Судя по всему, бодания Кочетова с цензурой вокруг «Родственников» шли весь 1967 год. Первоначально, надо полагать, все инстанции были против публикации бондаревской повести в любом виде. Но, видимо, потом была достигнута договорённость о возможных уступках после празднования 50-летия Советской власти.
Лёд тронулся, надо полагать, весной 1968 года. Из чего я исхожу? Дело в том, что 28 марта того года Бондарев подал заявку в издательство «Молодая гвардия» на выпуск сборника своих статей по вопросам литературы. И что решили издатели? Спустя пару месяцев завредакцией прозы Зоя Яхонтова доложила главреду Валентину Осипову: «Разговор с автором ‹состоялся› по телефоу 14.V.68 г. Данное предложение отвергуто, предложено дать новую повесть с переизданием какой-либо вещи. Ю. В. Бондарев обещал вернуться к вопросу о новой повести после опубликования её в журнале „Октябрь“» (РГАСПИ. Ф. М-42. Оп. 2. Д. 402а. Л. 24).
Смотрите: писатель сам весной 1968 года назвал место предполагавшейся публикации его повести – журнал «Октябрь». Однако и в 1968 году «Родственники» в «Октябре» так и не появились. Почему? Разгадку я нашёл в ходе своей беседы с Бондаревым весной 2015 года (фрагмент из неё потом был напечатан в еженедельнике «Литературная Россия», правда, с некоторыми ошибками). Я тогда поинтересовался у писателя: «У какой Вашей книги самая сложная судьба?» И он ответил: «Я в середине 60-х годов написал роман о молодёжи. У меня уже к тому времени было имя. У всех на слуху были мои военные повести и „Тишина“. И один человек из ЦК мне сказал: потерпи хотя бы годика два. Почему? Что должно было за это время случиться, я не знал. Видимо, ожидался какой-то перелом».
Я пробовал уточнить у Бондарева: кто же был этим человеком? Даже сам его фамилию назвал – Игорь Черноуцан. Почему именно этого функционера? Просто к весне 2015 года я неплохо изучил кадровый состав аппарата ЦК и перебрал в памяти всех сотрудников, которые в той или иной степени занимались вопросами Союза писателей, литературных журналов и художественной литературы. Первым у меня всплыло имя инструктора отдела пропаганды ЦК Владимира Ерёменко, поскольку именно он с 1968 года курировал в секторе журналов «Новый мир» и «Октябрь». Но у него в аппарате ещё не имелось серьёзного веса. Другое дело – Черноуцан. Это был матёрый аппаратчик. Он отлично ориентировался не только в текущем литпроцессе, а знал все подводные течения в Союзе писателей и входил в кабинеты многих секретарей ЦК. Черноуцан, безусловно, обладал различной конфиденциальной информацией. Кстати, ходили слухи, что в аппарате ЦК его считали главным специалистом по сталинской теме. Кроме того, он ещё в 1950-е годы, сразу после смерти Сталина, по поручению Агитпропа работал с рукописями Михаила Шолохова и якобы выправлял в них некоторые куски, связанные с именем Сталина.
Однако Бондарев не подтвердил, но и не опровергнул мою догадку. И вообще ничего уточнять не стал. Почему?
Когда я перечитал «Родственников», то ещё больше убедился в верности своего предположения. Давайте говорить начистоту – антисталинский пафос в «Родственниках» присутствовал. Может, не так сильно, как в романах «Тишина» и «Двое», но присутствовал. Писатель и в «Родственниках» не отрицал, что Сталин – злодей, сломавший тысячи судеб. Однако когда Бондарев закончил эту вещь, положение в стране вновь кардинально изменилось. Вместо Никиты Хрущёва у власти встал Леонид Брежнев. Среди охранителей началось оживление. Большая часть старого литературного генералитета воспряла. У неё появились надежды на реабилитацию имени Сталина. Именно поэтому она воспротивилась публикации «Родственников» Бондарева, а не потому, что кто-то увидел в этой повести художественные просчёты.
Другое дело, что в правящей верхушке единой консолидированной точки зрения по сталинскому вопросу долго выработать не могли. Часть советского руководства стояла на том, что решения ХХ и ХХII съездов партии в отношении оценок Сталина должны были в полной мере сохранить свою силу. За это, в частности, выступал секретарь ЦК по пропаганде Пётр Демичев, который безжалостно продолжал вычищать все идеологические отделы ЦК от затаившихся сталинистов. И всё это, несомненно, хорошо было известно Черноуцану. Видимо, он не сомневался, что готовившийся ХХIV съезд КПСС должен серьёзно одёрнуть те группировки, которые из всех сил стремились возвратить сталинизм. Не поэтому ли он и намекнул Бондареву, что нужно немного подождать?
Я не исключаю, что планы Демичева и стоявших за ним людей по дальнейшему выкорчёвыванию из власти сталинистов были известны и некоторым охранителям. И чтобы не допустить такого, консерваторы попытались консолидироваться. Что только они не предпринимали, в том числе и на литературном фронте! Видные охранители задействовали в своих целях даже консервативную часть редакции журнала «Октябрь».
Приведу такой пример: 24 марта 1969 года ортодоксальные литфункционеры организовали в Московской писательской организации обсуждение современной военно-патриотической литературы. Инициаторы этого мероприятия публично заявили, что планируют поддержать новых авторов, обратившихся к армейской теме. Но кого они хотели провести? Все понимали, что цель у организаторов другая – в очередной раз осудить то направление в литературе, которое связывалось прежде всего с именами Бондарева и Бакланова. Один из участников обсуждения Михаил Халдеев (он на тот момент занимал важный пост редактора журнала ЦК КПСС «Партийная жизнь») прямо сказал, что данное направление имело «чисто буржуазный, нигилистический характер» (РГАЛИ. Ф. 619. Оп. 4. Д. 114. Л. 19). И кто одним из первых поддержал Халдеева? Замглавреда «Октября» Пётр Строков. Он с гордостью заявил: «К утверждению той или иной литературы, о которой шла речь, „Октябрь“ руку не приложил» (там же. Л. 23). Нашёл чем хвастаться! При этом Строков отлично знал, что в это же самое время «Октябрь» собирался печатать новую вещь проклинавшегося всеми на данном мероприятии Бондарева. Что всё это означало? Влиятельные охранители до последнего пытались поставить перед Бондаревым шлагбаум в своих журналах.
«Родственники» Бондарева впервые были напечатаны лишь в 1969 году в августовском номере. И на них самыми первыми накинулись не либералы, а охранители. Новый редактор журнала «Москва» Михаил Алексеев тут же заказал работавшей у него Диане Тевекелян разгромную рецензию. И та не подвела шефа: она обвинила Бондарева в «искусственной обеднённости картины, в ходульности и безжизненной схематичности» («Москва». 1970. № 1).
А справедливы ли были эти нападки? Не сводил ли Алексеев руками Тевекелян старые счёты с Бондаревым, а заодно и с Кочетовым? Напомню: Алексеев в середине 1950-х годов работал у Кочетова в «Литературной газете» и возглавлял там раздел русской литературы, и в этом разделе постоянно наскакивали на первые военные вещи Бондарева и его тогдашнего друга Бакланова, а сам Алексеев тогда весьма яростно защищал отъявленных ортодоксов. А весной 1959 года Алексеева из газеты вышибли, и на его место пришёл Бондарев, который не стеснялся во всех коридорах поругивать предшественника и даже издеваться над его беспомощными повестями. Алексеев, конечно, не пропал – он вскоре очень хорошо устроился под крылышком Анатолия Софронова в «Огоньке». Но писать лучше не стал, о чем Бондарев не раз прямо говорил в своём кругу.
Ещё Алексеева не устраивали тогдашние взгляды Бондарева. Он считал его либералом, а сочувствия к либералам у него никогда не было. Впоследствии на политическом и литературном полях многое изменилось, Алексеев и Бондарев вынужденно стали союзниками, но это не означало, что Бондарев признал в Алексееве большого художника. Сблизившийся в «нулевые» годы с Бондаревым Александр Арцибашев, в разные годы работавший и в журнале «Москва», и в аппарате ЦК КПСС, как-то передал писателю бурчание своего бывшего шефа: мол, он столько раз печатно восхвалял Бондарева, а ответных благодарностей так и не дождался. Бондарев на это деликатно заметил: «С Алексеевым мы в общем-то были в хороших отношениях, но, действительно, разные интересы. Сближает родство душ. Увы, этого не было» (Наш современник. 2009. № 3).
Выход номера журнала «Октябрь» с «Родственниками» совпал с обострением литературной борьбы. Охранители не стерпели очередной выпад «новомирцев» в свой адрес и дали своим оппонентам отпор на страницах «Огонька». Началась ожесточённая публичная перепалка. А Кремль очень не любил, когда внутренние дрязги переходили в публичную плоскость. Но как можно было унять дерущихся? Власть пригрозила скандалистам увольнениями, пошли слухи даже о возможном снятии Твардовского. Либералы, когда услышали об этом, бросились на защиту своего кумира.
Спустя много лет Григорий Бакланов, когда-то очень друживший с Бондаревым, рассказал: «В „Огоньке“ напечатано было омерзительное письмо деревенщиков против Твардовского. И началась травля. Ю. Трифонов пришёл ко мне с письмом в защиту. Пошёл он и к Бондареву (а все они, Трифонов, Бондарев и Бакланов жили в одном и том же дачном посёлке на Пахре. – В. О.). Тот жался-мялся и вот что вписал как непременное условие» (РГАЛИ. Ф. 3297. Оп. 1. Д. 80. Л. 31-а).
Что же вписал Бондарев? Бакланов сохранил листочек с уточнениями Бондарева. Читаем: «В то время, как советские писатели, будучи первыми помощниками партии, отвечают за новую коммунистическую мораль и несут ответственность не только перед нашими современниками, выступления „Огонька“ и вышеназванных газет, грубый развязный тон, напоминающий времена, ушедшие в прошлое, поношение имени советского поэта – вызывает по меньшей мере возмущение и протест».
Этот текст Бондарев написал собственноручно, ручкой с зелёной пастой. Однако Бакланов не стал вносить поправки Бондарева. «Конечно, – вспоминал он, – мы плюнули и отнесли своё письмо в „Литературку“, которое напечатано не было».
Кстати, слухи о письме в защиту Твардовского вскоре дошли и до «новомирцев». Более того, им показали копию обращения писателей в инстанции. «В копии, – отметил в своём дневнике многолетний зам Твардовского – Алексей Кондратович, – нет подписей, и надо будет узнать у А.Т. или у того же Гриши Бакланова, кто подписал: кажется, Нагибин, Антокольский, Бондарев – после больших колебаний, и это тоже понятно: только что появилась повесть Бондарева в „Октябре“» (