Биография Омилянчука во многом повторяла судьбу Дьякова. Он тоже долго редактировал в провинции партийные газеты и тоже в какой-то момент угодил под каток репрессий. Правда, в отличие от Дьякова, он был пообразованней. После смерти Сталина ему поручили писать послесловия к сочинениям Джека Лондона.
Из них двоих Омилянчук оказался более бдительным. Свой отзыв – а он был представлен в издательство 2 августа 1957 года – этот бывший партийный редактор начал с заявления, что «Батальоны» – вещь весьма спорная и в предложенном издательству виде их печатать нельзя. Рецензент утверждал: «Основная идея повести порочна» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 211. Л. 10). А в чём заключалась эта порочность? Первый аргумент Омилянчука был таким: «Автор заканчивает повесть следующими словами: „Так кончается эта повесть о любви, ненависти и надежде“». Почему-то рецензент увидел в этом страшную крамолу.
Другой порок Омилянчук усмотрел в том, что писатель рассказал не о том немце. Он, видимо, привык к штампам, когда всех немецких солдат в нашей печати изображали или последними негодяями, без разбора уничтожавшими советских людей, или недалёкими придурками. А враги были разными: среди них встречались смельчаки и трусы. Омилянчук возмущался: «Для показа врага автор взял не типичного гитлеровца, который мог бы вызвать ненависть у читателя, а одурманенного рабочего, который не ведает что творит и который в своём неведении всё же вызывает чувство уважения как стойкий и мужественный солдат. Чувства ненависти этот враг не вызывает» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 211. Л. 14).
А самый главный просчёт Бондарева, по мнению Омилянчука, заключался в том, что автор сгустил краски и показал слишком много смертей, а это, по его понятиям, могло подорвать у читателей веру в мудрость начальства. Для окончательного развенчания рецензент и вовсе прибег к запрещённому приёму – уподобил «Батальоны» нашумевшему роману Владимира Дудинцева «Не хлебом единым»: мол, раз власть осудила тот роман, признав его вредительским, то точно так же следовало поступить и с рукописью Бондарева.
В отличие от Омилянчука, Дьяков был не столь категоричен. Он не считал, что Бондарев в своей повести допустил много ошибок идейного плана. Тем не менее и у него оказалось несколько замечаний. Самыми безобидными выглядели упрёки в частом использовании писателем вульгаризмов и даже сквернословия. Более серьёзным было второе замечание: выверить образ санинструктора Шурочки. Но главная претензия Дьякова касалась заголовка. «Название повести „Батальоны просят огня“, – подчеркнул рецензент, – мы считаем неправильным, так ‹как› оно не отражает идеи произведения» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 211. Л. 9). Ничего себе вывод! А чего же просили наши бойцы на захваченном на правом берегу Днепра плацдарме? Не тушёнки же! Они просили именно огня – без этого удержать плацдарм было невозможно.
Редактор издательства Кира Иванова оказалась в сложном положении. После разгромного отзыва Омилянчука она должна была или завернуть вещь Бондарева, или представить мотивированные возражения, которые бы убедили начальство в неправоте рецензента. Конечно, Иванова хотела спасти «Батальоны», но она знала, насколько осторожны были директор «Совписа» Николай Лесючевский и главред Валентина Карпова. Поэтому избрала третий вариант: совместную с писателем доработку повести. Она настояла на том, чтобы автор, нарисовавший жуткие картины боёв, более чётко выразил мысль: понесённые жертвы были не напрасны, люди шли на гибель ради одного – защиты Родины.
Позже Иванова представила начальству подробную справку о том, как проходила доводка рукописи. Она сообщила: «Автором написана целая глава о командире дивизии полковнике Иверзеве. В этой главе глубже разработан образ, интереснее и точнее нарисована операция дивизии и сложившаяся обстановка на плацдарме. Эта операция батальонов стала суровой необходимостью в создавшихся условиях, так как в это время произошло наступление немцев на севере, близ города Днепрова. Наступление это грозило потерей самого большого плацдарма дивизии. Действия батальонов и понесённые жертвы были необходимы во имя большой победы и успешного наступления нашей армии» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 211. Л. 20).
Эта справка убедила Лесючевского не препятствовать выходу «Батальонов» в вверенном ему издательстве. Впрочем, главным аргументом для директора «Советского писателя» стало не редзаключение Ивановой, а появление спорной повести Бондарева в двух последних книжках за 1957 год журнала «Молодая гвардия». Правда, в журнале она была напечатана не в полном виде. Макаров сделал несколько важных купюр. Я на эту тему разговаривал с Бондаревым в апреле 2015 года. Писатель не был тогда расположен к длительной беседе, но когда речь зашла о его «Батальонах», расчувствовался.
«Я написал её (повесть. – В. О.), – сказал он, – когда мне было всего тридцать лет. Тут как раз воссоздали журнал „Молодая гвардия“. Главным редактором этого издания стал критик Александр Макаров. Я вроде сразу нашёл с ним общий язык. Но в последний момент Макаров потребовал снять заключительную главу.
– Что его так напугало?
– Гибель главного героя. Макаров даже встал на колени передо мной – лишь бы я убрал эту главу.
– Это было желание самого Макарова, или кто-то надавил на него сверху?
– Не знаю. До меня доходили слухи о том, что высокое начальство было страшно недовольно первыми номерами воссозданного журнала, и кто-то вроде даже ставил вопрос об отставке редактора. Но имели ли все эти разговоры отношение к моей повести, не знаю. Может, и впрямь кто-то надавил на Макарова. Ведь тогда было кому давить. А может, Макаров сам решил перестраховаться. Я сейчас жалею о другом, о том, что не сохранил текст этой финальной главы» («Литературная Россия». 2015. 29 апреля).
О чём же была утерянная последняя глава? Я это выяснил. Помните, герой повести капитан Ермаков, когда с четырьмя бойцами вышел к своим, не сдержался и бросил комдиву Иверзеву обвинения в гибели батальона? Комдив после этого распорядился арестовать уцелевшего офицера. Ермакова ждал военный трибунал и расстрел – так на войне случалось, Бондарев тут ничего не выдумывал. Он даже набросал в последней главе повести сцену гибели своего героя, но она привела в ужас редактора журнала Макарова.
Ведь какие выводы напрашивались? Иверзев – подлец, показавший в ходе военной операции полную бездарность и напрасно погубивший сотни солдат, но вместо того, чтобы понести за это суровое наказание, расстрелявший настоящего героя. На самом деле он ещё не имел большого военного опыта и, конечно, совершал немало ошибок, но он не был подлецом. Иверзев не забыл про удерживавший плацдарм батальон Бульбанюка. Но он действительно ничем не мог помочь погибавшим солдатам, потому что все резервы были брошены на другой, более важный участок фронта, а батальон Бульбанюка выполнял отвлекающую роль.
Макаров никак не мог допустить, чтобы советский генерал Иверзев в глазах читающей публики превратился бы в главного злодея, а то и во врага народа. Он не должен был допустить расстрела Ермакова – и Бондарев придумал мирное разрешение вспыхнувшего между комдивом и офицером-артиллеристом конфликта. Впрочем, даже такая концовка не спасла повесть «Батальоны просят огня» и её автора от гнева Главного политуправления армии и примкнувших к генералам-политработникам влиятельных охранителей из Союза писателей.
Я не могу сказать, что «Батальоны» в художественном плане во всём получились безупречны. Шероховатостей в них было хоть отбавляй. Писатель не избежал ненужных красивостей («Траурный пепел сыпался на шинели» – это о бойцах, которые проходили через сожжённое село). Он также перенасытил повесть случайными персонажами, исчезающими после одной-двух реплик.
Но у Бондарева нельзя было отнять другого. Он уловил и передал дух военного времени. А это дорогого стоило. «Трагический колорит „Батальонов“, – писал молодой критик Игорь Золотусский, – это колорит правды, правды человеческого переживания на войне и сильнее других – правды смерти; она как итог, как кульминация этого переживания. Это смерть Кравчука, что „с мучительной нежностью потёрся небритой щекой о плащ-палатку, будто хотел и не мог приласкаться к этой ставшей неуютной земле“ (переправляя его через Днепр, Шура думает: он никогда больше не увидит „даже такого вот неприятного, сырого тумана“). Это смерть братьев Берёзкиных, смерть Жорки и смерть Ерошина, от которого остался „почему-то уцелевший в своей первозданной чистоте новенький лейтенантский погон“» (Знамя. 1962. № 2. С. 212).
Как раз этот трагический колорит не разглядели ревнители идейной чистоты – а если и разглядели, то сочли дополнительным доказательством «вины» молодого писателя.
Первый залп по Бондареву дал в «Красной звезде» некий полковник П. Николаев. С одной стороны, он признал: «Сама картина боя батальона, попавшего в окружение, дана в повести ярко, убедительно» («Красная звезда». 1958. 19 января). Но с другой, заявил: «Обстановка, в которую автор поставил батальон, нам кажется искусственной». Но разве Бондарев что-то напридумал? Неужели на фронте то, о чём рассказал писатель, никогда не случалось? Заодно полковник разругал Бондарева за изображение комдива Иверзева – мол, в нашей армии таких командиров не было и нет. В общем, за статьёй Николаева были видны уши больших людей из Главного политуправления. По сути, «Красная звезда» защищала честь мундира, оказавшись не в состоянии подняться над чисто ведомственными интересами.
После этого на Бондарева накинулись и другие газеты и журналы. Как негодовала, к примеру, руководимая Всеволодом Кочетовым «Литературная газета»! 12 июня 1958 года она поместила статью Владимира Никонова «Граница добра и зла». «Если не видеть дальше батальона, – говорилось в этом материале, – действия командования бестолковы и бесчеловечны. Но ведь иначе полёг бы не батальон, а вся дивизия, и, может быть, не добившись победы. Конфликт предельно заострён. Но, найдя верное решение, писатель на эту задачу как раз и не мобилизовал подвластных ему художественных средств. Краски повести распределены так, что агония обречённого батальона по силе изображения, заслонив всю операцию, обвиняет командование, чьи высшие соображения оправдываешь умом, но не сердцем».