Итак: 15 марта 1924 года в семье Бондаревых родился первенец. Уже на склоне лет писатель в беседе с нижегородским литературоведом Валерием Сдобняковым рассказал о том, что осталось в его памяти о проведённом в Орске на берегу Урала раннем детстве: «До сих пор ясно помню знойный полдень, июль, горячий песок обжигает пятки, Урал блещет, сверкает, как расплавленное серебро, он весь в фонтанах искр, в радужных брызгах купающихся, повсюду ликующий детский смех, радостные крики – воскресный день на сказочной реке, куда мама привезла меня порезвиться в прибрежном песке и, конечно, в воде. Помню несказанное наслаждение барахтаться и кувыркаться на мелководье, куда допускала меня мама, наблюдая за мной с берега. Я упирался ручонками в дно, бултыхал ногами, изображая плавание взрослых и, ожидая одобрения, смеясь, смотрел на маму, следившую за мной счастливыми, порой тревожными глазами. Это был детский рай…» («Литературная Россия». 2011. 22 октября).
Кое-что Бондарев успел перед смертью поведать о своих первых годах в Орске и журналисту из газеты «Правда» Виктору Кожемяко (журналист привёл слова писателя уже после его смерти). «Я, – рассказывал Бондарев журналисту, – родился на Урале, в городе Орске. Хорошо помню знойный день, залитую солнцем реку Урал и себя, барахтающегося в первозданно чистой воде, где над донной галькой мелькали тёмные спины пескарей. Мне было тогда года три. И хорошо помню дом с резными наличниками, стоявший на бугре у самого берега» («Правда». 2020. № 34. 15–18 мая).
Вскоре после смерти Бондарева Кожемяко вспомнил ещё один рассказ писателя из его детства. Приведу и его: «Мой отец был народным следователем, всю свою молодость ездил по южным уральским степям. С отцом ездили мать и я. Любовь к степи, жаркому запаху трав, безграничному простору синевы, к полыхающим в ночи звёздам, к утренней росе, печальным осенним закатам, к случайным дорожным встречам не остывает во мне до сих пор» («Правда». 2020. № 34).
В 1927 году Василий Бондарев был переведён в Ташкент. Но какую должность он занял на новом месте, пока выяснить не удалось. Точно известно, что почти сразу после переезда в Ташкент его жена родила второго ребёнка – дочь Элеонору.
В Центральной Азии Бондаревы провели почти четыре года. Но их сын это время почти не запомнил. Только в 2005 году поведал журналисту Владимиру Винникову: «И был жаркий, с арыками и карагачами, Ташкент, – где я прожил до шести лет» («Завтра». 2005. 1 ноября).
В 1931 году Василий Бондарев был вызван в Москву, но кто именно и для чего его позвали в столицу, до сих пор остаётся тайной. Пока неясно и то, какую ему в советской столице предложили работу (внучка писателя Вера не исключает, что её прадед имел отношение к спецслужбам). Жильё Бондаревым выделили в Замоскворечье, в Большом Спасоболвановском (ныне 1-м Новокузнецком) переулке, 4, в доме, который когда-то принадлежал конфетной фабрике. Они получили две комнаты в коммуналке, рассчитанной на шесть семей, с общим коридором и общей кухней. Все соседи оказались тоже приезжими – правда, они перебрались в Москву из близлежащих к столице губерний.
Добавлю: когда уже Бондаревы крепко осели в Замоскворечье, мать Юрия перевезла в Москву из Полтавы своего отца – деда Иосифа, как его звал маленький Юрий. Этому дедушке приспособили небольшой уголок в одной из комнат, который от других помещений был отделён шифоньером.
В ту пору самого Юрия более всего тянуло на Яузу пускать кораблики и в голубятню. История района его тогда не интересовала. Он не сильно задумывался о том, что по соседству с его домом в течение многих десятилетий находился храм Спаса Преображения, который власть закрыла прямо перед переводом отца в Москву (снова он открылся только в 1992 году). Вообще в семье Бондаревых тогда не были приняты разговоры о прошлом и о вере – все предпочитали грезить светлым будущим.
В 1936 году Клавдия Бондарева родила третьего ребёнка – сына Евгения. Проблем в доме, естественно, прибавилось. А она ведь ещё продолжала работать в детском саду. Поэтому часть забот легла на плечи старшего сына Юрия. Он стал отвечать за походы в булочную и молочную. На него также повесили переноску со двора в квартиру дров и доставку воды. Но стоило появиться свободной минутке, как парень сломя голову бежал на улицу или на Яузу.
Его увлечения в 1984 году подробно перечислил критик Владимир Коробов: «гимнастика в школьном зале до закрытия, футбол и волейбол на всех площадках и до полного обалдения, купание в Канаве, Яузе и Москве-реке до синих цыпок, велосипед (чаще всего чужой) до поры, когда уже и с зажжённой фарой ничего не видно; и страшные истории, рассказанные в сарае, и киношка (куда надо попасть без билета) про войну, и тайные папироски за липой на заднем двору, и поиск челюскинцев по репродуктору, и праздничные колонны демонстрантов (пристроиться и вместе с ними прошагать), и первая личная тайна – конопатая девчонка из соседнего двора» (Коробов В. Юрий Бондарев. М., 1984. С. 11).
Замоскворечье стало для Бондарева во второй половине тридцатых годов самым родным уголком. Позже герой его романа «Горячий снег» – командир огневого взвода Николай Кузнецов скажет: «…ни за что я своё Замоскворечье не променяю, сидишь зимним вечером, в комнате тепло, голландка топится, снег падает за окном, а ты читаешь под лампой, а мама на кухне что-то делает». В слова Кузнецова Бондарев вложил свои чувства конца 30-х годов.
Другим очень близким для него уголком перед войной стала деревенька Чемша на берегу реки Белая. Там жил его дядя Фёдор Гришаенко (мамин брат). У дяди подрастал свой сорванец – Сашка, который был на полтора года старше Юрия. С ним Бондарев во второй половине 1930-х годов проводил каждое лето: вместе рыбачили, бегали за местными девками, бузили.
А интересовала ли Бондарева тогда, в школьную пору, литература? Уже в 1979 году он в интервью критику Юрию Идашкину признался: «Но в 9-м классе литературу невзлюбил: то, что нас заставляли делать с образами классических героев, очень напоминало прозекторскую» (журнал «В мире книг». 1979. № 2. С. 61). Правда, это не помешало ему перед войной поучаствовать в выпуске школьного юмористического журнала.
Ещё несколько важных добавлений. В Москве Бондарев учился в школе № 516 (она располагалась на Лужниковской улице, которую впоследствии переименовали в улицу Бахрушина). Там его в сороковом году приняли в комсомол. После девятого класса он, по одной из версий, переехал в Ташкент. Одно время я был уверен в том, что Бондарев перебрался к отцу, который, видимо, вновь получил назначение в Центральную Азию. Но я ошибался. 3 апреля 1951 года Бондарев, впервые подав документы в Союз писателей, сообщил, что в Москве он окончил 9 классов. «Затем по состоянию здоровья я уехал к родственникам в Ташкент, там окончил 10-й класс». А занимался он, добавлю, в ташкентской школе № 157. Впрочем, по другой версии, в Ташкенте Бондарев учился первую военную осень.
Как бы то ни было, в июне 1941 года Юрий Бондарев вернулся в Москву. Но для чего: для летнего отдыха или для получения аттестата? Это до сих пор остаётся неясным.
Отдыха в любом случае не получилось – вскоре началась война.
«Всё сверкало, всё скрипело»
В конце июня 1941 года Бондарев и многие другие московские подростки были вызваны в райкомы комсомола. Ребятам предложили отправиться на рытьё окопов.
«Нас, – вспоминал Бондарев за три года до смерти, – послали под Смоленск и под Рославль. Всё было почти по-военному; всех разбили по взводам, расселили в крестьянских избах. Определили дневную норму: на каждого три кубометра земли» (Волгоградская правда. 2017. 14 марта). Уточню: местечко, где Бондарев рыл окопы, называлось Заячья Горка.
В самом конце июля немцы прорвали севернее Рославля нашу оборону. Занятые на рытье окопов московские подростки чуть не оказались в окружении. Начальство едва успело посадить ребятишек в последний поезд на Москву.
Вернувшись в столицу, Бондарев прямо с Киевского вокзала помчался к себе домой, в Замоскворечье. Но там он никого из родных не застал. Мать, бабушка, сестра и младший брат уехали в эвакуацию в Казахстан, в городок Мартук. Где в тот момент находился его отец, Юрий Васильевич в 2017 году журналистам не уточнил.
Ещё раньше, в 2009 году, писатель в беседе с публицистом Александром Арцибашевым рассказал, что отыскал уехавших из Москвы мать, сестру и брата в Мартуке: «Там были угольные шахты. Чтобы поддержать семью, летом устроился в местный колхоз. В аккурат уборка хлебов. Мужицких руков не хватало. Работал на лобогрейке, которую тянули две лошади. Меня поставили отгребать скошенную пшеницу. Ох, и тяжела работа! Вздохнуть свободно было некогда. На арбах возили скопы на зерноток, где их скирдовали, а потом молотили. По осени выдали четыре мешка пшеницы» («Наш современник». 2009. № 3. С. 245).
Но всё ли Бондарев рассказал в этих интервью? Ничего не запамятовал, ничего не перепутал? Он ведь так и не пояснил, когда и где закончил школу: в Москве в мае 1941 года или в первую военную зиму в Ташкенте. К тому же в беседе с Арцибашевым обнаружилась как минимум одна неточность. Писатель сообщил: «В марте 1942 года призвали на службу». Но по обнародованным Минобороны документам его призвали не в марте, а в августе 1942 года. Это сейчас несколько месяцев кажутся мелочью, но в войну был другой счёт. А до призыва Бондарев сначала работал на шахте в Казахстане, а потом в школе. К слову: на шахте тогда директорствовала его родная тётя, мамина сестра Мария Гришаенко.
Я нашёл в разных архивах несколько вариантов автобиографии Бондарева и собственноручно заполненные им листки по учёту кадров. В них свой первый военный год писатель осветил по-разному.
Сравним три документа. Первый – это автобиография, написанная Бондаревым 29 сентября 1955 года при поступлении на киносценарные курсы. Читаем: «В 1941 г. в июле месяце находился на оборонных работах на подступах к Москве, в Смоленской области. После окончания работ я поехал к семье, эвакуированной в Среднюю Азию. 10-ый класс заканчивал в Ташкенте» (РГАЛИ. Ф. 2372. Оп. 26. Д. 10. Л. 3).