Грубоватость пера Ю. Бондарева неустранима – это его стиль. Так как роман талантлив, с его недостатками – теми, что нельзя устранить – можно примириться. Но относительно концовки и любовной линии автор согласен подумать и поработать.
Я за то, чтобы принять роман к опубликованию в первых номерах будущего года» (РГАЛИ. Ф. 1702. Оп. 9. Д. 62. Л. 9).
Второй экземпляр своего заключения Герасимов передал редакционному начальству. На нём сохранилась помета Твардовского:
«Согласен. Но случаен ли такой конец? И каким же он может быть, если не забыть из данного содержания романа?
Плохо написан „космополитизм“.
Уже спустя несколько десятилетий после «новомирской» публикации «Тишины» Бондарев посвятил Твардовскому одно из «Мгновений». Он рассказал о первой реакции поэта на рукопись его романа. «Тогда, в редакции, – вспоминал писатель в своей миниатюре „Разговоры с Твардовским“, – он хвалил мои военные повести и как-то непоследовательно поругивал „Тишину“, не совсем понятно, почему раздражённый сценой ареста („Вы пишете не о тридцать седьмом годе, а о сорок девятом, такого не было“) и недовольный „постельными сценами“ в романе („Зачем вы разрушаете русский реализм?“). В общем, у него было впечатление, что „Тишину“ я сочинил после первых повестей, следуя успеху, слишком быстро: литературную торопливость он терпеть не мог. Я объяснил, что работал над романом три года, и запальчиво не согласился с его претензиями к любовной коллизии (Сергей – Нина, Ася – Константин) и особенно с его утверждением, что на дворе в сорок девятом году другие были времена, поэтому „трагическая история тридцатых годов не могла произойти с отцом Сергея Вохминцева“. И сразу моё несогласие ещё больше раздражило его. Он стал говорить горячее, я тоже начал горячиться, и чем упрямее возражал, тем яснее становилось мне – роман из редакции я, конечно, возьму… Но когда кончился наш накалённый разговор, он встал, начал надевать плащ, потом несколько смущённо повернулся от вешалки, протянул руку, прощаясь, сказал: „Я подумаю ещё. И вы подумайте. Может быть, завтра я возьму все свои замечания обратно. В вашем романе есть блистательные сцены, о которых я не говорил“. В редакции мне сказали, что он бывает резковат и груб с авторами, но со мной, оказывается, разговаривал вежливей, чем даже с одним постоянным автором журнала, известнейшим мастером прозы. По этой причине у всех моих защитников романа в журнале осталось благостное впечатление от моей встречи с главным редактором» («Ну, всё в порядке»)(Бондарев Ю. Горький пот войны. М., 2020. С. 48–49).
В отделе прозы журнала «Тишину» стала готовить к публикации Анна Берзер, или, как её звали многие писатели, Ася. Сейчас её многие воспринимают как легенду «Нового мира» 60-х годов. Сложился миф, будто это именно она первой открыла читающему миру повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Сама Берзер оставила воспоминания, в которых дала понять, что без неё вряд ли бы состоялись писательские судьбы Георгия Владимова, Фазиля Искандера, Владимира Войновича, Виталия Сёмина и других знаменитостей. Её связывали также многолетние творческие отношения с Василием Гроссманом, Юрием Домбровским и Виктором Некрасовым.
Естественно, Берзер была очень и очень непроста. В редакцию «Нового мира» её позвал Герасимов. Он потом рассказывал:
«Благодаря твёрдой определённости её литературного вкуса у нас с ней в „Новом мире“ сразу само собой установилось чёткое разделение труда: если рукопись автора вполне отвечает её вкусу, то мне не надо к ней прикасаться – Ася отредактирует её лучше меня, тоньше, деликатнее, умнее, а если одобренная мной рукопись не совсем ей по душе или требует такой доработки, с которой автор не справится сам, то мне надо браться за это.
Ася осуждала меня, когда я по необходимости обеспечить прозой очередной номер журнала перекраивал и переписывал рукописи авторов, – ах, как сердито фыркала она, отворачивалась и уходила в свою комнату, которую делила с Инной Борисовой, благодушно, с иронической улыбкой сидевшей на самотёке» (Вопросы литературы. 1997. № 4. С. 235).
Так вот, Берзер доставляло удовольствие работать с Владимовым и Войновичем. С их текстами она работала с большим тактом. Другая манера была у Герасимова. Он, если журнал очень нуждался в каком-то материале, мог всё перекромсать и чуть ли не по новой сочинить за кого-то целую повесть. Так, в частности, было с первыми вещами на актуальные темы Виля Липатова.
А как отнеслась Берзер к Бондареву? Редактировала его роман, испытывая к автору какие-то симпатии, или исключительно в силу служебной необходимости? Вся ли правка в «Тишине» делалась ею тактично или она грубо переписывала не устраивавшие её куски?
Пока известно только одно: Бондарев остался своей редакторшей очень доволен. Неслучайно один из первых экземпляров отдельного издания романа он подарил именно ей. На титульном листе он написал: «Асе Берзер – моему внимательному и тонкому редактору – от любящего Вас и зачитавшегося автора. Ю. Бондарев. 5 марта 1963 г.». Этот экземпляр книги сейчас хранится в Орском краеведческом музее.
Но, что удивительно, Берзер, всегда любившая подчеркнуть свою роль в создании крупных литературных имён, почему-то Бондарева никогда не упоминала. Почему? Может быть, она с годами в нём разочаровалась?
Весной 2024 года я задал эти вопросы Светлане Лакшиной. «А Берзер, – ответила она, – никогда Богдаревым и не очаровывалась. Бондарев ей изначально был чужд. Но она не могла ослушаться Герасимова, иначе б ей пришлось из „Нового мира“ уйти. Многие сейчас забыли, что она в разные годы не смогла ужиться ни в „Литгазете“, ни в журналах „Знамя“ и „Москва“. Потом Бондарев был на слуху у Твардовского. Заверни она по собственной инициативе „Тишину“, ей пришлось бы лично объясняться с Александром Трифоновичем, а она понимала, чем это могло ей грозить. Зато Берзер позже на полную катушку отыгралась на повести Астафьева „Кража“. Почвенники же вообще у неё были не в чести».
«Новомирцы» проанонсировали «Тишину» под занавес 1961 года. «Уже отредактирован и ждёт своей очереди роман Юрия Бондарева „Тишина“, – сообщил 21 декабря 1961 года в „Московском литераторе“ зам Твардовского Алексей Кондратович, – о тех, кто вернулся с войны, об их встрече с мирной жизнью. Очевидно, роман будет „запущен“ в третьей книжке».
Так оно и оказалось: первая часть «Тишины» вышла в «Новом мире» в марте 1962 года, вторая – в апреле, третья – в мае. Правда, Твардовский, который, как правило, значимые вещи просматривал ещё и в вёрстке, на этот раз не испытал никакого желания Бондарева перечитать. «И страшно подумать, – вырвалось у него 27 марта признание для своего дневника, – что я уже оторвался от ж‹урна›ла; уже кое-что и в напечатанном виде не читал и некогда, а главное, когда уже напечатано и нет нужды читать, читать неохота (Росляков, Каверин, ещё кто-то); Бондарева вторично перечесть не собрался» (Твардовский А. Новомирский дневник. Т. 1. М., 2009. С. 75).
Почему же Твардовский не собрался вторично перечитать Рослякова, Каверина и Бондарева? Устал?
Ну, с Росляковым всё было ясно. Его повесть «Один из нас» ничего особого не представляла. Когда издательство «Советский писатель» выпустило её отдельной книгой, Росляков один из первых экземпляров подарил Твардовскому. «Дорогому мне человеку Александру Трифоновичу Твардовскому, – написал он на титульной странице, – с оглядкой на коего пишет нынче вся честная Россия, а не только мы, маленькие Росляковы. 27.1.63».
Но Бондарев – не Росляков. Он, конечно, как писатель был во много раз сильнее. Мне думается, на настроение Твардовского повлияли несколько моментов. Во-первых, его все сильно достали со всякими просьбами. Он действительно очень устал. Во-вторых, Твардовский не считал Бондарева выдающимся художником. «Тишина», скорей всего, ему приглянулась даже не современностью, а совсем другой темой: об арестах конца 1940-х – начала 1950-х годов до Бондарева никто не писал. И третье, самое главное: в портфеле «Нового мира» не так давно появилась ещё одна вещь на тему культа, но она ни в какое сравнение с романом Бондарева не шла. Я имею в виду повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Но за неё ещё только предстояла битва и с цензурой, и с партаппаратом. Правда, Бондарев тогда о существовании этой повести даже не подозревал.
Дождавшись выхода пятого номера с окончанием «Тишины», всю книгу прочитал Лакшин. Он в то время дорабатывал последние дни в «Литгазете» и готовился к переходу в «Новый мир». Тогда его отношения с Бондаревым носили откровенный характер, и критик не скрыл своих чувств. 17 мая 1962 года он записал в свой дневник: «С Бондаревым говорил о его „Тишине“, которую только что прочёл в „Новом мире“. Сильная сцена ареста отца. Я сказал, не утаив, и о том, что мне не нравится (округление в конце, в частности), – и он слушал смиренно, а если спорил, то покойно и разумно».
К слову, многие профессионалы считали, что первые главы «Тишины» получились крайне вялыми. По мнению Зои Богуславской (а её тогда многие знали не как жену поэта Андрея Вознесенского, которой она стала позже, а как влиятельную сотрудницу аппарата Комитета по Ленинским премиям, которая с удовольствием состояла также у Бондарева в редакционно-сценарной коллегии 6-го творческого объединения писателей и киноработников «Мосфильма»), роман, по сути, начался «со сцены ареста отца Сергея летней ночью 1949 года» («Литературная газета». 1962. 23 октября).
Вообще критика «Тишину» встретила неоднозначно.
Охранители попробовали устроить обструкцию Бондареву, ещё не дождавшись выхода номера «Нового мира» с заключительными главами «Тишины». Какой ор они подняли в мае 1962 года на выездном пленуме Союза писателей России в Ростове-на-Дону! «Это, – кричал главный редактор журнала „Дон“ Михаил Соколов, – ремаркизм, чуждое социалистическому реализму чтиво» (РГАЛИ. Ф. 2938. Оп. 1. Д. 176. Л. 343). Ему вторил другой ростовчанин – критик Фёдор Чапчахов. «Когда я вычитал то место, где говорилось, как был арестован отец героя, – признался он, – там все краски, вся стилистика служит тому, чтобы дать настоящую сенсацию. Я думаю, что против такого сенсационного решения очень важной, очень ответственной темы, темы большого трагедийного звучания, не требующей легковесного, поверхностного отношения к себе, мы должны поднять голос» (РГАЛИ. Ф. 2938. Оп. 1. Д. 176. Л. 281).