'Потерянные победы'. О себе и о Паулюсе“. И наконец: „Нет, нет, я никак не могу встретиться, я простужен, господин издатель. У меня болит горло. Я плохо себя чувствую“.
– Я так и думал, – сказал издатель, положив трубку. – У этих вояк всегда болит горло, когда надо серьёзно отвечать.
В сущности, я не очень хотел бы этой встречи с восьмидесятилетним гитлеровским фельдмаршалом, ибо испытывал к нему то, что испытывал двадцать пять лет назад, когда стрелял по его танкам в незабытые дни 1942 года. Но я понимал, почему фельдмаршал, этот „не побеждённый на поле боя“, опасался вопросов о Сталинградской операции…» (Бондарев Ю. Взгляд в биографию. М., 1971. С. 145–146).
20 сентября 1968 года Бондарев направил издателям новое письмо и сообщил им, что объём романа увеличился, но точку он ещё так и не поставил, ибо у него возникла потребность тщательно проштудировать огромные массивы фронтовых сводок. А через четыре с половиной месяца он решил ещё и отказаться от старого названия своей вещи «Нейтральная полоса» и придумал новое: «Дни без милосердия». Тогда же, 10 февраля 1969 года, писатель попросил у издателей последнюю отсрочку – до мая.
Вообще этот роман создавался весьма непросто. Бондарев сам признавался, что писал его иначе, чем повесть «Батальоны просят огня». И объяснял это не только желанием освоить новые художественные приёмы, но и особенностями времени: «…ведь между романом и повестью пролегло одиннадцать лет» («Литгазета». 1972. 1 ноября).
Бондарев рассказывал критику Ивану Козлову: «Это тоже было стремление к познанию и как бы толчком биографии (не прошлой, а настоящей) – пора более широкого осмысления человека на войне, пока какого-то накопления, сделанного не мной, а самим временем. Это своего рода категорический императив, исходящий из самой жизни. Однако „Батальоны просят огня“ и „Горячий снег“, как мне кажется, не спорят друг с другом. Это родные братья, у позднего брата лишь больше морщин и больше седины на висках. Я хочу сказать, что время живёт в писателе, так же как и писатель живёт во времени» (Литературная газета. 1972. 1 ноября).
Что роднило новый роман Бондарева с повестью «Батальоны просят огня»? Не только военная тема: и в повести, и в романе писатель сознательно отказался от реальных прототипов. Да, в основе романа лежали события декабря 1942 года, происходившие под Сталинградом в зоне ответственности 2-й гвардейской армии. Но это вовсе не означало, что Бондарев своего командира Бессонова списал с Родиона Малиновского. «У меня, – подчеркнул романист в беседе с Козловым, – нет реальных прототипов, конкретного человека. Этого я избежал и в романе „Горячий снег“, хотя в примечании к нему говорил, что „автор… имеет в виду действия 2-й гвардейской армии“. Но иметь в виду – совсем не значит уподобляться военному историку и документально описывать всё, что происходило в конце зимы 1942 года в районе Сталинграда и юго-западнее Сталинграда. К примеру, один из главных персонажей романа, командующий армией Бессонов, ни внешне, ни по приметам биографии, ни по характеру не напоминает подлинного командующего 2-й гвардейской армией» (Литературная газета. 1972. 1 ноября).
Важный момент: Бондарев, когда дописал свои «Батальоны», ничего из текста выбрасывать не хотел. Изъять заключительную сцену его уговорил боязливый редактор Александр Макаров. Над романом писатель работал уже по-другому. Каждый эпизод давался ему большой ценой, чуть ли не кровью, но не все главы смогли встроиться в книгу. Что-то Бондарев сам, сознательно на завершающей стадии отверг, и не потому, что что-то не так написал, а просто не всё ложилось в роман.
«Но написал „целевую“ сцену, – рассказывал он, – и вдруг чувствуешь: кричит она, вырывается из всей тональности вещи, разрушает что-то. Именно такой главой, не вошедшей в окончательный текст „Горячего снега“, была предпоследняя глава. Я слишком долго шёл к ней, чересчур детально обдумал её – и вследствие этого нечто рациональное прокралось в стиль, интонацию, в характер героини.
О чём рассказывала глава? Смертельно раненного Дроздовского приносят в блиндаж, где находилась в это время санинструктор Зоя. Жалость и любовь к Дроздовскому, ненависть к немцам, собственное бессилие приводят девушку в отчаяние, она думает, что не сможет дальше жить. Тут Кузнецов и Уханов вталкивают в блиндаж пленных немцев. Зоя выхватывает из кобуры Дроздовского пистолет и, плача, стреляет в пленных, но затёкший кровью пистолет даёт осечку. Зоя рыдает в исступлении.
Всё это в моём воображении рисовалось очень зримо и сильно, однако логика развития характера героини, логика её поведения продиктовала другое: Зоя должна погибнуть до того, как этот страшный акт мог совершиться. Мысленно „опередив“ судьбу героини, я нарушил некие законы образа» (Литературная газета. 1972. 1 ноября).
Завершил свой роман Бондарев весной 1969 года. Готовую рукопись он отдал сразу в два места: в журнал «Знамя» и в издательство «Советский писатель». В «Знамени» с его текстом первым ознакомился влиятельнейший член редколлегии этого издания Александр Дымшиц (напомню, что в 1963–1965 годах Бондарев, будучи главным редактором 6-го объединения писателей и киноработников «Мосфильма», подчинялся ему как главному редактору Госкино СССР).
«Убеждён, – написал Дымшиц 25 мая 1969 года в своём отзыве, – что перед нами талантливое, очень значительное произведение современной прозы. Щедрость авторского таланта чувствуется с первых строк рукописи и на протяжении всего знакомства с ней» (РГАЛИ. Ф. 2843. Оп. 1. Д. 50. Л. 92).
Но Дымшиц не был бы Дымшицем, если б не прочёл рукопись Бондарева с позиций комиссара и цензора. Идейность для него всегда значила больше, чем художественность, а в этом плане он обнаружил у писателя несколько существенных, по его мнению, изъянов. Первое замечание Дымшица касалось слабого показа в романе политической подготовки брошенной на фронт свежесформированной армии. Другое относилось к фигуре члена Военного совета армии генерала Веснина. Как же так! Веснин – это, по сути, комиссар всей армии, а писатель наделил его всего двумя-тремя функциями. «Его просто нужно „занять делом“, – заявил Дымшиц, – в нём надо показать политического работника» (РГАЛИ. Ф. 2843. Оп. 1. Д. 50. Л. 94). Были у критика и претензии к образу командарма Бессонова – он упрекнул писателя за «перебор» в описании сухости генерала. Ещё Дымшиц выразил недоумение подачей в романе Сталина («Я советовал бы снять излишнюю психологизацию образа Сталина»).
К слову, образ Сталина не очень понравился и профессору Академии общественных наук Василию Новикову, который рецензировал роман уже для издательства «Советский писатель». Профессор намекнул, что не следовало бы подчёркивать в книге гнилые зубы и рябины на лице бывшего вождя. Вероятно, для Новикова Сталин продолжал оставаться, по сути, гением. Но Бондарев в тот момент ещё не решился совсем отойти от критики бывшего хозяина Кремля и только его восхвалять: он не забыл и каток репрессий, проехавший по многим его знакомым, и арест отца, обернувшийся драмой для всей его семьи.
В «Знамени» рукопись Бондарева (в основном по замечаниям Дымшица) доводил до ума один из замов главреда Вадима Кожевникова Василий Катинов, который отличался сверхосторожностью. Мало кто знал, что в конце 1940-х годов его заподозрили в неблагонадёжности и выкинули из Министерства кинематографии. Но он потом прибился к Кожевникову в журнал «Знамя» и научился подстраиваться под мнения верхов. Ему уже не надо было разжёвывать, как убирать из рукописей сомнительные места. Неслучайно Кожевников именно через него пропускал многие вещи Константина Симонова и Александра Чаковского. Катинов занялся «обрезаниями» и в романе Бондарева.
А в «Советском писателе» с романом по замечаниям рецензентов работал в основном редактор Игорь Жданов, который ещё со времён учёбы в Литинституте отличался дерзким характером (несколько раз он прилюдно стыдил директора издательства Николая Лесючевского за его участие в конце 1930-х годов в доносах на крупных советских поэтов Бориса Корнилова и Николая Заболоцкого).
«Знамя» начало публикацию романа (уже под третьим названием: «Горячий снег») в сентябре 1969 года, а издательство выпустило книгу чуть позже. Кроме того, весной 1970 года «Горячий снег» перепечатала «Роман-газета».
Писатель и его издатели ждали фанфар, но первый же печатный отклик их обескуражил. Далеко не последний критик Игорь Золотусский, по сути, разругал «Горячий снег». 20 ноября 1969 года он напечатал в «Литературной газете» огромную статью «Материал и мысль», в которой выразил сожаление, что так много обещавший в конце 1950-х – начале 1960-х годов писатель «не увеличил масштаб мысли романа». В прозе Бондарева появилась, по его мнению, «тенденция спокойствия, тенденция консервации». Критик недоумевал, зачем писатель ввёл в орбиту своей книги штаб армии и Ставку. Он считал, что Бондареву образ командарма Бессонова абсолютно не удался – писатель не смог прочувствовать и передать атмосферу жизни генералов, вникнуть в их логику, понять, как они разрабатывали военные операции. А что уж говорить про Сталина?! Образ Верховного Главнокомандующего Бондарев, как полагал Золотусский, дал чересчур схематично и ничего нового в нём не открыл.
Кстати, единомышленники Золотусского считали, что критик ещё пожалел писателя: мол, по Бондареву следовало вдарить посильней. Такого мнения придерживался, в частности, живший в Костроме Игорь Дедков. «Напрасно Золотусский, – записал он 21 декабря 1969 года в свой дневник, – ругал Бондарева за „Горячий снег“. Он к нему с аршином, а надо бы сначала выяснить, что собрался измерять и к месту ли аршин».
А вообще в писательских и разных других кругах появление критической статьи Золотусского сразу вызвало много слухов и догадок. Многих насторожило место публикации разбора романа Бондарева – «Литературная газета». Литфункционеры знали, что главный редактор этого издания Александр Чаковский был искушённым интриганом и ничего просто так во вверенном ему органе печати не помещал. Одно из двух: или Чаковский сводил с Бондаревым какие-то личные счёты, или он выполнял указание верхов. Литчиновники рассуждали приме