Я потом не раз пытался уточнить у Сидорова, когда именно Бондарев к нему обращался и как проходил разговор. Никакие подробности критик мне так и не сообщил, но зато каждый раз он подчёркивал своё неизменное уважение к Бондареву и к его таланту. Он признавал, что по своему уровню проза Бондарева даже на мирную тему всегда была на голову выше бывшего многолетнего друга писателя Григория Бакланова (хотя Бакланов по своим взглядам был ему ближе, нежели Бондарев).
Так что же развело Бондарева и Сидорова? Действительно отказ критика взяться за книгу о писателе? Или было что-то ещё? Выяснилось, что отказ имел место, но не Сидорова. Взбунтовались руководство издательства «Советская Россия», в котором планировалась книга о Бондареве, и близкие к нему писатели. Особенно неистовствовал Николай Сергованцев – и не только потому, что этого критика не устраивали взгляды Сидорова. Когда-то Борис Полевой заказал Сидорову для «Юности» разгромную статью на упомянутый роман Кочетова «Чего же ты хочешь». Этот материал зарубила цензура, и он не вышел, но осадок тем не менее остался. Сергованцев, много лет проработавший в «Октябре» у Кочетова, при случае даже пристыдил Бондарева: мол, как он додумался заказать книжку о себе Сидорову, который покушался на самого Кочетова, неужто забыл, как Кочетов единственный из редакторов «толстяков» согласился опубликовать бондаревскую повесть «Родственники»? И Бондарев дрогнул, поменяв Сидорова на Олега Михайлова (к слову, именно Сидоров когда-то сменил Михайлова в отделе критики журнала «Юность»).
Равноценной ли оказалась замена? А это как посмотреть. И Сидоров, и Михайлов одно время придерживались одинаковых взглядов на текущий литпроцесс и были близки к либералам. Но один пользовался поддержкой Агитпропа ЦК, а другой всегда вызывал у партаппарата сомнения, ибо якшался с диссидентами. Знал ли об этом Бондарев? Да. Тогда почему он приблизил к себе Михайлова? Думается, отнюдь не потому, что Михайлов в разные годы был связан с Твардовским, Константином Симоновым и Борисом Полевым и нуждался в поддержке этих имён. Бондарева и Михайлова связал прежде всего Иван Бунин. Они оба очень любили прозу этого писателя; более того, Михайлов считался одним из лучших исследователей творчества русского классика. Возможно, Бондарев рассчитывал, что Михайлов в своей книге уподобит его Бунину. А что касалось отношений Михайлова с диссидентами, то критик не раз демонстрировал свою гибкость и умение в сложные для него моменты отмежеваться от опасных связей. Зря ли его в начале 1970-х годов взял к себе в «Наш современник» Сергей Викулов?
Кстати, Олег Михайлов не совсем оправдал ожидания Бондарева. Книгу о нём он написал (она вышла в 1976 году), но параллели бондаревских вещей с произведениями Бунина проводить не стал. Писатель был обижен и позже отдалился от критика.
Попробуем подвести предварительные итоги. Что же дал Бондареву руководящий пост в Союзе писателей России в первой половине 1970-х годов? Он, несомненно, укрепил свой авторитет в коридорах власти и в литературном сообществе. Писатель попал в элитные круги, его стали продвигать и по другим линиям. Так, в 1974 году он возглавил Добровольное общество любителей книги России, а в 1975-м был избран депутатом Верховного Совета РСФСР. Оставалось только попасть в состав ЦК КПСС, но для этого надо было как-то извернуться и обойти Георгия Маркова, что оказалось невозможным.
Одновременно с должностями на Бондарева пролился щедрый наградной дождь: он стал лауреатом Ленинской премии и Госпремии РСФСР имени братьев Васильевых, а также кавалером орденов Ленина и Трудового Красного Знамени. С наградами пришла и куча благ. Во-первых, писателю разрешили выпустить первое собрание сочинений в четырёх томах. А во-вторых, он добился согласия властей на переезд в соседний по Ломоносовскому проспекту дом в освободившуюся четырёхкомнатную квартиру (ранее занимаемая им трёхкомнатная казалась уже недостаточной).
Многочисленные награды, видимо, в какой-то момент вскружили Бондареву голову. Он стал не в меру заносчив, и от него стали отворачиваться даже некоторые соратники. Виктор Астафьев в начале 1990-х годов писал вдове Константина Воробьёва, как он столкнулся с её мужем в 1975 году на съезде писателей России. В ту пору Воробьёву было очень трудно. «В этот раз, – рассказывал Астафьев, – Костя был особенно убит, жаловался мне откровенно…» А чем ему мог помочь Астафьев? Разве что добрым словом. И вдруг Астафьеву на глаза попался Бондарев. «Вижу, – писал Астафьев, – неподалёку с кем-то разговаривает Юрий Бондарев, изящно одетый, хорошо причёсанный, с опять же умело завязанным галстуком и уверенным видом. Я и ляпни Косте: „Ты ж с Бондаревым знаком. Так обратись к нему, он сейчас в фаворе, секретарь, в сферы вхож…“ „Знаешь что, – как-то разом освирепев, рыкнул Костя: – пошёл на хуй этот литературный барин! Я с голоду подохну, но к нему не подойду!..“ И от меня ушёл стремительно и только уж потом, где-то мы сидели в компании в гостиничной каюте, попивали водчонку, подсел ко мне и умело, да видно и привычно, отчуждение, возникшее меж нами, снял, но о Бондареве мы с тех пор с ним уже не разговаривали, да и надобности не стало. Оба мы скоро поняли, что на Бога надейся, а сам не плошай» (РГАЛИ. Ф. 3146. Оп. 1. Д. 245. Л. 25).
Вскоре Воробьёв умер.
Справедливости ради скажу, что Астафьев с Бондаревым потом еще не раз сближались и расходились, и Бондарев много чем Астафьеву помог. А вот с Воробьёвым не получилось…
Не всё просто оказалось тогда и в отношениях Бондарева с его прежним либеральным окружением. От кого-то писатель уже сам отошёл (в частности, от Григория Бакланова), кто-то, наоборот, стал его сторониться.
Критик Лазарь Лазарев, работавший под началом Бондарева в «Литературной газете», в своих воспоминаниях утверждал, будто размолвка писателя с либералами случилась ещё в конце 1960-х годов – после закрытого просмотра первых серий киноэпопеи «Освобождение». Но так ли это было? В личном фонде критика, хранящемся сейчас в РГАЛИ, я нашёл телеграмму и открытку Бондарева бывшему коллеге по «ЛГ». Первая была послана писателем Лазареву в январе 1974 года в связи с его 50-летием. «Дорогой Лазарь, – телеграфировал Бондарев, – в твой серьёзный день прими мои солдатские поздравления из Кисловодска. Обнимаю и поднимаю за твоё здоровье рюмку. Бондарев. Передала Валя (жена писателя. – В. О.)» (РГАЛИ. Ф. 3418. Оп. 1. Д. 266. Л. 10).
Спустя год на 9 мая Бондарев послал бывшему коллеге открытку. Он писал: «Дорогой Лазарь! – писал он. – В Великий солдатский день обнимаю тебя по-солдатски и желаю тебе и всему твоему семейству заслуженного счастья, железного здоровья и всяческого процветания! Поднимаю за твоё здоровье неизменные в этот день памяти фронтовые сто грамм! Ещё раз обнимаю тебя. Юрий Бондарев» (РГАЛИ. Ф. 3418. Оп. 1. Д. 266. Л. 11).
Значит, в 1975 году большинство умеренных либералов не собирались отмежёвываться от Бондарева. Разрыв между ними случился несколько позже, и у него были свои причины.
«Крик растерянности и отчаяния»
В начале 1970-х годов многие задавались вопросом: куда Бондарев после «Горячего снега» повернёт – продолжит вспоминать войну или обратится к новым для него темам? А писатель попробовал соединить то и другое.
Сам он уже в 1978 году утверждал, что первый толчок к новому роману ему дала одна из поездок на Запад. «В 1966 году, – рассказывал писатель 25 января 1978 года на встрече в Концертной студии Останкино, – целый день мне пришлось провести на одном западном аэродроме. Было очень туманно, сыро, самолёты садились не вовремя, залы ожидания переполнены. Я был один и от нечего делать сидел в баре, пил кофе, курил, наблюдал за пассажирами. Я не могу ответить, как возникает тень замысла, этот первый миг волнения, но мне кажется, что роман уже пишется задолго до того, как выведена первая строка на бумаге. И в тот момент, когда я увидел женщину, входящую с саквояжем в зал ожидания, почему-то мелькнула мысль, что сейчас должна произойти встреча некоего человека вот с этой женщиной после длительной разлуки, равной целой жизни. Я подумал об этом и стал наблюдать за женщиной, а она села на диван, закурила, развернула журнал, начала медленно его листать, просматривать. Вот это был первый толчок» (Бондарев Ю. Диалоги о формулах красоты. М., 1990. С. 14).
А вновь перед глазами Бондарева ожила эта сцена уже после того, как он сдал в печать «Горячий снег». И одно стало накручиваться на другое. Давая осенью 1970 года интервью корреспонденту газеты «Вечерняя Москва» И. Дучицкой, Бондарев признался:
«Герой моей новой книги – условно она будет называться „Шестидесятые годы“ – живёт в мирное время, рядом с нами. Это не будет роман в привычном смысле слова: в „Шестидесятых годах“ нет сюжета с завязкой, кульминацией, развязкой. Книга задумана как исповедь человека наших дней, и его глазами будет показан окружающий мир. Отношение моего героя к жизни, любви и смерти, познание им смысла жизни, прикосновение к добру и злу – вот центр романа, который замыслен как философский, что ли. Он не ограничен местом действия, события развёртываются и в Москве, и далеко от Москвы – в нашей стране и за её рубежами. Я ясно вижу своего героя, иногда же до физического ощущения представляется, что я встречаю его на замоскворецких улицах, мне известны его привычки, характер, его манера говорить… Пока не совсем ясно одно – когда всё своё время я отдам роману. В романе будет присутствовать и война. И в этом смысле будущая книга для меня очень личная» (Вечерняя Москва. 1970. 30 сентября).
Поначалу Бондарев надеялся управиться с новым романом за год-полтора. Но материал оказался для него сложным. Быстро погрузиться в него и со всем разобраться он не смог.
Новый рывок он сделал весной 1973 года. «Я, – признался он 16 апреля Вере Смирновой, у которой когда-то учился в Литинституте, – чрезвычайно редко бываю в Москве, сижу на даче (Красная Пахра), работаю над романом, освободили от секретарских обязанностей ‹в Союзе писателей России› до 1-го августа, срок не такой уж большой, поэтому испытываю состояние некоторой внутренней тревоги – успею ли закончить свой „Берег“, над которым сижу, как говорится, уже три года» (РГАЛИ. Ф. 2847. Оп. 1. Д. 49. Л. 3).