чтобы редколлегия «ЛГ» постановила: «…после окончания печатания романа А. Чаковского поместить критическую рецензию, отметить примитивизм, схематичность романа» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2510. Л. 16).
Бондарев понимал, что, несмотря на немалый штат отдела русской литературы, охватить все явления и тенденции его сотрудники не могли. Надо было существенно расширять круг авторов и рекомендателей. И уже 4 февраля 1960 года редколлегия «ЛГ» постановила:
«3. Утвердить сотрудниками отдела русской литературы по литконсультации т.т.:
1. Гордиенко В. Н.
2. Дворникова Е. И.
3. Еськову Г. М.
4. Ломинадзе С. В.
5. Малинова А. С.
6. Могилевцева Г. И.
7. Петрову Г. А.
8. Семакина В. К.
9. Трифонова Г. Е. (Мих. Дёмин)
10. Любимову В. С.
11. Кривенко Л. А.» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2510. Л. 9).
Чуть позже Бондарев инициировал ещё одно новшество. Он предложил хотя бы раз в месяц поручать доклады о вышедших номерах газеты на летучках или на заседаниях редколлегии авторитетным критикам со стороны. Уже 23 февраля 1960 года в качестве эксперимента такое приглашение получил молодой, но очень задиристый критик Владимир Огнев, который тут же разделал под орех материалы часто оппонировавшего Бондареву руководителя отдела национальных литератур Юрия Суровцева. («В выступлениях Ю. И. Суровцева появляется очень самоуверенная широта, которая сначала казалась оригинальностью, а сейчас кажется просто манерностью».)
Натиск Бондарева очень встревожил охранительную часть редакции «ЛГ». Скажем, тот же Суровцев вскоре перебежал в журнал «Дружба народов». Подал заявление об уходе, сославшись на нездоровье, и Евгений Сурков (правда, его С. С. Смирнов так и не отпустил).
Охранители попытались перегруппироваться с тем, чтобы дать Бондареву отпор. Они воспользовались приёмом писателя и в мае на роль дежурного обозревателя пригласили критика с другими взглядами, нежели у Вл. Огнева, – Григория Бровмана. К слову, Бондарев его очень хорошо знал: тот в конце 1940-х годов преподавал ему в Литинституте текущую литературу. Но он помнил и то, за что критика в 1949-м убрали из вуза – Бровману приписали космополитизм. Прошлые гонения не прошли для исследователя бесследно: он стал очень осторожен, а потом и вовсе скатился на охранительные позиции.
Придя 31 мая на очередную летучку в «ЛГ», Бровман стал ругать все смелые публикации, которые прошли в газете как раз по отделу русской литературы. Бондарев вынужден был вступить со своим бывшим преподавателем в спор. Приведу фрагмент его выступления:
«Григорий Абрамович, я вас слушал сначала с интересом, а потом с настороженным вниманием и интересом.
Говоря о литературном разделе нашей газеты, вы употребили слово „эстетизм“. Понятие этого слова известное. Эстетизм, неэстетизм… Я стараюсь делать в своём отделе так, чтобы у нас была большая любовь к хорошей эстетике, чтобы у нас относились с уважением и к слову, и к образу, и к ритму слова, и к тому обаянию, о котором говорил Фёдор Маркович. Без этого нам здесь нечего делать.
Не так давно на бюро секции прозы был один разговор. Там говорили, почему сюда не ходят Тендряков, Бондарев, Бакланов? Неинтересно. Ну что мы будем говорить о лаборатории, когда всё сказано, все знают лабораторию. Закивали головой…
Я сказал, разве мы все знаем? Это складывается из незнакомых вещей.
Как у нас сейчас пишут о героях? У нас пишут о героях во многих книгах, что со второй страницы у меня теряется доверие к этому человеку. И даже в тех романах, которые мы хвалим в нашей газете.
Это называется не герой, а псевдогерой: с широкими плечами, с горящим взглядом. Они говорят определёнными категориями. А читатель в него не верит.
В этом вся наша задача, чтобы поверили в героя.
А иногда бывает серый поток…
Литература – это политика, я согласен. Поэтому в политике нужно быть особенно тонкими. Качество литературы – это мудрая политика.
Вы говорили о любви, Григорий Абрамович. Попробуйте защитить любовь. Если бы нам здесь всё было ясно» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2533. Л. 58–59).
Но перед Бровманом стояла совсем другая задача. Единомышленники поручили ему обратить внимание С. С. Смирнова на ошибочность выбранного Бондаревым курса. Бровман ведь и свой доклад делал не столько для сотрудников редакции «Литературки», сколько для руководства газеты. Он и стоявшая за ним литературная группировка как бы намекали Смирнову: или сам уходи из газеты, коль не можешь обуздать Бондарева, или немедля меняй часть своей команды, и в первую очередь избавляйся от Бондарева.
Ситуация осложнялась ещё и тем, что Бондарев по-прежнему не хотел дни и ночи проводить в редакции. Своим отделом в газете писатель продолжал руководить урывками, не утруждая себя постоянным погружением в текучку. «Он (Бондарев. – В. О.), – рассказывал в своих мемуарах Бенедикт Сарнов, – ничего не смыслил в повседневной редакционной работе. Любое дело, которое ему надо было решать, ввергало его в состояние „пьянственного недоумения“ (любимое его тогдашнее выражение)». Но и соглашаться со снятием из газетных номеров острых материалов молодых сотрудников Бондарев тоже не хотел. «Он, – вспоминал Сарнов, – смело пробивал на редколлегии самые острые наши материалы». Сарнов не скрывал, что он, Рассадин и Окуджава использовали Бондарева «как тяжёлую артиллерию, как танк», который должен был поставить заслон перед очередной дурацкой статьёй какого-нибудь матёрого литначальника и одновременно пробить на газетную полосу стихи Бориса Слуцкого, Наума Коржавина или Евгения Винокурова.
Летом 1960 года Бондарев собрался в отпуск. Он не сомневался, что его отдел оставался под надёжной защитой Смирнова и Михаила Кузнецова. Но писатель ошибался. Гулиа не отказался от попыток изменить если не курс газеты, то хотя бы руководство ключевыми отделами. Он только ждал подходящего момента.
Выстрел прозвучал на летучке 12 июля 1960 года. Залп по отделу русской литературы дал новый член редколлегии «ЛГ» Георгий Радов, назначенный куратором раздела внутренней политики. Он выразил недоумение, зачем газета так много внимания уделила сборнику рассказов Виктора Конецкого «Камни под водой» (а рецензию на Конецкого написал Лев Аннинский). Заодно Радов отругал и Инну Борисову за перебор, по его мнению, с похвалами в адрес опубликованной в «Новом мире» повести Виля Липатова «Глухая мята». На основании двух рецензий Радов сделал вывод, что отдел русской литературы скатился в какую-то яму и занял неверные идейные позиции. Зацепившись за это выступление, Гулиа пошёл ещё дальше и, по сути, потребовал в отсутствие Бондарева его увольнения.
«На сегодняшний день, – заявил он, – у нас нет руководителя, даже номинального, литературным отделом, нет фактического руководителя литературным отделом, нет даже заместителя редактора литературного отдела. Значит, на сегодняшний день создаётся в „Литературной газете“ обстановка, когда неизвестно как мы работаем.
Не подумайте, что я хочу выразить неуважение к талантливым людям, которые сидят в этом отделе и работают в этом отделе, начиная с Валерия Алексеевича. Но я хочу сказать, что вы, не имея двух-трёх ответственных за литературу людей, не можете по-настоящему вести этот отдел.
Товарищи! Поэтому я призываю редакторат, секретариат Союза писателей и призываю весь наш коллектив обратить на это обстоятельство сугубое внимание.
Я имею честь, Валерий Алексеевич ‹Косолапов›, обратить внимание на то, что наш литературный отдел многие месяцы остаётся фактически без руководства. Я не хочу сказать, что вы, я, Борис Леонтьевич ‹Леонтьев›, Василий Семёнович или другие члены редколлегии не уделяют этому внимание, – это дело другое. Но постоянного, систематического, ответственного, я подчёркиваю, ответственного руководителя вопросами литературы в „Литературной газете“ нет. И этот вопрос находится сегодня в исключительно плачевном состоянии.
Несмотря на то что Феликс Кузнецов, уважаемый мною, очень молодой и талантливый человек, и другие, работающие в этом отделе, – но они не вытянут этого вопроса.
Дело не в том, что мы в литературной заметке за или против того или иного литературного процесса, или какие-либо другие огрехи у нас бывают, – нет у нас систематически ответственного за вопросы литературы.
Если мы в ближайшее время не примем серьёзных мер в этом направлении, если мы все здесь не проникнемся серьёзным чувством ответственности, я предупреждаю, что возможны всякие неожиданные промахи.
Я об этом говорил однажды. Видимо это расценили товарищи как проявление темперамента. Я сейчас об этом говорю более спокойно.
В. Ф. ЕЛИСЕЕВА
Мы-то прониклись… Это всё нужно адресовать Союзу писателей!
Г. Д. ГУЛИА
Да, я это адресую к редакторату и к секретариату Союза писателей.
Валерий Алексеевич! Я прошу Вас принять во внимание этот вопрос. Мы не можем дальше так работать, когда нет редактора по вопросам литературы, нет заместителя редактора, никого нет! Мы себя в этих вопросах ведём неумно.
Если бы я взялся, при всём своём неумении и непонимании вопросом литературы и литературоведения, разобрать, что мы пишем, а главное, о чём мы не пишем, – то я смог бы доказать, что мы не очень компетентны в вопросах литературы. Мне это очень обидно говорить, потому что и я за что-то отвечаю… Говоришь, и всё это как горох об стенку…
Я прошу, Валерий Алексеевич, рассмотреть эти вопросы и решить эти вопросы» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2538. Л. 30–32).
Но при чём тут был Косолапов?! Почему Гулиа апеллировал именно к нему? Ведь в любом издании подбором кадров на ключевые должности всегда занимался непосредственно главный редактор, а не его заместители. По логике Гулиа должен был дождаться появления в редакции С. С. Смирнова. Неужели у него не хватило терпения или вопрос о положении дел в отделе литературы уже не терпел отлагательства?
Всё выяснилось просто. До Гулиа дошли слухи, что Смирнов, уставший от склок в литературном мире, запросился в отставку. Вот он и решил, что настал очень удобный момент расквитаться с Бондаревым: мол, Сергей Сергеевич, занятый решением личных дел, вряд ли найдёт время для защиты своего любимца.