«Тема и сюжет романа Ю. Б‹ондарева› заслуживает одобрения. Показ формирования мл. командира и офицера Советской Армии – дело благородное. Автор знает жизнь военного уч‹или›ща. Намечены характеры.
К сожалению, лит. исполнение подвело. Хорошая тема и сюжет для небольшой повести, размазанная на сотни страниц, привела не просто к длиннотам (авторские отступления иногда на несколько страниц), описательным главам, но и к потере чувства меры и времени. Это совершенно убило вещь. Задуманное хорошо и во многом интересное произведение стало скучным, тягучим, литературным по самому сюжету и характерам. Простыми купюрами и редакцией стиля тут делу не поможешь.
В таком виде роман печатать нельзя.
Если бы автор переписал его заново (раза 2–3), изложив этот же сюжет и характеры на 4–5 печатных листах, могло бы получиться.
Сейчас не получилось.
После 2 съезда ‹писателей› такие произведения не имеют права на публикацию» (РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 16. Д. 202. Л. 18).
После Вершигоры рукопись Бондарева прочитал критик Иосиф Гринберг. Он, конечно, не был столь резок. После той травли, которую ему устроила пишущая братия в конце 1940-х годов как «космополиту», эстет Гринберг уже высказывался очень осторожно, предпочитая обтекаемые формулировки. Тем не менее и он оценил роман молодого автора как творческую неудачу. После этого Бондареву продолжать отстаивать первоначальные идеи смысла не имело. Надо было садиться за стол и всё переписывать заново. Так появился вариант, ужатый до двадцати печатных листов.
Теперь переработанная рукопись попала в «Знамени» уже к Александру Крону, чьи пьесы «Глубокая разведка», «Офицер флота» и «Кандидат партии» тогда ставились в лучших театрах страны. Не знаю, известно ли ему было, как оценил предыдущий вариант «Юности командиров» Вершигора, но его мнение не сильно отличалось от выводов генерала.
Заключение Крона было таким: «Автор – одарённый человек, он умеет видеть и слышать, но рукопись ещё очень сыра, композиционно не слажена, полна натяжек, белые нитки торчат отовсюду. Живая логика характеров нередко нарушается автором в угоду понятой сюжетности или надуманному претенциозному обороту» (РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 16. Д. 217. Л. 38).
Под заключением стояла дата: 3 мая 1955 года.
Крон не исключал, что руководители «Знамени» могли бы тут же предложить ему довести рукопись Бондареву до ума, но он не собирался в это погружаться. Поэтому свой отзыв писатель закончил так: «Однако редактурой повесть‹Бондарева› не дотянуть. Автор должен учиться, ему надо помочь, и он должен находиться в поле „Знамени“».
Но чему именно следовало Бондареву поучиться, Крон уточнять не стал. А молодой автор, видимо, хотел услышать конкретику – и не только для абстрактного будущего. Он, похоже, ещё не терял надежды найти какие-то компромиссы с Кроном и редакцией и добиться публикации своей вещи в журнале. На одном из экземпляров рецензии Крона осталась помета, которую сделала сотрудница «Знамени» Цецилия Дмитриева: «Автор (Бондарев. – В. О.) придёт с рукописью ‹повести› для беседы с А. Кроном в понедельник 16.V. 1955 г.» (РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 16. Д. 217. Л. 201). Но чем завершилась встреча Бондарева с Кроном, выяснить пока не удалось. Видимо, каждый остался при своём мнении.
Тем временем с новым вариантом повести Бондарева начали работать в издательстве «Советский писатель». Свой новый отзыв туда принёс Буковский. Он с удовлетворением отметил, что на сей раз автор услышал его и отсёк ненужные главы и сократил количество персонажей в своей вещи и одновременно более чётко расставил акценты. В повести вместо пяти или шести линий в качестве главной остались две: одна – борьба двух школ воспитания офицеров: старой, когда ставка делалась на муштру (её олицетворял майор Градусов), и новой, призывавшей к сознательной дисциплине (она воплотилась в образе капитана Мельниченко). Вторая – столкновение двух курсантов-фронтовиков: Алексея Дмитриева и Бориса Брянцева, которые в военном училище из друзей превратились в соперников и даже врагов.
Буковский констатировал, что теперь повесть уже готова для редакторской работы. Он предлагал дальнейшую работу провести по части сокращения первых глав, отказа от мест, подчёркивавших аскетизм Мельниченко, и изъятия фигуры майора Сельского. Эту дальнейшую работу издательское начальство возложило на старшего редактора Киру Иванову. Она к предложениям Буковского 27 мая 1955 года добавила несколько своих замечаний. Во-первых, ей показался неудачным образ Вали. Во-вторых, она не поняла, для чего автор написал последние семь страниц повести, где всё зачем-то разжевал. И третье: её смутил «пересол» в изображении быта курсантской жизни, особенно яд в подколках героев и тяжеловатый юмор, может, и допустимый в казарме, но неприемлемый в высокой литературе.
Совместная работа редактора и автора, видимо, продолжалась всё лето. Сбросив с себя это ярмо, Бондарев решил сменить пахоту в литературе на кино и собрался на киносценарные курсы Министерства культуры. Подавая документы, писатель 29 сентября признался: «В этом году я закончил большую повесть о послевоенной армии „Юность командиров“, которая выйдет, очевидно, в начале 1956 г.» (РГАЛИ. Ф. 2372. Оп. 26. Д. 10. Л. 4).
В то время Иванова вносила в рукопись Бондарева последние правки. 28 ноября 1955 года она доложила начальству, что вместе с писателем всё довела до ума. «Основная работа шла по линии углубления характеров Дмитриева, Брянцева, – сообщила Иванова. – Более чётко, обоснованно показаны теперь эгоизм Брянцева, его тщеславие, желание стать первым для себя» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 209. Л. 24). Бондарев, отметила Иванова, сделал конфликт между Дмитриевым и Брянцевым острее, и одновременно более человечным стал образ майора Градусова. Кроме того, автор согласился изъять из окончательного варианта линию любви Мельниченко к Нине и главу поездки Дмитриева в Ленинград. Согласился Бондарев и чуть смягчить финал («в нём звучал некий воинственный налёт, носивший некоторый оттенок подготовки к ‹новой› войне, которой не избежать»).
Этот окончательный вариант Бондарев хотел увидеть напечатанным также в журнале «Знамя», где к нему помимо Цецилии Дмитриевой успел привязаться один из замов Кожевникова – критик Александр Макаров. Но тут возникло новое препятствие. В «Знамени» график публикаций был расписан вплоть до лета 1956 года, убрать кого-то из уже утверждённых планов и вставить Бондарева было нереально. А засылать в июльский или августовский номер смысла уже не имело: к тому времени «Юность командиров» должен был выпустить отдельной книгой «Советский писатель». Единственное, что удалось сделать Бондареву, это договориться о публикациях фрагментов повести в журнале «Смена» и газете «Вечерняя Москва» (в «Смене» ему помогла однокашница по Литинституту фронтовичка Ольга Кожухова).
Добавлю: «Знамя», несмотря ни на что, совсем от Бондарева не отказалось. Журнал, как и просил его Крон, оставил писателя в поле своего внимания. Правда, больше десяти лет редакция лишь наблюдала за ним, а в печать запустила лишь в 1969 году – с романом «Горячий снег».
В прессе «Юность командиров» прошла почти незамеченной. На неё откликнулся, кажется, лишь один Бенедикт Сарнов, и то не потому, что увидел в этой повести что-то исключительное, а потому, что эту вещь написал его сокурсник (Сарнов вместе с Бондаревым в своё время учился в Литинституте, и оба входили в число любимцев Паустовского). Конечно, ему бросилось в глаза несовершенство бондаревской книги, но критик смог подобрать и добрые слова. «„Юность командиров“, – утверждал он, – книга, написанная размашисто, с широким жизненным фоном, с переплетением сложных человеческих судеб» («Комсомольская правда». 1956. 14 ноября).
Тут следует отметить, что в «Юности командиров» Бондарев сделал заявку на будущее. Молодой писатель чётко выразил недовольство своего поколения тем, как в литературе и искусстве освещалась недавно законченная война, в которой участвовали его одногодки. Помните такого персонажа по фамилии Дроздов? После просмотра одного из фильмов он заявил приятелям: «Всё пригладили и прилизали ‹…› Представляю, как лет через двадцать-тридцать люди будут смотреть эту картину и удивляться: неужели такая игрушечная была война? Сплошное „ура“ и раскрашенная картинка для детей. Стоило герою бросить гранату на высотку, как немцы разбежались с быстротой страусов. Разве так было? Немцы дрались до последнего, а мы всё-таки брали высотки ‹…› Война – это пот и кровь. А герой – это работяга. Это бы только не забывать» (Бондарев Ю. Собрание сочинений. Т. 1. М., 1984. С. 361).
Бондарев устами Дроздова, по сути, делал заявку на «лейтенантскую прозу».
Позже писатель не раз признавался, что в процессе работы над повестью «Юность командиров» прошёл весьма полезную школу учёбы, которая нацелила его на взятие первой высоты – имеется в виду повесть «Батальоны просят огня», которая стала классикой советской литературы. Однако много лет писатель к тексту этой повести не возвращался и никуда его не включал. Но в конце 1960-х годов издательство «Молодая гвардия» предложило ему выпустить сборник старых повестей, и он, поразмыслив, решил включить в этот томик и «Юность командиров», но в новой редакции, причём правка делалась уже в вёрстке, что вообще-то издателями никогда не приветствовалось.
1 июня 1971 года Бондарев написал главному редактору издательства «Молодая гвардия» Валентину Осипову: «Работая над вёрсткой повести „Юность командиров“, мне пришлось внести корректуру, превышающую, быть может, установленную норму. Правку же я делал совершенно для вещи необходимую – вносил в текст мельчайшие, но существенные детали (глагол-жест, определения, уточняющие фразы). Прошу Вас разрешить мне эту сверхнормативную правку» (РГАСПИ. Ф. м. – 42. Оп. 5, ч. X. Д. 58. Л. 13). Конечно, разрешили – в те годы Бондарев был уже признанным мэтром, редакторские мытарства давних лет остались далеко позади.
Наверное, сейчас повесть «Юность командиров» не читается и особо не воспринимается. Но не будь её, я уверен, Бондарев вряд ли бы создал свой шедевр «Батальоны просят огня».