Здесь надо заметить, что сам Бондарев спустя годы из всего цикла романов об интеллигенции выделил именно «Искушение». «Эта книга, – заявил он в интервью Владимиру Бондаренко, – прелюдия всего того, что происходит сейчас. Кроме того, там замечательный герой, любовь тоже – будь здоров, даже убийство есть. Полный набор. До сих пор я считаю „Искушение“ своей лучшей книгой» (Бондаренко В. Серебряный век простонародья. М., 2004. С. 128).
Летом 1991 года ситуация в стране резко обострилась. Экономику лихорадило, управляемость государством скатывалась к нулю, национальные окраины быстро шли к отделению. Бондарева это сильно беспокоило. Но что он мог сделать? Разве что продолжать уповать на силу своего пера. Не поэтому ли он подписал сочинённое Прохановым страстное «Слово к народу»? Но это слово, во-первых, опоздало, а во-вторых, общество его не услышало. В середине августа грянул очень странный путч, приведший в итоге к распаду великой державы.
Тут ещё Бондарева сильно подвело его ближайшее окружение. Он продолжал рассчитывать на созданное им годом ранее движение «Единение». Но когда грянул путч, его зам по «Единению» Юрий Прокушев, не разобравшись, поспешил дать приветственную телеграмму в адрес путчистов. Естественно, этим промахом тут же воспользовались радикальные либералы. Что им был Прокушев? Какой-то зам. А кто возглавлял «Единение»? Бондарев. Значит, он и должен был за всё отвечать. Прокушев, правда, быстро отовсюду слинял, а вот Бондарева провластные круги стали везде склонять и требовать закрыть все руководимые им организации, в том числе и Союз писателей России.
Тогдашней своей растерянностью Бондарев возмутил даже часть своих соратников. В сентябре 1991 года двенадцать молодых авторов выразили писателю недоверие и потребовали от него уйти в отставку. Но тот бунт тут же подавили – для ветеранов, бывших важным ресурсом патриотического движения, Бондарев продолжал оставаться неким символом.
Но страну это не спасло. Вскоре Советский Союз рухнул. Часть литгенералов, вовсю поддерживавших тогда Ельцина, заявили о преобразовании Союза писателей СССР в некое Содружество Союзов писателей. Но это возмутило группу патриотически настроенных литераторов, которые организовали во дворе Дома Ростовых на Поварской громкую протестную акцию и сожгли чучело, символизировшее Евгения Евтушенко. В той акции самое активное участие принял и Бондарев.
Вообще всё, что тогда творили новая власть и примкнувшие к ней разномастные маргиналы, вызывало у писателя протест. Когда ситуация обострилась, он вместе со своими единомышленниками вышел на улицу.
Поэт Вячеслав Румянцев рассказывал, как 22 июня 1992 года он в Москве на митингующей площади у ВДНХ встретил в группе писателей Юрия Бондарева и, увлекаемый людским потоком, пошёл с ними в сторону Рижского вокзала. В какой-то момент людям преградили путь омоновцы с дубинками. «И – сверкают щиты на солнце, – вспоминал Румянцев. – Каким и дубинки лучатся. Фашисты. А высокий, пружинистый Юрий Васильевич Бондарев – полковнику: „Куда вы? Куда вы на свой народ? Даже десантников подключили, ребятишек губите!.. Я бы вас поставил к стенке под Сталинградом, предатель!..“» (Интернет-библиотека ХРОНОСА «Румянцевский музей». Запись за 20 марта 2012 года).
А потом была кровавая осень 1993 года. Всё тогда происходило на глазах Бондарева. Уже в конце 1998 года писатель о тех событиях написал пьесу «Переворот (93-й год)». И жалко, что ни один театр её так и не поставил – теперь, лишившись совписовских благ и привилегий, он снова, как в молодости, стал писать кровью сердца. Пусть порой неуклюже, зато искренне.
Понятно, что властям в ту пору было не до литературы. Все творческие союзы, все «толстые» журналы выживали как могли. В той ситуации Бондарев, оставаясь председателем Союза писателей России, просто не знал, что делать. Это порождало недовольство уже и в литературной среде. Многие видели, что в новых условиях Бондарев тянуть председательский воз больше не мог. Но писатель уходить на покой и не думал. Цепляясь из последних сил за власть, он начал одного за другим удалять из аппарата Союза писателей России Сергея Лыкошина, Геннадия Гусева, Валерия Рогова, Бориса Романова и других отказавшихся подчиняться ему литераторов.
В марте 1994 года руководитель Международного сообщества писательских союзов Тимур Пулатов внёс в Администрацию Президента России предложение о награждении Бондарева в связи с его 70-летием орденом Дружбы. Ельцин пошёл навстречу и подписал соответствующий указ, однако писатель ожидаемо от этой награды отказался. «Сегодня, – телеграфировал он в Кремль, – это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны».
Сразу после празднования своего юбилея в Центральном доме Советской Армии Бондарев собрался в очередной раз реформировать свой аппарат. Он намеревался провести на должность первого секретаря Арсения Ларионова и передать ему в ведение все финансовые, хозяйственные и кадровые дела. Тут уже литфункционеры не стерпели. Дело в том, что тремя годам ранее Бондарев помог Ларионову сместить в издательстве «Советский писатель» директора Анатолия Жукова. Ларионов тогда всем клялся, что остановит разрушение издательства и продолжит выпуск книг в первую очередь охранителей. Однако вскоре он расторг договоры почти со всеми авторами и перешёл в основном на допечатку тиражей романов Анатолия Иванова, которые приносили баснословную прибыль. Литфункционеры стали интересоваться, куда уходит эта прибыль, и выяснилось много неприглядных вещей. Естественно, сотрудники аппарата Союза писателей не хотели, чтобы Ларионов облапошил и их.
Первым бунт поднял Ванцетти Чукреев, с которым Бондарев в середине 1950-х годов вместе учился на киносценарных курсах. Он перетянул на свою сторону Игоря Ляпина, и вскоре за спиной Бондарева был создан оргкомитет по созыву внеочередного писательского съезда. Организаторы переворота попросили возглавить оргкомитет главного редактора «Роман-газеты» Валерия Ганичева. Расчёт был на то, что Ганичев наведёт порядок в финансово-хозяйственной деятельности Союза, а потом передаст Союз какому-нибудь авторитетному художнику.
Кадровые перемены были закреплены в июне 1994 года на внеочередном писательском съезде. На нём было дано слово и Бондареву, но писатель выступил очень путано. Он признал, что как руководитель оказался бессилен и не смог создать из Союза писателей пушкинско-толстовский символ культуры. «Сделать этого не удалось по главной причине – наше несовпадение, несовместимость, разобщённость стали напоминать баррикады противоборствующих сторон в одном лагере» (цитирую по: Литературная Россия. 1994. 1 июля).
По мнению Бондарева, многие патриоты в писательском союзе погрязли в яростных обличениях друг друга и не увидели настоящих противников. Но разве он сам не приложил к этому руку? Это ведь он незадолго до съезда с шумом объявил о своём выходе из редколлегии журнала «Наш современник». Официально писатель сослался на крен этого издания в сторону белой идеи. Особенно сильно его разозлили публикации давно нелюбимых им Александра Солженицына и Игоря Шафаревича. Да и материалы Вадима Кожинова, похоже, Бондарева тоже не очень-то радовали. Но, может, надо было для начала разобраться, что все эти авторы несли позитивного? Повторю: на самом съезде Бондарев как раз всех призывал к пониманию. «Не обличать, а понимать надо, – говорил он, – иначе мы уничтожим один другого».
Выступая на съезде, Бондарев сообщил, что решил на год раньше сложить свои председательские полномочия. «Я, – заявил он, – ухожу от общественных обязанностей к рабочему столу». Но писатель лукавил: уходил он не по доброй воле, а по требованию группы литфункционеров.
«Юрий Васильевич, – сообщил 15 июня 1994 года в письме Виктору Астафьеву критик Валентин Курбатов, – опять начадил метафорами, присоветовал не быть нарциссами своих чернильниц и с ложным смирением сложил с себя (на писательском съезде. – В. О.) полномочия, опережая позорное изгнание. И опять с пафосом, клятвами, призываниями… Тлен, разложение, смерд…»
После внеочередного писательского съезда Бондарев решил отдать своё имя журналу «Молодая гвардия». Сменивший там на посту главного редактора Анатолия Иванова Александр Кротов, по мнению писателя, сохранил приверженность коммунистической идее и в то же время сумел вписаться в капиталистические отношения. А самое главное – Кротов был готов подхватывать любой чих Бондарева.
Свой очередной роман «Непротивление» писатель отнёс в кротовскую «Молодую гвардию». В этом произведении он в чём-то продолжил линию давней своей книги «Тишина». Его героями стали вчерашние фронтовики, которые оказались на распутье: то ли им сомкнуться с преступным миром, то ли бросить криминалу вызов. Помню восторги Владимира Бондаренко. «Новый роман Юрия Бондарева „Непротивление“, – утверждал он в газете „Завтра“, – это то, чего нам сегодня не хватает. Это – не астафьевская злость и ненависть к стране и народу, захватившая его целиком, по сути, тоже писательская реакция на тотальное разрушение, на своё нынешнее одиночество и ненужность в этом враждебном мире. Это – не васильбыковский отказ от себя прежнего, отказ от своего офицерского вызова, по сути, перечёркивающий всю его предыдущую жизнь в безуспешных попытках встроиться в идеологию разрушения. Это – роман русского сопротивления. Это – нынешний офицерский вызов Юрия Бондарева».
Мне понятны чувства критика. Думаю, не ошибусь, если скажу, что «Непротивление» вызвало у него слишком много ассоциаций с кровавыми событиями 1993 года. Но я был поражён: как Бондаренко не увидел, что свой роман писатель скроил на газетный манер. Если «Тишину», я уверен, люди будут читать и через 20 лет, и через 30, то роман «Непротивление» забылся едва ли не сразу после своей публикации.
С этой точки зрения много вопросов осталось и после прочтения другого романа Бондарева «Бермудский треугольник», опубликованного в конце 1999 года в журнале «Наш современник». Его героем писатель избрал знаменитого живописца и ваятеля Егора Демидова. Эта книга уже впрямую была связана с попыткой осмысления трагедии ельцинского режима. Правда, большой любитель мистических образов Александр Проханов решил, будто «Бермудский треугольник» «имеет свою метафору – праведную пулю, выпущенную из недр растерзанного, осквернённого народа, из развалин разрушенного, поверженного государства в другое время, в иной торжествующий, мерзкий уклад, празднующий победу на обгорелых костях великой эпохи. Эта мистическая пуля будет лететь годы, тысячелетия, но настигнет мучителя, которым произнесён приговор, свершится гоголевская „Страшная месть“» («Советская Россия», 1999, 30 декабря).