Святослав слушает со вниманием, даже кубок в сторону отставил:
- А наши князья?
- Явных латинян среди князей нет. Владимир Великий, Первокреститель, от византийского патриарха веру принял. Владимир Мономах тако же Православию верен оставался и сыновьям своим веру завещал... А вот Мстиславичи...
Удивлённо смотрит Святослав Ольгович, недоверчиво.
Юрий мягко втолковывает:
- С кем Изяслав Мстиславич дружбу блюдёт? С венгерским королём, а венгры то и дело на православную Византию воюют. С польским королём Мстиславич в родстве и союзе. Оба короля на помощь латников шлют. Спроста ли? Митрополита Мстиславич не желает принимать из греков... Как это?.. Заметил, княже, что православный епископ Новгорода Нифонт неизменно за меня стоит? Понимает, что истинный оплот Православия — Ростов и Суздаль! А ростовский епископ грек Нестор? В большой дружбе мы с ним!
- Верно, княже, великая тебе польза от благорасположения святых отцов...
- Теперь рассудим, от кого из князей добра лучше не ждать, а на кого при случае опереться можно. Противостоят нам Мстиславичи...
Святослав Ольгович согласился с Юрием: от Мстиславичей добра ждать не приходилось.
- Давыдовичи... Добрыми союзниками нам не будут, но и Мстиславичам на них надеяться напрасно. Не примкнут они к Мстиславичам, только о своей выгоде заботятся. Думаю, с ними договориться можно, хотя веры им нет...
И снова согласился Святослав Ольгович, добавив от себя, что сильно злобятся Давыдовичи на великого князя Изяслава Мстиславича, что не допустил конечной погибели князей Ольговичей и даже брата Игоря из тесного заключения отпустил, перевёл на сладкие хлеба в киевский монастырь.
А Юрий продолжал перечислять:
- Мой дядя Святополк Владимирович Туровский, хотя втайне против Мстиславичей, но слаб и нерешителен. Однако сбрасывать его со счета неразумно, остался Святополк старшим из всего княжеского рода. В споре за великое княжение может своё веское слово сказать. Ещё князья Владимировичи - Василько и другие, что отчины в опасной близости от Венгрии и Польши имеют. У тех только на нас надежда. Затаились до поры, но с нами будут...
- Всё-то ты разложил, как на столешнице, - криво усмехнулся Святослав. - А обо мне как думаешь?
- Не обижайся, брат Святослав, но отчина твоя зажата промеж Суздалем и Черниговом. Чего можно ждать от Давыдовичей — сам ведаешь. Одна у тебя дорога - вместе с Суздалем, и на той дороге я тебе верная опора...
Долго молчал Святослав, шевелил губами — прикидывал. Наконец улыбнулся открыто, спросил как бы с шуточкой:
- Крест целовать или на слово друг другу поверим?
- На слово, княже!
Князья обнялись, троекратно облобызались, заговорили просто, буднично - о неотложных княжеских делах. Юрий посоветовал Святославу Ольговичу вывести свою рать из смоленских волостей и поставить за Окой, в Серенске или в ином крепком месте. А как суздальское войско из-под Торжка возвратится, Юрий пошлёт за Оку своих воевод с полками. Будет о чём поразмыслить Давыдовичам...
О себе Юрий сказал так:
- На Москве пока поживу. Буду отстраивать крепкий град. Приезжай, княже, на макушке лета, в новом граде пировать будем. А может, и свадьбу сына моего Андрея в Москве сыграем. Быть тогда тебе, княже, посажёным отцом!
7
Кремлёвский холм лысой медведицей прилёг в углу между Москвой-рекой и речкой Неглинной; на оконечности холма бор был уже вырублен и стояла малая крепостица — частокол над неглубоким рвом, дозорная башенка. Неказистая была крепостица, слабая; Юрий Владимирович как посмотрел, так и решил раскатать несуразное строение по брёвнышку и ставить крепкий град.
Недоволен был Юрий. Казалось, давным-давно приговорили ставить город на Москве-реке, а вместо дела одни разговоры. Дескать, радеем, княже, поспешаем. Вот оно, их поспешание!
Нерадивых тиунов Мазилу и Поплеву князь велел отставить и отослать в дальнюю вотчину, ратайными холопами. И поделом! Даже от леса кремлёвский холм не расчистили, а лес ещё ошкурить и высушить надобно, прежде чем употреблять на градное строение!
Только когда прибыл из Владимира проворный тиун Иван Пыпин, работа закипела. Приехали артели лесорубов и градодельцев из Ростова, Суздаля, Владимира. Обозами приходили мужики из соседних волостей, ставили шалаши возле Великого Бора. Грелись у костров — апрель выдался не морозный, но студёный. Костры пылали всю ночь, благо сучьев — прежних и новорубленых - было вокруг много.
А с рассвета до заката в Великом Бору слышался бойкий перестук топоров, тяжкий гул падающих сосновых стволов. Из этого строевого соснового леса — кремлевника — будут складывать град.
Отступал Великий Бор от устья речки Неглинной, надрывались пахотные мужицкие лошадёнки, верёвками вырывая из оттаявшей земли чёрные пни.
Тиун Ивашка Пыпин метался на лохматой проворной лошадёнке, и казалось людям, что он одновременно везде: ругается пронзительно, плёточкой помахивает, наставляет страдников, подсказывает и исправляет. При таком тиуне не заленишься!
Потом ещё людей подвалило. Землекопы пришли рыть ров и насыпать вал. Тиун Пыпин самолично отмерил полукруг от Москвы-реки до Неглинной, обозначил колышками:
- Тако копайте!
Стёсывали лопатами склоны холма, чтобы стали ещё круче, неприступнее.
Крепкие стены складывали не только от поля, но и над крутизной холма, дружинные избы ставили - не на малую дружину, но на сотни воев. В сотне шагов от Боровицких ворот, выводивших к устью Неглинной, умелые владимирские мастера возводили из сухого леса храм Иоанна Предтечи. Храм возводился в память покойного Иванка Юрьевича. Зодчий Лука Наровитый, приехавший на Москву несмотря на преклонный возраст (на коня старец всесть уже не мог, всю дорогу пролежал на соломе в телеге), обещал князю Юрию Владимировичу, что храм будет небольшой, но нарядный.
Юрий на кремлёвском мысу появлялся редко — доверял тиуну Ивашке Пыпину. Да и на зодчего Луку Наровитого крепко надеялся — ни одного упущенья не пропустит!
Поуспокоилась мятежная душа Юрия Владимировича, отхлынули на время ратные и державные заботы. Да и чего беспокоиться?
Воевода Пётр Тихмень с сильным полком пошёл за Оку-реку, подкрепил дружины князя Святослава Ольговича. С черниговской стороны стало безопасно.
Воевода Непейца Семёнович с другой сильной ратью прямо перед Москвой стоит, на Великом Лугу. Дружинники в разных воинских хитростях упражняются целыми днями, а пешцы со своими десятниками на градное строение ходят, помогают в сотни крепких рук.
А сам град Москва, уже обведённый крепкими стенами?
Три дороги здесь сходятся: смоленская, рязанская, черниговская. И все три дороги теперь на замке!
За остальные свои грады Юрий был тоже спокоен: в Ростове старший сын Ростислав с тысяцким Георгием Симоновичем, во Владимире — Андрей. Суздаль крепко держит Ощера Трегуб, один в двух лицах - и за тысяцкого, и за дворецкого.
Боярин Василий вечно в разъездах, но скоровестников шлёт беспрестанно, и знает Юрий, что в других княжествах происходит.
Вести от боярина Василия приходили нетревожные, княжеского властного вмешательства не требующие. Счастлив правитель, имеющий рассудительных и верных мужей!
Боярыня Кучковна давно отошла от тесного заключения и мужниных побоев, порхает по двору как юница. В теремах дворня новая, расторопная и уважительная (прежних Кучковых челядинов Юрий велел со двора свести в дальние деревеньки - от греха подальше).
Уютно было Юрию Владимировичу на бывшем Кучковом дворе, семейно. В Суздаль не тянуло, да и причина была - самолично за градным строением приглядывать.
Вдвоём со старшим дружинником Глебом князь объезжал окрестности. Сырыми были местности вокруг Москвы, перерезанными множеством рек и больших ручьёв[123]. Красные сёла и боярские дворы стояли только на возвышенности, а между ними — пустыри, болота, топи.
Неприглядной была такая разорванность, но полезной. Попробуй проберись большой ратью к Москве по таким неугодьям! Все обозы завязнут!
Бор на кремлёвском холме князь Юрий приказал вырубить не до конца, оставить со стороны поля широкую лесную полосу. А на немногих лесных дорогах — засеки со сторожами. Ещё одна преграда!
Незаметно подкрался месяц май, время полевой страды.
В мае что ни день - страдникам-землепашцам новые заботы.
На Еремея-Запрягальника сеяли по ранней росе жито[124].
На Бориса и Глеба, в соловьиный день, рачительные хозяева уже отсеивались, а ленивым только и оставалось, что с завистью посматривать на соседские нивы и прикидывать, сколько жита сами не добрали.
На Ирину-Рассадницу высаживали в живую землю капусту, бабы пели:
Не будь голенаста, будь пузаста.
Не будь пустая, будь тугая.
Не будь красна, будь вкусна.
Не будь мала, будь велика!
На Иова-Горошника[125] сеяли горох, на Николу-Вешнего - ранний овёс и пшеницу, а кто не успевал - досеивали на Пахомия-Бокогрея.
На Фалалея-Огуречника высаживали огурцы, на Оленин день — ранние льны. А там и день Феодосии-Колосяницы близко, когда начинают колосить озимые хлеба.
Как завершение первой полевой страды — день Еремея, конец пролетья, начало лета!
На пролетье князь Юрий отпустил страдников по деревням. Месяц май весь год кормит. Сила княжества не токмо в оружье и серебре, в хлебушке - тоже.
На Боровицком холме остались артели градодельцев да пешцы из рати Непейцы Семёновича, но работа продвигалась споро. Лука Наровитый княжеский терем уже под крышу подводил. Небольшой был задуман терем, но с широкими сенями, чтобы мог князь попировать со своими мужами без тесноты.
В июне приезжал из Владимира сын Андрей — просить отцовского благословения на брак с девицей Улитой Кучковной.