Мне хочется показать главным образом молодую интеллигенцию (студентов, преподавателей) и горняков в борьбе и поисках.
Действие в основном развёртывается в Москве и на шахте в Казахстане.
Роман думаю закончить через полтора года.
Объём 18–20 п.л.» (РГАЛИ. Ф. 2810. Оп. 2. Д. 263. Л. 6).
Сразу оговорю: я нашёл эту заявку в РГАЛИ не в фонде «Нового мира», а в фонде литератора Александра Письменного, чья жена Наталия Бианки много лет работала заведующей этого журнала. На полях заявки осталась чья-то помета: «Современный роман». Что это могло означать? Только одно. У всех журналов всегда были проблемы с рукописями на современные темы. А власть требовала от редакторов прежде всего именно современности. Тут же журналу не просто сам в руки плыл современный роман. Важно было и то, кто собрался писать. Имя Бондарева гарантировало, что это в любом случае не будет графоманией.
Однако газетная текучка на какое-то время оторвала Бондарева от романа. Он надеялся вернуться к нему в отпуске. «С 17 сент‹ября› по 12 окт‹ября›, – сообщил писатель 5 сентября 1959 года своему товарищу Константину Воробьёву, – уезжаю отдыхать на Кавказ. После этого беру творческий отпуск и сажусь за романище» (РГАЛИ. Ф. 3146. Оп. 1. Д. 116. Л. 4 об.).
Более подробно о своём замысле и о том, что уже удалось реализовать, Бондарев рассказал в конце того же года на страницах журнала «Вопросы литературы». «Сейчас, – признался он, – работаю над новым романом „Тишина“. Этот роман охватывает период с 1945 по 1957 г. Несколько трудно рассказывать такие вещи подробно, но когда я пишу, мне обязательно требуется дать воздух эпохи. 1949 год был годом со своим воздухом, своими настроениями, своим пейзажем. 1946 год – тоже. И тут я несколько ушёл от установленного для себя правила, взял несколько шире, и это меня очень волнует. Очевидно, когда буду переписывать, придётся ужимать. Я серьёзно убеждён, что наше время – время коротких повестей. У меня сейчас роман на 20 листов. Мне кажется, что он должен быть короче, я очень хотел бы довести его до 15-ти листов» («Вопросы литературы». 1959. № 11. С. 32).
К слову: в эту книгу он намеревался включить, но уже в переработанном виде, куски из своей студенческой незавершённой повести о шахтёрах.
Поначалу Бондарев собирался назвать свой роман «Точка опоры». Уже в начале 1970-х годов он рассказал критику Ивану Козлову: «Название „Тишина“ пришло не сразу, хотя, казалось бы, именно это слово наиболее полно выражает мысль вещи. В рукописи роман озаглавливался прямолинейно и скучно – „Точка опоры“. Заглавие это лишено эмоциональной окраски, оно не несло в себе никаких ассоциаций. Поэтому было мертво и серо, и вместе с тем в нём сквозила заёмная претензия. Вообще называние книги – одно из тягостных звеньев поиска. Ведь первое ощущение ещё не раскрытой вещи возникает в душе читателя от заглавия на обложке» («Литературная газета». 1972. 1 ноября).
Черновой вариант романа у Бондарева оформился, видимо, в конце 1960 года. Во всяком случае, писателю уже было не стыдно показывать какие-то главы коллегам. Тогда же к нему пришла мысль напечатать несколько фрагментов в газетах, и он три главы предложил газете «Литература и жизнь» и один кусок «Литературке». Коллеги остались довольны. «Это, – заявил 3 января 1961 года на летучке в „ЛГ“ обозреватель новогоднего номера газеты Владимир Стеценко, – настоящая густая проза». Стеценко потом добавил: «Мне кажется, что это будет сложный, интересный роман, где перед человеком стоит большая нравственная задача, где молодой человек, возвратившись из войны, приходит в жизнь, где должны быть уже совершенно другие решения, и не менее тяжёлые, чем, может быть, на войне» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 4. Л. 3).
Со Стеценко полностью был согласен журналист-международник Борис Леонтьев. «И разумеется, – высказал он своё мнение, – очень высокую оценку надо подтвердить отрывку из нового произведения т. Бондарева. Это действительно литература хорошая, очень хороший отрывок, и очень правильно мы поступили, что не постеснялись такого большого размера и дали этот отрывок в новогоднем номере» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 4. Л. 21).
Бондарева такие оценки очень окрылили, но он понимал, что ещё не всё у него получилось. Текст требовал шлифовки. А когда этим было заняться? Газетная текучка отнимала у него много сил, а тут ещё внутри редакции участились склоки. Влезать в них писатель не хотел и в феврале 1961 года попросил перевести его из штатных в свободные члены редколлегии «Литгазеты» с тем, чтобы не заниматься больше заказами статей, планированием номеров, вёрстками и не пропадать сутками на дежурствах в типографии.
Бразды правления разделом русской литературы Бондарев, как уже говорилось, передал своему бывшему заместителю Феликсу Кузнецову, а на освободившееся место порекомендовал взять из МГУ Владимира Лакшина. Важная деталь: человеческие отношения у него при этом сложились не с преемником, а с новичком – Лакшиным. Писатель сразу оценил его ум, проницательность и тонкое понимание литературы. Неслучайно из всех сотрудников редакции он только ему подробно рассказывал о своих творческих замыслах и только его допускал в свою творческую лабораторию.
20 апреля 1961 года Лакшин записал в свой дневник:
«Говорил с Ю. Бондаревым. Он рассказывал о романе „Тишина“, который хочет печатать в „Новом мире“. Говорит – дело идёт к концу, написал 380 страниц, осталось страниц сто. Затрудняется, чем кончить. У героя должны арестовать отца, его гонят из института, и он едет на какую-то шахту в Казахстан. Там секретарь райкома с ним поговорил и вдруг в него поверил.
Я не выразил энтузиазма, услышав о таком конце. Бондарев почуял это и сказал, что сам ещё не решил, чем кончить, – может быть, просто уходом героя из института. Но сам Юра был когда-то на шахте, ему хочется об этом написать. Может быть, это будет 2-я книга, продолжение. Хотя тут же оговорился, что тащить героя в следующую книгу не любит. Смысл его романа: два человека, подлец и хороший человек, но никто не побеждает: и подлец остаётся, и хороший».
Закончив в начале лета 1961 года отделку своего первого романа, Бондарев сразу помчался в «Новый мир». Нельзя утверждать, будто Твардовский день и ночь ожидал эту рукопись, хотя – повторю – роман о современности был для него далеко не лишним. У него был уже свой круг авторов, и он был заинтересован в первую очередь в новых вещах Александра Бека, Владимира Дудинцева, Вениамина Каверина, Александра Крона, Виктора Некрасова, Константина Паустовского, Ильи Эренбурга и некоторых других писателей из своего поколения. Во-первых, он всех их близко знал и ценил. Во-вторых, во многом именно эти имена делали тираж журнала. Из более молодых ему нравился Владимир Тендряков. А Бондарев? Скорее всего, Твардовский воспринимал Бондарева, вместе с Вилем Липатовым и Владимиром Войновичем, как некую производственную необходимость. Эти писатели, видимо, должны были как бы закрыть в «Новом мире» архинужную тему современности.
Тут ещё надо учитывать такой нюанс. Когда Бондарев стал работать в «Литгазете», это издание резко изменило отношение к «Новому миру». До этого журнал там только ругали, да ещё как – эхо этой ругани разносилось по всей стране. А Твардовскому очень хотелось, чтобы о «Новом мире» и его авторах везде и всюду говорилось и писалось только в восторженных тонах. Бондарев это быстро уловил, и «Литгазета» при нём старалась только хвалить «Новый мир» (к слову, о высоко ценимой Твардовским Ольге Берггольц он потом сам написал для «Литературки» хвалебные заметки). Неудивительно, что Твардовский считал себя в чём-то обязанным Бондареву.
В редакции «Нового мира» рукопись «Тишины» сразу пустили по привычному кругу: роман передали на чтение рабочим членам редколлегии. Каждый из этих членов должен был письменно представить своё заключение – хотя бы в один абзац. На тот момент в редакции существовали две группировки. Одна – её представляли замглавреда критик Александр Дементьев и ответсекретарь Борис Закс – стояла на охранительных позициях. Другую возглавлял второй замглавреда Алексей Кондратович, который придерживался умеренно прогрессистской линии.
Бондарев опасался, как бы Дементьев с Заксом не зарубили его роман. Пока я не нашёл в архиве их отзывы, а хотелось бы узнать, как они оценили «Тишину». Но мне попалось заключение заведующего отделом прозы «Нового мира» Евгения Герасимова. Повторю: это был прозаик весьма средней руки, да и со вкусом у него имелись проблемы Всё, что не вписывалось в рамки кондового реализма, им сразу с порога категорически отвергалось. Это ведь Герасимов поставил в «Новом мире» шлагбаум перед Виктором Конецким и Ридом Грачёвым. Я много раз в последние двадцать лет говорил о нём с вдовой Лакшина Светланой Николаевной, которая всегда близко к сердцу принимала всё, что касалось её мужа и «Нового мира». Она считала, что Герасимов был очень нужен Твардовскому как некий противовес Дементьеву и Заксу. Возможно, что так оно и было.
9 июля 1961 года Герасимов дал о «Тишине» своё заключение.
«Новый роман Ю. Бондарева, – отметил он в своём отзыве, – возвращает нас к тому рецидиву 1937 г., который был вызван обострением болезненной подозрительности Сталина в последние годы его жизни. Пафос автора в идейной стойкости, в непримиримости к злу гл. героя романа, олицетворяющего основные массы молодых коммунистов, прошедших горнило войны.
Роман написан драматично, сильным, но грубоватым пером, без того, что принято называть подтекстом. Характеры его не являются большими открытиями, но они жизненны и, за исключением героини – Нины, – весьма определённы, объёмны.
Любовная ситуация романа – Нина и Сергей в их взаимоотношениях – менее всего удались Ю. Бондареву. Это тривиально. Тут необходимы подчистки и сокращения.
Концовка – письмо отца – слишком голая, декларативна. Её нужно расширить путём введения деталей, которые придадут ей более интимный характер.