Итоги подвёл худрук объединения Наумов. В отличие от Бондарева он предложил не отказываться от сценария, а дать ему дальнейшую жизнь и войти со Шпаликовым и Кончаловским в какие-то договорные и производственные отношения. Предполагалось, что уже осенью худсовет мог бы получить от двух авторов доработанный текст. Шпаликов даже успел под будущую доработку получить аванс 1250 рублей. Но у Кончаловского вскоре изменились планы. Выступая 5 ноября 1963 года на худсовете, он признался, что по-новому взглянул на идею поставить фильм по рассказу Вадима Шефнера «Скромный гений» (хотя директор объединения Данильянц уже приобрёл у писателя права на экранизацию). Его позиция: Шефнер мог бы сильно отвлечь его от новых планов, а он бы не хотел, чтобы руки у него оказались связанными. Кончаловский уже вовсю обдумывал, не экранизировать ли ему пьесу Бориса Горбатова «Юность отцов» (хотя один фильм по этой пьесе уже имелся). Ещё одна идея у него родилась после общения с Тарковским: поставить фильм об архитекторе, о человеке, который учился строить дома. «Я, – обронил Кончаловский на худсовете, – продолжаю поиски ‹…› Должен сказать, что мне очень неловко, что я отнимаю у вас время». Ему с сарказмом ответил Бондарев: «Пусть это вас не смущает. Если у вас будет десять предложений, приходите и рассказывайте, мы послушаем и обсудим» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 4. Д. 2446. Л. 34).
Что же получилось на практике? Вскоре Кончаловский увлёкся повестью Чингиза Айтматова «Первый учитель», и ему стало не до Тарковского и не до Шпаликова. У него возникла новая проблема: кто бы по повести Айтматова написал киносценарий. И Кончаловский пошёл на создание нового творческого дуэта – на сей раз с Фридрихом Горенштейном.
А что Шпаликов? Весной 1964 года он, чтобы не возвращать давно уже истраченный им аванс, попросил руководство 6-го объединения «Мосфильма» перезаключить с ним договор, но уже на другую работу. Он пообещал сочинить сценарий «День обаятельного человека» о «лишних людях» своего времени. Бондарев возражать не стал.
Сценарий Шпаликов написал. Однако запустить его в производство в шестом объединении отказались – почему, до сих пор в точности не известно. Дал этому сценарию жизнь уже в 1994 году Юрий Петкевич.
Несмотря на то что Юрий Бондарев за короткое время после создания на «Мосфильме» объединения писателей и киноработников смог подтянуть в новую творческую структуру чуть ли не десять литераторов (и каких – Григория Бакланова, Александра Борщаговского, Юрия Трифонова, которые уже тогда претендовали на ведущие позиции в советской прозе), хороших сценаристов по-прежнему не хватало. И вдруг в конце весны 1963 года в объединение пришли две Инны – Селезнёва и Туманян, учившиеся во ВГИКе в мастерской Григория Рошаля, и попросили разрешить им экранизировать в качестве дипломной работы рассказ Фридриха Горенштейна «Дом с башенкой».
На худсовете объединения сразу возник вопрос: а кто такой Горенштейн и где он печатался? «Горенштейн, – сообщил Юрий Бондарев в июне 1963 года своим коллегам, – человек, которого мы не знаем» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 4. Д. 2439. Л. 49).
Однако писатель лукавил. В отличие от других членов худсовета, он отлично знал, откуда взялся Горенштейн. Это был горный мастер, который в тридцать лет обнаружил в себе талант прозаика и киносценариста и в 1962 году приехал из Киева в Москву поступать на Высшие сценарные курсы. На рассмотрение приёмной комиссии он представил киноповесть «Пятнадцать километров» и повесть «Чермонты из села Бридок». Но обе эти вещи зарубили сценарист Эмиль Брагинский и кинокритик Нея Зоркая. Не пройдя на основное отделение курсов, Горенштейн попросил разрешить ему посещать занятия в качестве вольнослушателя. Но от него вновь потребовали пройти через творческий конкурс. В этот раз он отдал на суд комиссии повесть о сталинских репрессиях «Стихийное бедствие», а та передала рукопись на чтение Бондареву.
«Уверен, – отметил в своём отзыве писатель, – из автора может получиться писатель, – и полагаю, что вещь после доработки может быть напечатана. Повесть Горенштейна – лаконична, сжата подчас до размеров кинематографических эпизодов, насыщенных действием. Это говорит о том, что молодой писатель близок к средствам выражения кинематографа, что ему чужда ложно-обстоятельная описательность, которой грешат некоторые наши даже известные романисты. Автор – человек, серьёзно относящийся к слову. Рекомендую принять Горенштейна на высшие сценарные курсы».
Молодого автора зачислили поначалу в качестве вольнослушателя в мастерскую Виктора Розова. К занятиям он приступил в декабре 1962 года. И когда у него появлялось свободное от учёбы время, ему в первую очередь не терпелось побродить по павильонам «Мосфильма».
«Фридрих, – вспоминал уже в 70-е годы Андрей Кончаловский, – появился на киностудии „Мосфильм“ как такой странный экзотический тип. В каком-то клетчатом пиджаке, глазами моргает – очень застенчивый. Но не интровертный, он мог бы быть и агрессивным, и ироничным. Фридрих попал в моё поле зрения, кажется, на каком-то худсовете. Мне тогда показалось, что он похож на Гоголя. Только еврейского Гоголя. И акцент у него был совсем местечковый. От него всегда было ощущение какой-то незащищённости. Внутренне он был очень чувствительный человек, я бы даже сказал сентиментальный».
На курсах Горенштейн взялся за рассказ «Дом с башенкой», по которой потом собирался сделать сценарий полнометражного художественного фильма. Первый вариант этого рассказа он закончил весной 1963 года и отнёс в местное объединение «Мосфильма». Худсовет должен был решить, годится ли он в качестве основы для киносценария.
Обсуждение текста было назначено на 21 июня. Однако когда худсовет собрался, выяснилось, что рассказ Горенштейна прочитал лишь один Григорий Бакланов. Его мнение было таким: «Очень глубокий рассказ. Инвалид, который в золотом портсигаре принёс капусту на закваску, – лучше об этом человеке не скажешь. Это война, и мне не нужна его биография. Я знаю всё, что сделал этот человек, и вот такими людьми выиграна война. Это всё огромно» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 4. Д. 2439. Л. 51).
Пока шло заседание худсовета, рассказ Горенштейна стал листать Тарковский, и неожиданно материал его очень увлёк. «Я для себя открыл человека, – не скрыл он своих эмоций, – которого считаю талантливым. Я счастлив» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 4. Д. 2439. Л. 57). Бондарева эмоции Тарковского очень удивили. Он-то считал, что делать сценарий и снимать фильм всего по одному рассказу – это несерьёзно. Он поинтересовался, есть ли у Горенштейна ещё какие-либо новеллы.
Потом к обсуждению присоединился Владимир Наумов. Правда, он, как и Бондарев, распорядился провести на худсовете объединения писателей и киноработников рассказ молодого автора «Дом с башенкой», писатель не скрывал своего изумления: мол, а кто это? «Горенштейн, – сообщил Бондарев в июне 1963 года худсовету, – человек, которого мы не знаем» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 4. Д. 2439. Л. 49).
Коллеги потом объяснили Бондареву, откуда взялся Горенштейн – с Высших сценарных курсов. После этого писатель смилостивился, но ненадолго. Не читая самой рукописи, он заявил, что вообще-то делать диплом, если уж и снимать диплом, то по нескольким новеллам Горенштейна.
Бондареву поддакнул на худсовете – он состоялся 21 июня 1963 года – Владимир Наумов. Он тоже не успел прочитать рассказ, но ему как худруку требовался современный материал. Он сказал, что если Горенштейн найдёт выход в современность, то можно будет рискнуть и дать молодым девчатам возможность снять фильм по мотивам прозы молодого писателя. На этом тут же сыграл Лазарь Лазарев. Он предложил без промедления заключить с Горенштейном на создание по его рассказу «Дом с башенкой» литературного сценария договор. Правда, Бакланов всех предупредил: «Лёгкой жизни у сценария не будет».
Итоги подвёл Бондарев: «Нужна ювелирная режиссёрская работа».
О ком и о чём рассказывал Горенштейн? Сошлюсь на те пояснения, которые он дал на другом заседании худсовета, уже через полгода – 20 января 1964 года. «Мне кажется, – признался Горенштейн, – что неважно, какая у моего героя биография и что он из себя представляет. Прежде всего он мне интересен как чувственный скальпель. Он не судья, а он пропущен через жизнь. Он как канарейка, он чувствует самые мельчайшие признаки угара. Я мог бы его сравнить таким образом: есть домушники, у которых спилены кончики пальцев, это сделано для того, чтобы, когда они открывают сейфы, они чувствовали то, что обычный человек почувствовать не может» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1258. Л. 70).
Тут следовало бы добавить: отчасти в этом рассказе Горенштейн писал и о себе. Он ведь в войну оказался в детдоме, где переболел полиомиелитом, и потом с трудом привыкал к нормальной мирной жизни. Не поэтому ли рассказ был написан в минорной тональности? К слову, «Дом с башенкой» Горенштейн в то же лето 1963 года носил и в журнал «Новый мир». Там его всячески обласкала редактор отдела прозы Ася Берзер, а зарубил эту вещь завотделом Евгений Герасимов.
Всю осень 1963 года Горенштейн пытался очень тяжёлый по своему настрою рассказ «Дом с башенкой» уравновесить новой, более светлой новеллой. Но у него не было уверенности, что он пошёл по правильному пути. Руководитель его мастерской Виктор Розов был убеждён, что «Дом с башенкой» не следовало чем-либо разбавлять. Он лично отнёс этот рассказ в журнал «Юность» и убедил главреда этого издания Бориса Полевого, что это – маленький шедевр.
На худсовете 6-го объединения «Мосфильма» новый его вариант обсуждался 20 января 1964 года. Мнения разделились. Григорий Бакланов был убеждён, что Горенштейн всё испортил: из рассказа пропала острота, исчезла боль… Правда, с ним не согласился Андрей Тарковский. «Если первый рассказ банален, – заявил режиссёр, – то второй рассказ глубоко оригинален и глубоко интересен».
Тарковский пришёл к выводу, что «это блистательный сценарий». Он признался: «Мне настолько нравится этот сценарий, что если бы произошла катастрофа с „Андреем Рублёвым“, я просил бы закрепить меня, чтобы сделать этот фильм. Это требует, может быть, перестройки какой-то эстетической, но этот сценарий меня глубоко взволновал» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1285. Л. 29). При этом режиссёр всех предупредил: «Этот сценарий нельзя редактировать».