«– Прочитал Бондарев?
– Перелистал.
Спрашиваю, кто читал? Говорят – Борисова ‹…› А читал Стеценко ‹…› Но я бы хотел, чтобы дальше этого не было» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 5. Л. 56).
Гулиа вновь намекнул, что исправиться всё могло только при других людях, но не при Бондареве. А Косолапов публичный отпор Гулиа не дал – он, видимо, хотел всех умиротворить.
Первым не выдержал один из замов Бондарева – Лазарь Лазарев (а он был в отделе русской литературы «ЛГ» главной рабочей лошадкой). Устав от дрязг, он попросил отпустить его в журнал «Вопросы литературы» к Виталию Озерову.
После этого задумался о смене своего статуса и Бондарев. 2 февраля 1961 года он подал заявление о сложении с себя полномочий редактора отдела русской литературы, но попросил, чтобы его оставили членом редколлегии газеты, причём на общественных началах. Ему пошли навстречу. А уже через пару недель Бондарев вылетел в Париж знакомиться с культурой Франции. Компанию ему в этой поездке составил его тогдашний друг Григорий Бакланов. Кроме этих двух литераторов, инстанции направили в Париж также нескольких полуклассиков, таких как Вс. Иванов и В. Каверин, борца за идейную чистоту Александра Дымшица, одного из лидеров молодых исповедальщиков Анатолия Гладилина и ещё целый ряд литераторов.
По возвращении из Парижа Бондарев порекомендовал Косолапову укрепить в «ЛГ» отдел литературы молодым критиком Владимиром Лакшиным. «В марте 1961 года, – вспоминал протеже писателя, – я получил приглашение пойти работать в „Литературную газету“. Должность была – зам. редактора отдела русской литературы, заведующий отделом критики. В газете я проработал год с небольшим и никогда не пожалел об этом – хоть и вертелся с 10 утра и часто до 11 вечера (газета выходила 3 раза в неделю и накануне выхода номера сидели допоздна), зато это был необходимый опыт, без которого в „Новом мире“ потом я чувствовал бы себя неуверенно.
Заведовали отделом – сначала Ю. Бондарев, тогда молодой автор двух нашумевших военных повестей, и потом – ещё более молодой и пока не отличившийся в критике Ф. Кузнецов. Редактором газеты был В. А. Косолапов, сначала сильно страдавший от своего положения „и. о.“ и долго не утверждаемый начальством.
Состав отдела был занятный: поэзией заведовал Булат Окуджава, чьи песни тогда лишь начинали петь. В критике работали – Б. Сарнов, С. Рассадин, И. Борисова. Но особенно забавно сейчас вспомнить состав наших так называемых консультантов, получавших небольшую плату за ответы на письма читателей и всё время околачивавшихся в редакционных коридорах. Это были: покойные ныне ученики Паустовского – Борис Балтер и Лев Кривенко, а также Владимир Максимов и Наум Коржавин. Помню большую комнату отдела – и в ней дым коромыслом: накурено, все кричат (и громче всех Коржавин), читают стихи. То и дело забегали к нам „на огонёк“ Ф. Искандер, В. Аксёнов, А. Вознесенский – вся тогдашняя молодая литература. Большинство наших приближённых авторов участвовали в нашумевшем альманахе „Тарусские страницы“ – и страсти вокруг него кипели вовсю» (Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущёва. С. 46).
Лакшин забыл упомянуть, что взявший его в «Литгазету» Бондарев вскоре дал ему рекомендацию ещё и в Союз писателей. «…в литературу, – писал Бондарев, – пришёл интересный критик. В его статьях я вижу не только детальнейший, остроумный разбор, но и перспективные пути развития советского романа ‹…› В. Лакшин умеет в конкретном настоящем видеть будущее» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Д. 3258. Л. 44).
К слову, Бондарев в ту пору помогал не одному Лакшину. Из молодых он тогда всячески поддерживал и пробивал в «ЛГ» Василия Аксёнова и Владимира Амлинского. Из писателей своего поколения, помимо Бакланова, отстаивал в «ЛГ» Бориса Балтера, Льва Кривенко, Владимира Богомолова и Константина Воробьёва. Внимательно он относился и к таким старикам, как Паустовский, Панфёров и Корней Чуковский.
В новом статусе Бондарев появлялся в редакции «ЛГ» уже от случая к случаю, как правило только на очень важные заседания или когда у него самого возникала острая нужда в посещении редакции. В 1961 году сама редакция потревожила писателя, кажется, всего лишь два раза. Первый раз его очень попросили заглянуть в газету в начале июля. Тогда на новый виток вышел скандал со статьёй Бенедикта Сарнова о Евтушенко и Вознесенском. Партаппарат остался очень недоволен позицией газеты и ходом спора и попросил с завершающим дискуссию материалом выступить критика Александра Дымшица. Тот не подвёл своих боссов из ЦК и выдал всем сестрам по серьгам, а попутно обвинил зачинщика спора Сарнова в ревизионизме.
Весь отдел русской литературы, когда прочитал поступившую к ним рукопись Дымшица, встал на дыбы и выступил против её публикации. Но в самой редакции выводы критика страстно поддержал Евгений Сурков. Остававшийся на «хозяйстве» Косолапов сначала по привычке занял выжидательную позицию, а потом стал склоняться к тому, чтобы дать статью Дымшица без какой-либо правки. И тогда бывшие подчинённые Бондарева вызвонили писателя в газету.
Бондарев, к его чести, повёл себя аки лев. С одной стороны, он попенял своему бывшему литинститутовскому товарищу Сарнову, зачем он вообще обратился к поэзии Вознесенского и Евтушенко. «Я сомневаюсь, – заявил он, – что у них (у Евтушенко и у Вознесенского. – В. О.) было совершенно точное, определённо вычерченное политическое лицо» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 29. Л. 17). Но, с другой стороны, писатель сразу сказал, что в обиду Сарнова не даст. «Эта статья ‹Дымшица›, которая лежит передо мной, – заявил Бондарев на редколлегии „ЛГ“, – меня не удовлетворяет ни как члена редколлегии, ни как коммуниста» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 29. Л. 20). Под напором Бондарева Косолапов дрогнул и согласился с тем, что Сарнов никакой не ревизионист и что Дымшиц, в целом написавший, по его мнению, верную статью, должен внести в материал коррективы.
Тут не лишним будет рассказать о том, как повёл себя в этой истории Феликс Кузнецов. В отличие от Бондарева он стал юлить. Когда его на редколлегии спросили о полемике Дымшица с Сарновым, Кузнецов уклончиво заявил: «Завтра меня принимает ‹завотделом культуры ЦК› Д. А. Поликарпов, мнение которого в целом нам неизвестно, завтра же я буду у ‹завсектором отдела культуры ЦК› И. С. Черноуцана» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 29. Л. 9).
Феликс Кузнецов вообще отличался удивительной изворотливостью. Лакшин рассказывал: «Нам удалось напечатать несколько ядовитых статей – К. Буковского против нового романа Бабаевского, статью Е. Суркова с критикой Кочетова и т. п. И начались гоненья. Ф. Кузнецов хитроумно лавировал. В редакции появлялся не очень часто, ездил в какие-то командировки в Чехословакию и проч., в промежутках же писал письма ‹секретарям ЦК› Поспелову и Суслову, воюя со своими противниками в редколлегии, которые плели против него интриги, и сам чем-то оплетал их» (Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущёва. С. 47). Косолапов такого виляния Кузнецову не простил. И когда осенью 1961 года в «ЛГ» разгорелся новый скандал – уже по поводу публикации признанного властями крамольным стихотворения Евгения Евтушенко «Бабий Яр», он, успев избавиться от приставки «и. о.», назначил критика на роль главного виновника и через какое-то время всё-таки вынудил из редакции уволиться.
Кстати сказать, Бондарев от того скандала устранился и в разборках не участвовал. Перед этим он уклонился и от участия в кампании по осуждению нового романа Всеволода Кочетова «Секретарь обкома» (в газете на эту книгу обрушился Евгений Сурков).
Второй раз Бондарев бросил все дела и прибежал в «Литертурку» в самом конце 1961 года – после выхода в Калуге альманаха «Тарусские страницы». Этот альманах составлялся при самом активном участии его институтского учителя Константина Паустовского. Попали туда и некоторые вещи сотрудников и авторов «Литературной газеты», в частности Булата Окуджавы, Бориса Балтера и Владимира Максимова. Над всеми ними сгустились тучи.
Все надеялись, что Бондарев эти тучи развёл бы. Но писатель весь альманах под защиту брать не стал («Он, – заявил он 21 декабря 1961 года на редколлегии „ЛГ“, – слишком сборен, слишком разен, слишком пёстр»). Из всех вещей этого альманаха Бондарев выделил лишь повесть Балтера (позднее он написал о ней для «Литературки» целую статью).
Здесь следует добавить, что Косолапов хоть в июле 1961 года и избавился от приставки «и. о.», но полной свободы в «Литгазете» так и не получил. Партаппарат сразу выписал ему из Харькова комиссара – Юрия Барабаша. А тот немедля начал закручивать в редакции гайки. На Бондарева Барабаш сразу стал смотреть косо: тот считался лучшим другом Бакланова и везде и всюду с пеной у рта отстаивал повесть своего приятеля «Пядь земли». Барабаш, наоборот, отругал её самыми последними словами во всесоюзной газете «Известия». Феликс Кузнецов его тоже не очень устраивал, не нравился ему и Лакшин. Из других сотрудников отдела русской литературы нового замглавреда сильно раздражал Окуджава. Поэтому следовало ждать больших кадровых перемен.
Развязка наступила весной 1962 года. Косолапов вынужден был временно возложить руководство отделом русской литературы на Георгия Гулиа. И уже 12 апреля 1962 года редколлегия «ЛГ», выслушав первый отчёт Гулиа, постановила: «Признать состояние загона, портфеля, а также текущей работы ‹отдела русской литературы› с организацией статей для газеты совершенно неудовлетворительным» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 290. Л. 31). То есть вся предыдущая работа Бондарева в «Литгазете» как бы перечёркивалась.
Вскоре новое начальство «ЛГ» нашло повод уколоть Бондарева и по другому поводу. У писателя в «Новом мире» вышел первый роман «Тишина». И как отреагировала на это «Литгазета»? 24 мая 1962 года редколлегия постановила: «Роман Ю. Бондарева оценить в проблемной статье» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 290. Л. 43). То есть никакую отдельную рецензию руководство газеты на «Тишину» давать поначалу не хотело. Юрий Барабаш, как и Гулиа, не считал, что «Тишина» требовала к себе особого внимания.