Возле крыльца Василий спешился, почтительно поддержал стремя всаднику в красном корзно. Отрок неторопливо спустился на землю, взошёл на крыльцо. Длинный, до пят, плащ волочился за ним по ступенькам.
Неужто князь?!
А как скинул отрок корзно с плеч, и последние сомнения отпали. На груди его, на белоснежной рубахе из тонкой льняной ткани желтела золотая цепь с овальными медальонами из перегородчатой эмали - бармица[58].
Князь!
Ульяна знала, что князю Юрию Владимировичу пошёл шестнадцатый год, но не младнем он смотрелся - сущим мужем. Рослый, телом плотный, разве что приличествующей мужу бороды не было - так, лёгкий пушок на подбородке. Но взгляд уже взрослый, цепкий. Завораживающий взгляд...
В застолье Ульяна молчала, на Юрия поглядывала украдкой, боясь встретиться взглядом. О чём говорил в тот вечер Юрий, Ульяне не запомнилось. А вот голос запомнился: глубокий, властный и... ласковый.
И ещё показалось ей, что как бы раздваивается князь, за внешней значительностью речи вдруг приоткрывалось что-то беззащитное, ребячье.
На миг встретилась Ульяна взглядом с Юрием, таким вот, приоткрывшимся, и вдруг почувствовала, что жалеет его - неизвестно за что, по-матерински, по-бабьи.
А на Руси слово «жалеть» означало то же, что «любить»...
- А банькой-то, Марья-душа, озаботилась? - как бы мимоходом поинтересовался Василий.— Князь попариться пожелал.
Ульяна опустила голову, залилась жарким румянцем - догадалась. Но не было у неё ни обиды, ни внутреннего противления. Будь что будет...
Мужи отправились в баню одни. Однако едва Ульяна успела сменить праздничное платье на домашнюю распашную рубаху, стянутую простым пояском, и поснимала с пальцев тяжёлые перстни — в горницу заглянул Василий, поманил Марью.
О чём они шептались за дверью, Ульяна не слышала. Да и не прислушивалась она вовсе! Странное безразличие охватило Ульяну, не радовали больше ни восхищенные взгляды мужей, ни само княжеское гостевание. Тёплое чувство к князю, вдруг нахлынувшее на неё, будто истаивало, отдалялось. Проснётся утром - не вспомнит.
Но вошла Марья - весёлая, уверенная в своей правоте, - потянула Ульяну за руку. И Ульяна пошла за ней.
У баньки стоит дружинник с обнажённым мечом. Молча поклонился боярыням, отступил в сторону.
В предбаннике на лавке - востроглазый отрок в одном исподнем, босой. Бойко вскочил, поклонился в пояс, толкнул рукой низенькую дверцу - в мовницу. На круглом веснушчатом лице ни скрытой усмешки, ни намёка на осуждение — одна почтительность.
После Ульяна узнала, что это был Тишка, ближний комнатный холоп князя Юрия, и подружилась со смышлёным юношей, вдвоём они лелеяли князя Юрия Владимировича и оберегали его покой...
Перед порогом Ульяна помедлила, рука невольно потянулась перекреститься. Но спохватилась Ульяна - не к месту и не к случаю святой крест, дело-то греховное.
Пригнув голову, шагнула в мовницу.
Юрий сидел в уголке на лавке, обняв ладонями плечи, едва различимый в дрожащем пламени свечей. Свечей было много, но горели они в паркой мовнице плохо, трещали и чадили.
- Здравствуй, княже, - тихо произнесла Ульяна.
Юрий кивнул, не повернув головы.
Но Ульяна не обиделась, догадалась - стесняется юный князь, робеет.
«Неужто я у него первая?» - осенила догадка.
Торопливо развязала поясок, сбросила распашник и осталась в одной сорочице из тонкой льняной ткани. Заговорила раскованно, сама удивляясь своей бойкости:
- Позволь, княже, попарю. Ложись на полок-то, ложись...
Плеснула из ковшика квасу на каменку. Сладкий квасной пар перехватил дыхание. Березовым веничком прошлась князю вдоль спины, по бокам, снова по спине — парить Ульяна умела.
Юрий лежал ничком, положив голову на сомкнутые руки, молча и покорно.
Ульяна подняла деревянную бадейку с холодной водой, чтобы окатить после пара, но тихо поставила обратно. Больно уж студёной показалась ей вода, долила кипяточку - пожалела. Осторожно облила тёплой водой плечи, спину, принялась гладить ладонями.
Давно бы пора сызнова окатить водицей и ещё попарить, а она всё гладила, гладила...
Наконец Юрий поднялся, потянул её за руку, усадил рядом. Сорочица намокла, прилипла к телу. Будто голой смотрелась Ульяна — во всей откровенной женской красе.
Юрий осторожно поглаживал голые руки, плечи, несмело потянулся к груди.
Ульяна скинула сорочицу, сама откинулась спиной на полок:
- Иди ко мне, любый...
Тишка в предбаннике исскучался. Давно не плещется в мовнице вода, голосов не слышно, а не зовёт князь. Не раз и не два подходил к двери мовницы, прислушивался.
Тихо!
Наконец решился, осторожненько приотворил дверь.
Лежат, обнявшись, на жёстком полке, как на перине пуховой, не шевелятся, а вместо одеяла - коса распущенная...
Только на рассвете вышла боярыня — прямая, строгая, распашник туго подпоясан. На Тишку даже не взглянула. Да и к чему ей на холопа глядеть? Это его, холопское, дело - всё подмечать и везде поспевать.
Подхватил Тишка широкий, банный, рушник - и в мыльню.
Юрий Владимирович пригнулся к оконцу - смотрит, как боярыня идёт по двору. На Тишкино негромкое – «Дозволь, княже, ручничком оботру» - встал, шагнул навстречу, приобнял верного холопа за плечи:
- Хорошо-то как, Тиша!
Хотел Тишка по-дворовому пошутить, что после хорошей бабы всегда хорошо бывает, если только муж не застанет, но не осмелился, заулыбался только - широко, радостно.
Счастье верного слуги - в господской радости. Счастлив был Тишка княжеской радости и мимолётной княжеской ласке и благодарен боярыне, подарившей князю эту радость. Мужем стал Юрий Владимирович не только по разуму и достоинству, но и по естеству, и он, Тишка, к этому хоть с бочку, но причастен. Такое не забывается!
О том же думал боярцн Василий, покачиваясь в седле рядом с князем по дороге в Ростов. Ничего не сказал ему Юрий, но чувствовал боярин, что ещё ближе стал князю, отодвинув в сторонку и всесильного ростовского тысяцкого Георгия Симоновича, и родовитого Фому Ратиборовича, и велеречивого духовника Савву. Хотя, казалось, куда уж ближе: с первого судового пути неотлучно был Василий при князе - и товарищем в играх, и советником, и доверенным слугой. Это со стороны могло показаться, что Василий - только княжеский постельничий. А сведущие люди знали, что давно уже доверяли князь и тысяцкий смышлёному сыну боярскому Василию самые-самые сокровенные, тайные дела, и всё больше невидимых нитей из своих и чужих городов тянутся к Василию, чтобы соединиться воедино в утреннем докладе князю. «Тайных дел воевода!» — шутливо называл себя Василий. И в этой шутке была большая доля правды.
За удачи в тайных делах был пожалован Василий боярским чином, многим значительным людям на зависть и удивление.
Всё на Марьином гостеприимном дворе получилось так, как задумал Василий. Одного он не сумел предугадать: что окажется Ульяна для князя не мимолётной утехой, а сердечной привязанностью. Когда Юрий Владимирович бывал в Ростове (жил-то князь больше в Суздале), обязательно гостевали на Марьином дворе. После застолья уходил Юрий в ложницу к Ульяне и оставался там до утра. Кроме Тишки, никому в ложницу доступа не было, да и Тишку звали редко, квасу принести или ещё чего. Боярина Василия князь брал с собой в гости редко, да и Марья только встречала гостя и уходила в свою ложницу, будто не она на дворе хозяйка, а сестра Ульяна.
Потом и вовсе переехала Ульяна в Суздаль. Каморку ей выделили рядом с княжеской ложницей. А что стенка между ними была, так то не помеха. Прорезана в стенке потайная дверца, от постороннего глаза прикрытая ковром. Юрию и за порог не надо выходить, чтобы встретиться со своей любушкой.
На людях Юрий вместе с Ульяной старался не показываться, однако к вечернему застолью, если не было посторонних, звал Ульяну часто. Сидели они рядышком во главе стола, как муж и жена. На осторожные намёки боярина Василия, что надобно бы поостеречься недоброй людской молвы, Юрий внимания не обращал.
Но когда в Суздале пошёл шепоток, что князь едва вышел из отроческого возраста, а уже с боярской вдовой как с венчанной женой живёт, Юрий призадумался. Нехорошо получалось, для княжеской чести стыдно.
Тогда-то и отправили Ульяну в Кидекшу, ключницей на княжеский двор. Разумно посоветовал боярин Василий: по месту близко, полчаса на коне, а от любопытных глаз - далеко.
И раньше князь Юрий Владимирович часто наезжал в Кидекшу, а теперь и вовсё больше жил в своём новом граде, чем в Суздале. Почасту так бывало: утром приедет князь в суздальский дворец, посидит на совете с боярами, послов примет или доклады тиунов послушает, а после обеда - обратно.
А этой осенью, едва развязались неотложные дела, отъехал Юрий в свою любимую Кидекшу и задержался до зимы. Со двора почти не отлучался. Видно, хватало князю утехи в своём собственном тереме.
Ульяна словно расцвела, по двору не ходила - порхала, одаряя встречных счастливой улыбкой. И люди улыбались ответно. Лишь завистливые на чужое счастье не радуются, а завистник и сам себе не мил...
Разве кто мог знать, что из Переяславля уже едет гонец и что Мономахово слово, которое он привезёт, положит конец счастью Ульяны?
4
Гонец нагрянул в Суздаль поздним вечером, когда городские ворота были уже на крепких запорах. Сопровождавшие гонца дружинники дерзко застучали в ворота древками копий. Воротные сторожа, услышав, что приехали люди Владимира Всеволодовича Мономаха, кинулись открывать высокую — чтобы на коне можно проехать — калитку. Приезжие по одному протискивались в калитку — заиндевевшие, ссутулившиеся в сёдлах.
Стоял уже декабрь, холодный и вьюжный, и приближались Никольские морозы, знаменующие неотвратимость зимы. Недаром в народе говорили: «Хвали зиму после Николина дня!» В этот год зима пришла прямая, снежная, без поганой оттепельной мокрети. Богатырская зима!