В чём-то Гулиа оказался прав. Последние летучки Смирнов проводил в «ЛГ» уже без энтузиазма. Он стал поддакивать и ортодоксам, и либералам. Кардинальные решения им уже не принимались. Когда 16 августа на одной из последних летучек с его участием бондаревцы попросили Смирнова дать добро на переход на литературном фронте в наступление, Смирнов, сам до этого не раз призывавший коллег к атакам, вдруг замялся. Он с трудом выдавил из себя, что, может, и надо попробовать в каких-то дозах похулиганить на страницах газеты, но найдёт ли отдел литературы для этого незашоренных критиков. При этом защищать бондаревцев от новых нападок Гулиа Смирнов почему-то отказался.
Но неожиданно для Гулиа в поддержку Бондарева и его отдела выступал Косолапов. Правда, пока не удалось выяснить, было ли это его личным решением или так ему порекомендовало руководство отдела культуры ЦК КПСС. Что точно известно? Летом 1960 года Косолапов включил Бондарева и ещё одного члена редколлегии «ЛГ» Бориса Галина в план обмена литературных изданий стран народных демократий. Писателю предстояла трёхнедельная поездка в Чехословакию для изучения опыта работы газет «Литерарны новини» и «Культурни живот» – то есть «Новости литературы» и «Культурная жизнь». Нужно напомнить, что любая поездка за рубеж тогда была вожделенной мечтой советских людей и знаком элитарности. Естественно, Гулиа, когда об этом узнал, пришёл в ярость. И всё сделал для того, чтобы инстанции своё разрешение на поездку Бондарева отозвали.
Пока в кабинетах ЦК КПСС готовилось постановление об отставке Смирнова, редакцию «ЛГ» решил покинуть Михмат – Михаил Кузнецов. Он запросился в Институт мировой литературы, и на хозяйстве в газете остался один Косолапов. Его сделали и. о. главного редактора, но никто не мог дать гарантии, избавится ли он от этой приставки. К слову, ушедшие из «Литературки» Смирнов и Кузнецов долго сохраняли с Бондаревым добрейшие отношения. Бондарев потом написал добрый отклик на путевые записки Смирнова о Кубе, а Михмат в начале 1970-х годов подготовил большую вступительную статью к первому тому собраний сочинений Бондарева. Правда, в какой-то момент эти отношения расстроились – ничто, видимо, не бывает вечным.
Оставшись без главреда, «Литературка» вернулась в пору безвременья. Газету всё больше стали наполнять случайные материалы. Отдел Бондарева попытался поднять бунт и вновь оживить главное литературное издание страны. Спровоцировал скандал Булат Окуджава. 6 сентября 1960 года он на летучке попросил коллег открыть свежий номер газеты, в котором не оказалось ни одного литературного материала. К бунту тут же присоединился Бенедикт Сарнов, заявив, что «Литературная газета», к сожалению, «теряет облик газеты литературной».
Потом в атаку пошёл Бондарев. «Если позволите мне грубо сострить, – заявил он, – может быть, настанет время, когда нашу „Литературную газету“ можно будет озаглавить с вопросительным знаком: „Литературная ли газета“?: в последнее время всё меньше и меньше выходит на полосу материалов литературы. Очень мало. Я понимаю, что какое-то время у нас не было материалов по внутреннему разделу, и тогда литературный раздел раскладывался как он мог. Ясно, что нам нужны материалы всех остальных разделов, и ясно, что эти разделы дают хорошие материалы. Но в газете всегда было тесно, невозможно повернуться, всё время встречаешь локти соседей, которые стремятся разобраться. Здесь речь идёт не только о каких-то рецензиях. Кстати, Валерий Алексеевич, однажды на редколлегии я поставил вопрос, и как будто было решено, чтобы во вторник давать полосу „Среди книг“. Я говорил, что выходит много книг, рецензии на которые нет возможности поставить в числе других наших материалов. Пусть будет два раза: во вторник и в четверг. Меня уже спрашивали в Союзе писателей, почему мы мало рецензируем книги. Вышла книга Ямпольского „Мальчик с Голубиной улицы“. Не на современную тему, но книга хорошая. Её нужно прорецензировать, – она ставится в номер, потом вылетает.
Может быть рецензия на книгу очерков. Когда мы говорим о современности, мы почему-то говорим о прозе. А куда девать книги стихов? У нас есть много рецензий на книги стихов.
Кроме рецензирования книг, мне кажется, что мы совершенно забыли о „Творческой трибуне“: её ставят, и она вылетает – и тот же Фоняков, и тот же Коржавин, который написал прекрасную статью „В защиту банальных истин“, и тот же Антонов, тот же Сарнов. У нас уже год назад, наверное, была эта рубрика. Здесь речь идёт не только о рецензиях, но и о больших статьях, которые мы даём под рубрикой „Творческая трибуна“. Без этого разговора быть не может. Одними рецензиями и отрывками из романов не отделаешься. И очень мало места для литературы, тем более что бы теснимся на одной полосе» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2547. Л. 37–38).
Но разделил ли кто-то из оставшегося после отставки Смирнова руководства газеты тревогу Бондарева? Отнюдь нет. Член партбюро Е. Л. Сташевская сказала, что если в газете и мало литературы, то в этом в первую очередь следовало винить самого Бондарева. «Вы требуете больше места для того, – бросила она ему, – чтобы ещё больше ошибаться» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2547. Л. 41). А потом добавила: надо чаще ходить в редакцию: «Если прямо говорить, то вы бывали эпизодически».
Многие в редакции понимали, что до назначения нового главредактора серьёзных перемен в газете ждать не стоило. По Москве ходили слухи, что в верхах рассматривались кандидатуры Валентина Катаева и Сергея Баруздина, однако инстанции окончательного решения почему-то очень долго не принимали.
Тем временем надо было формировать планы на 1961 год. Бондарев стал искать новые ходы. «У меня, – сообщил он 22 декабря 1960-го на летучке, – возникла такая криминальная мысль: ввести в газету рубрику „Новое в литературе“ и чтобы эту рубрику вёл какой-то писатель, какой-то журналист, какой-то критик. Мы очень боимся в смысле круга писателей – как это один писатель будет оценивать литературу, но в этом, мне кажется, есть что-то интересное, если найти человека с хорошим пером, и не только в литературе, а и в кино, в искусстве; один какой-то будет следить за молодыми. Это был бы постоянный автор, он бы знал, отвечал, горел бы этим, и это могло бы быть интересно.
Мне хотелось бы ещё такую рубрику „Доброго пути!“ У нас не получается, а мне хотелось бы „Мастера о молодых“. Взять какого-нибудь молодого, того же Халова, и пусть кто-то о нём напишет 15 строк, и как-то утвердить его этим.
Обзор журналов, мне кажется, нужно вести два раза в месяц, и не только центральных, но и областных.
Что делать с „Клубом“? Я очень много думал, и мне кажется, что, напечатав ещё 1–2 статьи, нужно распрощаться с этим делом, потому что пошло пережёвывание известного.
У нас „Субботняя почта“ действительно стала скучноватой. А если бы нам сделать так: мы оставим это место, но могла бы быть рубрика „Читатель и писатель“.
(В. А. КОСОЛАПОВ. Меня прельщает рубрика „Из почты читателей“).
Здесь не только отдел литературы, – здесь и международный раздел, и все. Это даст и литературе больше места, и всем остальным отделам, так же как „Дневник писателя“ стал серовато-скучным» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2554. Л. 38).
Бондарев не терял надежды, что курс газеты всё-таки выправится и победит здравый смысл. Смотрите, как хорошо лично для него начался 1961 год: «ЛГ» 1 января дала главу «Новогодняя ночь» из его первого романа «Тишина». А сколько добрых слов наговорили ему коллеги на первой в наступившем году летучке! «И разумеется, – пропел 3 января песнь журналист-международник Борис Леонтьев, – очень высокую оценку надо подтвердить отрывку из нового произведения т. Бондарева. Это действительно литература хорошая, очень хороший отрывок, и очень правильно мы поступили, что не постеснялись такого большого размера и дали этот отрывок в новогодний номер» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 4. Л. 21).
Кстати, а какие у самого Бондарева тогда были художественные пристрастия? Что он сам любил читать и кого хотел бы видеть на страницах газеты? Частично ответы на эти вопросы можно найти в его выступлении перед слушателями Высших сценарных курсов в начале февраля 1961 года. У писателя тогда поинтересовались, кто ему близок и кого бы следовало почитать. Напомню: у советской молодёжи в ту пору был очень популярен Сэлинджер. «„Над пропастью во ржи“, – признался Бондарев, – мне напомнил прозу совершенно о другом – Гладилина и Амлинского, начинающих работать в этом плане, очень отдалённо и Кузнецова» (РГАЛИ. Ф. 3173. Оп. 1. Д. 16. Л. 41). Но у нас официозные критики утверждали, будто герой Сэлинджера не имел социальной платформы, а раз так, то Сэлинджер несёт вред. Бондарев с этим категорически не соглашался.
Из других относительно молодых русских писателей Бондарев отметил Юрия Казакова. «Он мне кажется талантливым человеком. Но у меня к нему есть претензии». А какие? Бондарев упрекал Казакова в излишнем подражании Бунину. Ещё писатель отметил Василия Аксёнова. «Он, может быть, пошёл по лёгкому пути, быстро свернул конфликт и быстро дал счастливый конец». Бондарев не скрывал, что хотел бы чаше имена этих писателей видеть в «Литературке», но это сильно напугало охранителей. Не по их ли просьбе на отдел русской литературы и лично на Бондарева начал новую атаку Георгий Гулиа?
Одна из очередных неприятных сцен развернулась в «ЛГ» на летучке 17 января. Остававшийся на хозяйстве Косолапов завёл разговор об опубликованных в газете стихах Евгения Долматовского. Мнения в редакции разошлись: одним они понравились, а другим нет. Косолапов признался, что до сих пор не понял Окуджаву, его политику. Ему кто-то попытался объяснить, что политика Окуджавы – печатать хорошие стихи, скажем, отвергать графоманию Сергея Острового, но пробивать на газетную полосу талантливые строки Евгения Винокурова. Косолапова такой подход смутил. Этим тут же воспользовался Гулиа, который стал накручивать Косолапова и капать на Бондарева, чей отдел чуть не пропустил вредную, по его мнению, статью Александра Борщаговского. Гулиа в красках расписал перед всем честным народом, как он допытывался у Феликса Кузнецова, кто пропустил сомнительный материал.