Кремле. По словам Зденека Млынаржа, Александр Дубчек чувствовал себя очень плохо. Он не мог оправиться от пережитого.
«Дубчек, раздетый до пояса, был вялый, видимо под действием успокоительного, — таким увидел его Млынарж. — С небольшой заклеенной пластырем ранкой на лбу он производил впечатление отрешенного, одурманенного наркотиками человека.
Но когда я вошел, Дубчек как бы пришел в себя, приоткрыл глаза и улыбнулся. В это мгновение я мысленно представил себе святого Себастьяна, улыбающегося под пытками. У Дубчека было такое же мученическое выражение лица...»
Советские руководители вели себя крайне агрессивно. По словам Дубчека, особенно отличился Косыгин, не скрывавший своей ненависти к евреям Шику и Кригелю. Досталось и секретарю пражского горкома Богумилу Шимону, которого советские руководители тоже приняли за еврея. Дубчек был потрясен их откровенно антисемитскими заявлениями. Он пытался отстаивать свои позиции, но чехословацкие руководители, от которых страна ждала твердости, все же уступили.
Чехословацкая делегация не была единой. В ее состав входили и те, кто требовал ввода советских войск, и те, кто считал, что Советский Союз всегда прав, и те, кто увидел в новой политической ситуации возможность продвинуться. Генерал Людвик Свобода вообще не знал сомнений. Для него лозунг «С Советским Союзом — на вечные времена» был принципом жизни. Свобода в Москве просто кричал на членов президиума ЦК КПЧ, требуя, чтобы они подписали все документы, составленные советскими товарищами, а потом ушли в отставку, раз они довели страну до такого позора.
Дубчек с изумлением смотрел на генерала — до ввода войск Свобода, сам настрадавшийся в сталинские времена, поддерживал все политические реформы. Новый руководитель Словакии Густав Гусак сразу понял, что смена руководства страны неминуема. И реформисты, отцы Пражской весны, и промосковские ставленники не могут рассчитывать па первые места. Значит, руководителем партии вполне может стать именно он.
Советские политики больше всего и рассчитывали на Свободу и Гусака.
Косыгин сказал:
―Товарищ Гусак — такой способный политик, замечательный коммунист. Мы его раньше не знали, но он произвел на нас очень хорошее впечатление.
В августе 1944 года Густав Гусак активно участвовал в подготовке словацкого национального восстания. После войны он предложил присоединить Словакию к Советскому Союзу, но руководство Чехословакии его не поддержало.
Еще в сентябре 1948 года руководитель Венгрии Матьяш Ракоши доносил Сталину, что компартия Словакии распалась на фракции: «Одну из фракций возглавляет председатель Словацкого Совета уполномоченных Г. Гусак. В эту фракцию входят Клементис, Новомеский и вообще словацкая интеллигенция и студенчество. Фракция имеет резко националистический, антисемитский, антивенгерский характер».
Владо Клементис был министром иностранных дел Чехословакии, известный словацкий поэт Лацо Новомеский был с 1945 года министром просвещения и культуры Словакии. Словацккми «буржуазными националистами» заинтересовались советники из Министерства госбезопасности СССР.
В марте 1950 года советские чекисты докладывали Праги: «В результате тщательно организованного при нашем участии следствия по делам арестованных получены важные показания об активной вражеской работе ряда лиц, занимающих ответственное положение в чехословацком государственном аппарате».
В списке значился и Гусак, и Клементис, и Новомеский. Разумеется, сыграли свою роль и внутренние склоки и противоречия в руководстве республики. Профессиональный юрист, Гусак своими манерами и образованностью отличался от малограмотных аппаратчиков. Они презрительно именовали его «барином».
Густав Гусак боролся за власть с другим выходцем из Словакии — Вилемом Широким, который стал главой правительства. В этой борьбе Гусак потерпел поражение. Поначалу глава Чехословакии Клемент Готвальд защищал Гусака и Владо Клементиса. Но советские чекисты представили фальсифицированные материалы, из которых следовало, что Клементис и Гусак готовили покушение на Готвальда.
По спискам, составленным с помощью советских чекистов, в 1951 году в Словакии арестовали несколько десятков человек, в том числе Гусака. В апреле 1954 года он был приговорен к пожизненному заключению на процессе по делу «словацких буржуазных националистов».
Пересмотр кампании репрессий в Чехословакии начался значительно позже, чем в Советском Союзе. Только в мае 1960 года Гусака амнистировали и освободили. Но в политику дорога ему была закрыта.
«В каком-то разговоре, — вспоминал Хрущев, — Новотный упоминал его фамилию, рассказывая о том, что в Словакии многие люди настроены националистически, что словаки вообще большие националисты и с ними очень трудно договариваться. Дескать, Гусак тоже вел упорную и активную националистическую пропаганду и организационную работу против руководства тогдашней Чехословакии. Так ли это? Впрочем, словацкий национализм не мешал любви к СССР».
Дубчек добился реабилитации Гусака. В 1964 году его восстановили в партии, В Словакии он был популярен, потому что отстаивал интересы своего народа. Новотный велел предложить ему пост заместителя министра юстиции. Дубчек пригласил Гусака. Тот чувствовал себя очень уверенно и от должности отказался. Для него пост замминистра был слишком мал. Он решил подождать.