Забористый был квасок, с хмелем и хреном, у Юрия слёзы из глаз покатились и в нос шибануло остро. Едва отдышался. А тиун стоит, улыбается, ещё в чашу из корчаги норовит подлить.
Но Юрий уже встал из-за стола, кивнул Георгию Симоновичу:
- На волок поглядим...
Возле ладей, приткнувшихся к берегу, суетилось множество людей, как муравьи возле муравейника. Снимали с ладей вёсла и мачты, тащили на плечах коробья, узлы, складывали на подъезжавшие телеги. Покрикивали на лошадей, лямками вытягивавших оголённые ладьи на берег. Работали ладно, сноровисто, и вот уже первая ладья вкатилась по брёвнам в лесную просеку.
Юрий велел привести коней.
С тысяцким Георгием Симоновичем, тиуном и гриднями-телохранителями проехали вдоль волока.
Не сразу и поймёшь, твердь здесь или болотина. Ладьи тяжело ползли по липкой грязи, но лошади, надрываясь в лямках, упирались копытами в твёрдое: по обе стороны были проложены дороги из жердей. А когда было совсем уж тяжко, смерды ступали в липкую грязь, толкали ладьи плечами. Труд тяжкий, что ни говори, но необходимый и привычный. Испокон веков так одолевали волоки на Руси.
Небо заволакивалось серой дождевой хмарью.
- Может, в избу вернёмся, княже? - предложил тысяцкий.
- Возвращаемся!
В тёплой избе при волоке княжич и бояре прожили три дня, пока не явился в отяжелевшем от дождя кафтане воевода Непейца и не объявил, что все ладьи уже в Вазузе и к плаванью изготовлены.
Снова поехали по жердевой дороге вдоль просеки, обгоняя волоковых лошадёнок, низкорослых, но крепких и послушных. Тучи цеплялись за гребни ельников, изливаясь дождевой моросью. Сумрачно, тоскливо. Возились в грязи смерды, подталкивая уже не переяславские, а чьи- то чужие ладьи. И в непогоду не останавливался волок.
Смерды поглядывали на нарядных всадников завистливо и недоброжелательно. Но Юрий не обижался. Каково так, в любую непогодь неизбывное тягло своё нести?! Но не земным установлением, а Богом так предопределено, что каждый к своему труду приставлен: княжий муж - к ратному, смерд - к рабскому, и иного быть не могло.
Знать-то сие Юрий знал, но чувствовал себя как-то неуютно, будто виноват был перед людьми, и облегчённо вздохнул, когда впереди открылась свободная вода реки Вазузы, а на ней — вытянувшийся цепью суровый караван.
Спешились, бросили поводья тиуну и его людишкам, на лёгких долблёнках поспешили к ладьям, даже не оглядываясь на неуютный берег.
Юрий махнул кормчему, чтобы снимались с якорей, и скрылся в подпалубной дружинной каморе. Тысяцкий Георгий Симонович, бояре Фома Ратиборович и Василий, воевода Непейца, огнищанин Корчома - все ближние мужи собрались здесь, грели у горшка с углями зазябшие руки.
Зашевелилась за бортом вода - караван тронулся в путь.
Волжское путное шествие запомнилось Юрию серым однообразием неразличимых дней. Серым было небо. Серыми и смазанными были берега, отдалявшиеся друг от друга с каждым дневным переходом. Серыми и скользкими от дождей были избы в мерянских селениях, где судовой караван останавливался для ночлега. Местные жители говорили, что такого затяжного ненастья в сентябре не помнили даже старики.
К мерянам Юрий присматривался с любопытством и опаской - никак не мог забыть рассказа епископа Ефрема о злых язычниках, дубьём избивающих пастырей своих, святых отцов. Оказалось же - люди как люди! Разве что одеждой отличаются. Меряне подвязывали волосы кожаным ремешком, обвитым полосками меди, у висков подвешивали медные или серебряные кольца, смотря по достатку. На праздничном платье (многие приоделись, встречая князя) вместо пуговиц - бронзовые привески или колокольчики. Пояса с набором, на руках браслеты из бронзы или серебра, сапоги с подковками, позументы с прокладкой из бересты. Ничего, нарядно...
Между собой меряне говорили по-своему, но и по-русски понимали, а старейшины, с которыми говорил Юрий, и по-русски говорили чисто, без коверканья слов. Иные учёные греки так чисто говорить не умели.
Мерянские жилища — прямоугольные срубы, поставленные на землю или заглублённые на аршин, - ничем не отличались от русской рубленой избы. Языческих же идолов, священных амулетов, вылепленных из глины, Юрий у мерян не видел. То ли не держали их меряне в жилищах, то ли припрятали от князя.
За селеньем щетинились полоски жнивья, мычала под навесами скотина, рыбацкие сети сушились на жердях — совсем как в русских деревнях.
Удивлялся Юрий, что мерянские селенья мирно соседствуют с русскими деревнями, а в иных селеньях, среди мерянских жилищ, русские дворы стояли - соседями.
Георгий Симонович пояснял, что заселяли новгородские выходцы здешние места мирно, без кровопролитий, и ныне с мерянами не враждуют. Земель под пашню всем хватает, да и промыслы схожие: хлеба выращивают, скотину держат, рыбу ловят, охотятся, дикий мёд выгребают из бортных деревьев. Обильна земля Ростовская и просторна, всего всем хватает!
- Мирное сожитие княжеству на пользу, - подчеркнул тысяцкий. - Потому меряне охотно в походы вместе с Русью ходят. С князем Олегом Вещим на Киев ходили и ещё дальше[22] - за море, в Царьград.
Возможно, именно после этих слов Юрий решился отклонить просьбу епископа Ефрема послать отроков с оружием, чтобы силой согнали местных жителей для пастырской проповеди. Ответил недовольно:
- Погодим, владыко... До Ростова...
Епископ ушёл недовольный, но Георгий Симонович решение княжича одобрил. Не оружьем согласие в княжестве поддерживается, но добром и справедливостью...
Над большим городом Ярославлем, куда ладьи приплыли на исходе сентября, тоже висели дождевые тучи. Время для остановки было самое неподходящее, середина дневного перехода, но пристать пришлось. Под береговым обрывом, у самой воды, кипела большая толпа со стягами и хоругвями, колокольный звон плыл над Волгой. Ярославцы встречали князя!
Торговые люди остались в ладьях, а Юрий с боярами и гриднями поднялся в город.
Место, где издревле стоял Рубленый город, когда-то называлось «Медвежий угол». И впрямь был угол - на Стрелке между Волгой и Которослью. И овраг, который прикрывал город с поля, так же называли «Медвежий овраг».
По преданию, когда великий князь Ярослав Мудрый впервые приехал с дружиной в здешние места, негостеприимные горожане выпустили на него медведя. Но отважный князь зарубил зверя секирой. Устрашились горожане, отворили ворота. Князь Ярослав не стал карать своевольников, ободрил приветливым словом и даже имя своё дал городу - Ярославль. Знал прадед Юрия, что добром распространённая власть - надёжнее. И Ярослава добром вспоминали ярославцы, даже княжеский дворец сохранили в исправности, хотя давненько не наезжали князья в Ярославль.
В княжеском дворце встретили Юрия и его мужей шумным почестным пиром. О караванщиках тоже не забыли, вынесли хмельные меды и всякую готовизну прямо на берег, к ладьям. Так и пришлось в Ярославле заночевать, хотя Георгий Симонович был недоволен. По обычаю- де князя первым должны величать ростовцы, потому что стольный град — Ростов, а Ярославль — только ростовский пригород...
Быстра оказалась речка Которосль, против течения выгребали с трудом, но налегали, налегали на вёсла - манило гребцов близкое окончание пути.
Светлело небо, а когда судовой караван выбежал на простор озера Неро, впервые сквозь тучи проглянуло солнце. Переяславцы увидели в сем доброе небесное знаменье.
Само озеро было светлым и спокойным, будто застыло в низких берегах, заросших камышом. Трудно было даже угадать, где кончается вода и где начинается твердь.
Потом камыши расступились, и на открытом берегу, вплотную к воде, показались валы и стены Ростова. Весь город высыпал на узкую полоску песка между валами и водой, словно ещё одна стена выросла перед Ростовом - живая.
Караван встал поодаль, и только одна ладья, княжеская, медленно и торжественно приближалась к берегу. Поднялись и затрепетали княжеские стяги. Дрогнула толпа и под торжествующий колокольный перезвон качнулась навстречу. По щиколотки забредали люди в воду, по колено - дно опускалось полого.
Высокий муж в воинском шлеме, самый уважаемый из ростовских бояр, Жирослав Иванкович приветственно поднял руку:
- Ступи, княже, на землю свою и властвуй честно и грозно!
Долго ликовали ростовцы, обретя наконец своего князя. Несменяемого князя, как обещал клятвенно верховный держатель Ростовской земли князь Владимир Всеволодович Мономах. А что млад князь Юрий - не беда. На княжеских столах мужают быстро, да и мудрые советчики есть, один тысяцкий Георгий Симонович многого стоит!
Немногие тогда понимали, что почётная встреча и общая радостная готовность принять князя Юрия - не венец делу, но только первый прилад.
Полное затвержение придёт через год.
7
В лето от Сотворения Мира шесть тысяч шестьсот пятое[23] великокняжеский гонец привёз грамотку, а в грамотке написано, чтобы князь Юрий Ростовский ехал немедля в Любеч, на княжеский съезд. И ещё одна грамотка была у гонца - под восковой печатью князя Владимира Мономаха. Отец подтверждал, что медлить не следует, а в Ростове вместо себя посоветовал оставить тысяцкого Георгия Симоновича.
«А кого из ростовских бояр в Любеч взять, Фому Ратиборовича или кого иного, сами порешите. Фому же Ратиборовича в Киеве знают и любят, и брат его Ольбег при великом князе неотлучно...»
Отцовский намёк Юрий понял. На княжеский совет полезно взять любезного всем мужа. А тысяцкого Георгия Симоновича в Киеве невзлюбили: слишком уж ретиво отстаивал тысяцкий ростовские выгоды! Придерживал киевские урочные дани. Недосылал ратников в великокняжеское войско. Дерзок был и своеволен.
Люто ненавидели Георгия Симоновича в Чернигове, Рязани, Тмутаракани, что было понятно - сидели в тех градах Гориславичи, недруги давнишние. Но и их дразнить на съезде ни к чему.