а. Кремль был заинтересован в консолидации всех художников. Именно поэтому он первым делом взялся за «Литгазету», которая при Кочетове привечала только одних охранителей, а всех остальных отвергала.
Но в аппарате ЦК КПСС понимали, что в одиночку Смирнов сменить курс газеты вряд ли бы смог. Неслучайно идеологические отделы ЦК все первые месяцы 1959 года вели консультации в самых разных кругах на темы, кто бы мог на писательском съезде заменить Суркова и кем имеет смысл укрепить «Литературку». На совещаниях у завотделом культуры ЦК Дмитрия Поликарпова назывались имена сотрудника «Правды» Михаила Кузнецова (не путать с Феликсом Кузнецовым), редактора журнала «Вопросы литературы» Виталия Озерова, поэта Степана Щипачёва, других близких к литературе функционеров. Но большинство кадровых решений принималось в более высоких кабинетах. Очень много значили мнения секретарей ЦК Екатерины Фурцевой и Петра Поспелова.
Я не думаю, что Поликарпов и тем более Фурцева имели какое-то представление о деловых качествах и писательском таланте Бондарева. Скорей всего, они даже не читали его вышедшие ранее повести «Юность командиров» и «Батальоны просят огня», а, видимо, только что-то слышали о них. А предложили им эту фигуру, надо полагать, два Константина: Паустовский и Федин. Точнее, идею подал Паустовский, и понятно почему: старый мастер возлагал на своего ученика очень большие надежды. Кстати, Паустовский ещё в 1956 году вдрызг разругался с Кочетовым и «Литгазетой». Теперь у него появилась возможность взять реванш, и тут он, видимо, нашёл полное понимание у Федина. А Федин в тот момент обсуждался в ЦК как возможный преемник Суркова в Союзе писателей СССР. Известно, что Поликарпов и Фурцева нередко прислушивались к его мнению.
Важно и то, что Фурцева, как и другие секретари ЦК, хотела от нового руководства «Литературки», чтобы с газетой возобновили сотрудничество все крупные мастера, которые до этого не хотели иметь никаких дел с Кочетовым. Она не раз подчёркивала, что ждёт возвращения на газетные страницы Твардовского, Эренбурга, того же Паустовского. А кто бы это смог осуществить? Разве не любимый ученик Паустовского – Бондарев?
И не беда, что у Бондарева отсутствовал опыт работы в литературной печати. Хотя почему отсутствовал – разве не его Паустовский в 1957 году привлёк к составлению и редактированию текстов для третьего номера скандального альманаха «Литературная Москва»? И Бондарев тогда показал, что у него есть и хороший литературный вкус, и умение доводить даже сырые, но интересные рукописи до нужной кондиции.
Многим также импонировала принципиальность ученика Паустовского. Когда в середине 1950-х годов в Москве вышла трилогия Ивана Курчавова «Московское время», многие критики, увидев все её слабости, тем не менее остереглись публично выругать писателя, поскольку были наслышаны о его связях в партаппарате. Один Бондарев не побоялся вслух сказать всю правду о беспомощной книге Курчавова и даже написал о ней разгромную статью «Схема, схема, схема…». С другой стороны, он мощно поддержал в прессе повесть своего сокурсника Льва Кривенко «Передний край», дав о ней восторженный отзыв в газете «Московский комсомолец».
При выдвижении Бондарева в «ЛГ» учитывалось еще и то, что молодой писатель ведь отправлялся не в выжженную пустыню. После ухода Кочетова в редакции «Литературки» осталось немало опытных газетчиков. В том же разделе литературы неплохо работал критик Лазарь Лазарев (его, кстати, С. С. Смирнов вскоре повысил и сделал замом Бондарева, а вот Феликс Кузнецов, которого упоминал в своих воспоминаниях Бушин, пришёл в редакцию чуть позже и стал вторым замом Бондарева). Расчёт в инстанциях делался на то, что Лазарев с коллегами непременно подставят новому шефу свое плечо.
Добавлю, что высокое начальство в этот раз поступило весьма деликатно. Оно заранее озаботилось тем, чтобы подготовить почву для внедрения Бондарева в «ЛГ»: за два месяца до назначения писателя большие руководители через близких им людей организовали публикацию в газете глав из новой повести молодого прозаика «Последние залпы» – причём были выбраны фрагменты, которые произвели сильное впечатление как на охранителей, так и на либералов.
В общем, партаппарат не сомневался, что в «ЛГ» связка Смирнов – Бондарев очень быстро наберёт силу. Ведь на многие вещи оба писателя смотрели одинаково и оба видели друг в друге больших мастеров. Смирнов посчитал своим долгом написать врез к повести Бондарева «Последние залпы», которую решила перепечатать редакция «Роман-газеты». Правда, текст получился намного большим по объёму, чем было нужно, и некоторые куски его оказались выброшенными. Не попал в предисловие и вот этот важный фрагмент: «Точные, увиденные острым глазом детали военного быта, глубокая верность изображения психологии людей на войне, настоящее, взятое не из книг и не из чужих рассказов знание того, чем жили фронтовики – всё это создаёт удивительно искренний мужественный колорит повести Бондарева» (РГАЛИ. Ф. 613. Оп. 9. Д. 2305. Л. 7).
Другой вопрос: как к назначению Бондарева в «Литгазету» отнеслись в писательских кругах? По-разному. Часть охранителей испугалась, что новый завотделом литературы главной писательской газеты будет печатать лишь либералов и перекроет кислород всем консерваторам. Кто-то опасался, что назначение Бондарева в «ЛГ» – это лишь начало большого передела, намеченного в Союзе писателей. Один из покровителей этой охранительной части литгенералитета – заведующий отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР Николай Казьмин – в мае 1959 года доложил верхам, что у него побывал главный редактор газеты «Литература и жизнь» Виктор Полторацкий, который рассказал о появившихся в Москве слухах, будто команда Паустовского уже приступила к захвату командных высот в литературной печати, и введение в редколлегию «Литгазеты» Бондарева – лишь первый шаг, за который последует десант Владимира Огнева, Андрея Туркова и Владимира Тендрякова. Кстати, Казьмин потом сделал всё от него зависящее, чтобы приостановить дальнейшее продвижение людей, близких к Паустовскому.
Что же касалось Бондарева, то он особо и не скрывал, зачем пошёл работать в газету. «Пошёл ещё и потому, – признался он 28 июня 1959 года в письме Константину Воробьёву, – что хотелось и хочу сделать доброе дело в газете, создать, как говорится, нормальную обстановку в разделе литературы этой газеты. Что получится – бог весть!» (РГАЛИ. Ф. 3146. Оп. 1. Д. 116. Л. 1).
В редакции «ЛГ» тоже далеко не все обрадовались появлению Бондарева. Критик Лазарь Лазарев не скрывал, что поначалу даже он при всей своей толерантности с настороженностью отнёсся к новому начальству. Но вскоре его настроение переменилось. «При первом же знакомстве, – рассказывал Лазарев в книге „Шестой этаж“, – выяснилось, что мы с Бондаревым одногодки, он всего на несколько месяцев моложе, один кусок войны мы воевали рядом – на Сталинградском фронте. Нам не понадобилось времени для знакомства, взаимного узнавания, мы сразу же понимали друг друга с полуслова. Вскоре я был назначен его заместителем. Быстро стали друзьями, у нас почти не возникало разногласий по редакционным делам».
В «Литгазете» Бондарев должен был замкнуть на себя как редактор раздела литературы и искусства несколько подразделений: в частности, отделы критики, поэзии, литератур народов СССР и искусств. Но на практике он сразу стал опекать в основном отдел критики. Поэзию продолжил курировать другой член редколлегии – Владимир Солоухин. Творчество «братушек» из республик отслеживал прежде всего Юрий Суровцев, которому активно помогали Всеволод Ревич, Лев Аннинский, Валентина Панкина, а потом и Валентин Оскоцкий. А искусством ведал киновед Юрий Ханютин, перешедший под контроль Евгения Суркова. Отдел же критики в конце 1950-х – начале 1960-х годов отвечал не только за организацию рецензий, обзоров и литературно-критических статей – он отбирал для печати и рассказы.
Из старого состава отдела Бондареву, кроме упоминавшегося Лазаря Лазарева, достались Николай Далада, Дмитрий Стариков и Василий Литвинов. Самым ярким из них был Стариков, но он оказался и самым идейным. «Милый, интеллигентный был мальчик, – рассказывал о нём Лакшин, – поклонник Тынянова, лингвист („молодой Шахматов“, называли его на ‹филологическом› факультете ‹МГУ›) – и вдруг стал журнальным подлипалой Кочетова» (Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущёва. С. 30–31). Из всех «стариков» дольше всех в «Литературке» продержался, кажется, Литвинов: Далада, а потом и Стариков впоследствии перешли в газету «Литература и жизнь». Лазарев в данном случае не в счёт.
Бондарев должен был, по сути, чуть ли не заново сформировать отдел критики. И первым, кого он пригласил в свою команду, был его бывший однокурсник (и тоже, кстати, любимец Паустовского) Бенедикт Сарнов. Тот позже рассказывал в своих мемуарах: «В конце 1959 года (тут ошибка, не в конце года, а летом. – В. О.) я стал работать в „Литературной газете“. Меня позвал туда мой старый литинститутский товарищ Юра Бондарев, член редколлегии и редактор отдела литературы газеты». В другой раз Сарнов, давая интервью Славе Тарощиной и вспоминая свой приход в «ЛГ», посчитал нужным подчеркнуть: «Юрий Васильевич был тогда совершенно другим человеком: тактичным, прелестным, скромным» («ЛГ». 1995. 1 марта).
Потом Бондарев взял в газету Георгия Владимова, Станислава Рассадина, Булата Окуджаву, Феликса Кузнецова, Инну Борисову, Владимира Стеценко… Как и где он их всех находил? Скажем, Рассадина ему порекомендовал «новомирец» Игорь Виноградов. Тут надо сказать, что Виноградов в своё время вёл в журнале «Молодая гвардия» третью повесть Бондарева «Последние залпы» и на этой почве они одно время приятельствовали. А Рассадин после филфака МГУ тоже год или два отсидел в «Молодой гвардии», правда, не в журнале, а в одноимённом издательстве, где готовил ответы на читательские письма. Добавлю, что Рассадин чуть позже порекомендовал Бондареву Окуджаву, который тоже маялся скукой в издательстве «Молодая гвардия». А за Стеценко Бондарева попросил преподаватель МГУ Владимир Турбин, который взамен пообещал регулярно писать в газету неортодоксальные статьи о современной поэзии.