В общем, до приёмной комиссии Союза писателей (она тогда называлась несколько иначе – приёмочной) дело Бондарева дошло 21 декабря 1951 года. Обычно на этом этапе редко кто из мастеров погружался в анализ текстов обсуждавшихся кандидатов. Литфункционеры, как правило, вели разговоры на абстрактные темы и потом дружно голосовали. Но тут начался предметный разбор публикаций и рукописей Бондарева. Особую активность проявили Александр Яшин, Фёдор Гладков и Галина Колесникова.
Я бы особо выделил выступление Яшина. Он остановился на рассказе Бондарева «Перед наступлением» и назвал его лучшим в представленной молодым автором подборке. Этот рассказ был написан на фронтовом материале, что тогда, подчеркнем еще раз, не приветствовалось. А Бондарев вдруг нарушил табу и сразу заслужил благодарность бывшего фронтового политрука и свежеиспечённого сталинского лауреата Яшина.
«Я читал рассказы Бондарева, – признался Яшин на заседании приёмочной комиссии. – Рассказ „Перед наступлением“, в нём говорится, что лейтенант разведчик вызван в штаб за пакетом в канун наступления. Рассказ очень поэтический, ничего особенного не происходит, но когда лейтенант приезжает в штаб, все его ощущения, поведение бойцов-разведчиков передают атмосферу перед наступлением очень тонко и убедительно, Особенно мне понравилось, как очень тактично и деликатно передано ощущение, что Сталин приезжает в штаб. Ночью на крыльце штаба мелькают огоньки трубки, и хотя никто не говорит, что это наверняка Сталин, может быть приехал командир дивизии, но у всех ощущение, что приехал Сталин. Этот рассказ мне понравился больше».
Кстати, Яшин не отмахивался и от других рассказов Бондарева. Он, в частности, отметил рассказ «Свежий ветер». Но за что? Только за тему: секретарь райкома партии лично взялся вывести отстающую шахту в передовики. Но понравилось ли Яшину художественное исполнение актуальной темы? Нет. Он честно признался: «Рассказ на среднем уровне».
Судя по сохранившейся стенограмме заседания приёмочной комиссии, на котором обсуждался вопрос о Бондареве, накануне заседания в высоких кабинетах Союза писателей вокруг бывшего выпускника Литинститута возник ожесточённый спор. Видимо, близкие к Паустовскому люди убеждали литначальство, что Бондарева следовало принять в Союз без какого-либо кандидатства – за безусловный талант. Скорее всего, на этом настаивал Фёдор Панфёров. А некоторые литфункционеры, зная о сидевшем в лагере отце Бондарева, похоже, не хотели допускать молодого автора даже до кандидатства – как бы чего не вышло. До самого заседания консолидированная позиция литературного генералитета так и не была выработана.
На самом заседании были высказаны два мнения. Первое озвучил бывший директор Литинститута Фёдор Гладков. Он признал наличие у Бондарева таланта («Я могу сказать, что это молодой человек, который писать будет, может быть, даже неплохо, у него есть дарование»). Но что-то удерживало Гладкова от того, чтобы оказать своему бывшему ученику безусловную поддержку («Надо предупредить, чтобы он работал над собой. Это человек, который требует внимания к себе, и его надо воспитывать»). В конце концов маститый писатель с трудом выдавил из себя: «Может быть, принять в кандидаты». То есть он до последнего сомневался, стоило ли делать Бондарева даже кандидатом.
К этому склонялся и Александр Штейн. Он заметил, что Бондарев только пару лет как стал печататься: «Может быть, рановато?» Другое мнение имел Яшин. «У меня, – признался он, – было такое ощущение, что в кандидаты его принять безусловно можно – в члены Союза пока рано».
На том приёмочная комиссия и порешила. После голосования Яшин пригласил Бондарева на само заседание, чтобы объявить ему вердикт. Гладков не удержался и проворчал: «Совет от нас, стариков – прислушивайтесь к критике. Даже критика, которая неприятна, может быть даже несправедлива, будит мысль писателя, вызывает в нём самокритику. Это очень важно для писателя».
А кто бы с этим спорил? Тут Гладков, безусловно, был прав.
После получения статуса кандидата в члены Союза писателей СССР Бондареву предложили заполнить личную карточку. В ней существовал 32-й пункт, в котором надо было указать место работы. Бондарев 7 января 1952 года сообщил, что он «внештатный литературный консультант при журнале „Октябрь“». Так Панфёров помог молодому автору в очередной раз.
Чьи конкретно рукописи Бондарев рецензировал в «Октябре», выяснить не удалось. Имел ли он в 1952–1953 годах в журнале серьёзный вес, тоже пока неясно. Но точно известно, что работа молодого литератора в редакции не сводилась в ту пору только к литконсультациям. Уже после смерти Панфёрова Бондарев рассказывал, что его постоянно приглашали на собрания творческого актива и литконсультантов журнала. И самые интересные заседания проходили после поездок главреда в Поволжье. Панфёров на этих посиделках сначала делился впечатлениями об увиденном, а потом огорошивал всех неожиданными идеями. «Он, – вспоминал Бондарев, – ставил перед нами вопросы» («Литгазета». 1960. 13 сентября). Главред «Октября» как бы учил творческую молодёжь реальной жизни.
Забегая вперёд, скажу, что Панфёров и впоследствии продолжал следить за творческой судьбой Бондарева и по мере возможностей участвовал в его продвижении. Почему это было очень важно? Поскольку отец Бондарева продолжал сидеть в лагере, к молодому писателю правоохранители проявляли повышенное внимание, выискивая всё, к чему можно придраться. Одно время они видели в Бондареве потенциального тунеядца, а тогда за тунеядство легко можно было схлопотать срок. До какого-то момента у выпускника Литинститута существовали отговорки: мол, он только получил диплом и занимался поисками работы. Но на поиски работы после института по закону отводилось не более полугода. Бондарев рассчитывал, что с обретением корочки члена Союза писателей ему пойдёт начисление трудового стажа. А его приняли лишь кандидатом. Тут его и выручил Панфёров, заключив с ним официальный договор на выполнение обязанностей внештатного консультанта.
Пока я не нашёл в архивах никаких материалов, которые давали бы представление о том, чем конкретно занимался Бондарев как внештатный консультант «Октября». Скорей всего, рецензировал «самотёк» и получал за это небольшие деньги.
В 1952 году у него родилась первая дочь Елена. В связи с этим в семье существенно выросли расходы. А где было взять дополнительные средства? Бондарев мог рассчитывать только на гонорары. Ему позарез нужна была книга, точнее, даже не сама книга, а издательский аванс, который мог составить старыми деньгами 12–15 тысяч рублей, а то и больше.
Бондарев быстро пересоставил свой первый сборник и добавил в него наспех написанную повесть «В одном взводе» о жизни курсантов военного училища. Издатели попросили ознакомиться с новым вариантом рукописи двух опытных писателей – Александра Бека и Веру Смирнову. Первым свой отзыв представил Бек. 5 апреля 1952 года он дал заключение, что Бондарев «очень незрелый, но растущий автор» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 17. Д. 233. Л. 185). Особенно его смутила повесть «В одном взводе» («Искусственность, надуманность сюжета режет ухо»). Тем не менее Бек сказал, что издавать книгу Бондарева надо, правда, не сию секунду, а через годик – после серьёзных доработок.
Своё мнение оказалось у Веры Смирновой. Она потребовала «вытравить» из рукописи Бондарева эпигонские следы Горького и Паустовского. «Бондарев настолько робок, – заметила Смирнова, – по-ученически несмел в преодолении своих, может быть и хороших, учителей» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 17. Д. 233. Л. 196). По ее мнению, рукописи Бондарева чего-то не хватало. Она высказала идею: не добавить ли в неё какие-нибудь вещи злободневного порядка. А ещё ей не понравилось, что молодой автор собирался открыть свою книгу рассказом «Река». Заглавная вещь, как ей казалось, должна была быть другой.
Позицию издателей предстояло определить редактору Кире Ивановой. Она, не полагаясь только на мнения рецензентов, сама перечитала все вещи Бондарева и подготовила пятистраничное редзаключение. «В новом варианте рукописи, – констатировала Иванова, – 12 рассказов. Они написаны на различные темы современности: о труде шахтёра „Свежий ветер“, „Самое дорогое“, „День рождения“); о детях („Поздним вечером“, „На острове“). В двух рассказах даны эпизоды Отечественной войны („Наступление“, „Незабываемое“). В новом рассказе „В одном взводе“ рисуется жизнь курсантов военной школы – воспитание характера коллектива» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 17. Д. 233. Л. 170).
К удачам Бондарева Иванова отнесла пять рассказов: «Радуга», «Свежий ветер», «Незабываемое», «Поздним вечером» и «В одном взводе» (хотя Александр Бек последний разнёс в пух и прах). Особенно она отметила «Свежий ветер». Но, думается, в данном случае редактор лукавила – это была далеко не лучшая вещь молодого автора. Но она рассказывала о секретаре райкома партии, который взял неформальное шефство над начальником шахты. А это – то, чего требовала от писателей и издателей власть. Выведенный молодым автором образ партийца многое спасал и делал перспективной всю рукопись.
Не приняла же Иванова четыре рассказа. В редзаключении она отметила: «Наиболее неудачными рассказами в сборнике считаю: „Река“, „Дальний рейс“, „На острове“, „Однажды ночью“. В них автор вырывает своих героев из окружающей действительности, как-то обособляет их. Поступки, действия, побуждения действующих лиц не всегда обоснованы и мотивированы. Герои рассказов много говорят, мечтают и мало действуют» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 17. Д. 233. Л. 170).
Суммируя все впечатления, Иванова 16 мая 1952 года заявила, что из рукописи в 12 авторских листов пока для издания набирались тексты на восемь-девять листов. Её вывод был таким: «Следует заключить с автором соглашение, выделить редактора-консультанта для творческой помощи и довести рассказы до печати» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 17. Д. 233. Л. 172).
Начальство, ознакомившись с редзаключением, тут же предложило Ивановой лично взяться за окончательную редактуру текстов Бондарева. Но она отказалась, у неё и так работы было выше крыши: все силы забирал новый роман Василия Гроссмана. Вместо себя Иванова выдвинула Веру Смирнову, которая знала Бондарева с его студенческих лет и имела представление, как можно было вытянуть рукопись молодого автора.