Присмотревшись к Светлане, Дроздов сделал соответствующие выводы. А далее всё получилось почти так, как потом будет в легендарном фильме «Место встречи изменить нельзя», когда капитан Жеглов говорил старшему лейтенанту Шарапову: «Правильная девочка» — и рекомендовал ему жениться. Юрий Иванович зашёл, что называется, с другой стороны, сказав: «Света, смотри: такой парень, надёжный, толковый, я его давно знаю. Ты не теряйся!» — а потом познакомил её с Савинцевым на волейбольной площадке.
Вскоре Евгений Александрович Савинцев, о судьбе которого мы кое-что потом расскажем, и Светлана Александровна поженились и вместе прожили долгую и счастливую жизнь.
…И тут, думается, кто-то из читателей может — по аналогии — попросить рассказать что-либо о личной жизни нашего героя. Нет проблем, рассказываем как раз о том самом времени, ссылаясь на его старшего сына, Юрия Юрьевича:
«Насколько я помню отца, с раннего моего детства, он всё время зубрил немецкий язык. Утро, ночь — без разницы — сидит у настольной лампы, что-то учит, отмечает в блокноте правильные-неправильные глаголы. Потом он передал эти свои блокноты моей дочери, она пыталась по ним заниматься, но ничего не получилось — это было его личное, его методика…»
Известно, что Юрий Иванович прекрасно знал немецкий язык и говорил на различных его диалектах. Чтобы иметь возможность при необходимости «превратиться в немца», он нередко выезжал в Западный Берлин, благо знаменитой стены тогда ещё не было, наблюдал за тем, как местные жители ведут себя в различных житейских обстоятельствах — в магазине, в кафе или в пивной, в кино, слушал, как они разговаривают между собой, старался усвоить их манеру поведения, жестикуляцию и многое иное, что создаёт образ «типичного представителя» этой нации. И ведь получалось — немцы в повседневном общении принимали его за своего соотечественника!
Но оказалось, что в тот момент руководству Дроздова потребовался человек совсем иной национальности. Об этом нам рассказывал сам Юрий Иванович, когда мы работали над книгой «Подлинная история „Майора Вихря“», посвящённой судьбе Героя России Алексея Николаевича Ботяна{17}, которая вскоре вышла в «молодогвардейской» серии ‹‹Дело № …››:
«Где-то в 1959 году меня один раз вызвали к руководству. Там было несколько человек, и Ботян там сидел тогда… Начали меня расспрашивать: давайте поговорим на украинском языке, а какие песни украинские вы знаете, ну и так далее… Такой вроде бы лёгкий, ни к чему не обязывающий разговор. Ко мне обратились потому, что я жил в Харькове и немного говорил по-украински. Ботян ничего не спрашивал, только смотрел на меня и внимательно слушал. Так мы посидели, побеседовали, затем мне говорят: „Ладно, иди, не подходишь!“ И я спокойно возвратился к своим делам. Только через некоторое время мне стало ясно, что меня рассматривали как человека, который мог бы принять участие в операции по ликвидации Бандеры{18}. Но не получилось! Ботян там присутствовал как специалист, как эксперт…»
Сам Алексей Николаевич, когда мы его спросили, про этот случай не помнил. «Что-то было, — ответил он. — Но в памяти это не осталось — я же в этом деле активного участия не принимал…»
Счастливая особенность профессии разведчика: напрочь забывать то, чего держать в голове не нужно.
Зато, как помнится, сам Юрий Иванович с большой теплотой рассказывал нам про этого замечательного человека, фамилия которого ещё не раз прозвучит на страницах нашей книги:
«С Алексеем Николаевичем Ботяном я познакомился в 1957 году. До этого я его не знал никак. Знакомство наше состоялось на спортивной площадке, на задворках больницы Святого Антония — это в Берлине, где мы каждое утро собирались для игры в волейбол. Вместо физзарядки. Так он там был — подвижный, прыгающий живчик, который работал — вернее, служил — в одном из отделов Берлинского аппарата… Там мы и познакомились. То, что он весельчак — это известно, и когда придёшь к ним туда, в подразделение, то голос его всегда был слышен. Живой, энергичный и очень хороший парень такой! Больше я какого-либо отношения в годы работы в Германии с ним не имел, потому как подразделения находились в разных местах, он занимался своим делом, я — своим…»
А вот сам Дроздов остался в памяти своих сослуживцев человеком совершенно иного склада. Нам повезло, потому как мы достаточно хорошо знаем полковника Виталия Викторовича Короткова, который был свидетелем первых шагов Юрия Ивановича на разведывательном поприще.
Предупреждаем сразу: это совсем не родственник вышеупомянутого генерал-майора Александра Михайловича Короткова, и его отец, Виктор Васильевич Коротков, был не чекистом, но армейцем, генерал-майором танковых войск. В 1943 году, во время Курской битвы, он был начальником штаба Управления командующего бронетанковыми и механизированными войсками Донского фронта и «пристроил» шестнадцатилетнего сына, мечтавшего попасть на фронт и выполнившего условие успешно завершить школьный учебный год, в танкоремонтную мастерскую — рядовым солдатом. После войны Виталий Викторович окончил военное училище, а затем был зачислен во внешнюю разведку. Про Юрия Ивановича он рассказывал так:
«Я знал его по Берлину как работника отдела „Н“ (нелегальная разведка. — А. Б.). А я тогда был заместителем начальника 1-го отдела — политическая разведка.
Деловых, рабочих контактов — как и вообще постоянных контактов — у нас никаких с отделом нелегальной разведки не было. Мы сидели довольно разобщённо. Потому как его встретил коллектив, как он проявил себя в первые дни в коллективе — ничего этого я сказать не могу.
Но вот моё впечатление: ходит лысый, серьёзный человек, немногословный, не любящий какие-то пустые разговоры, пустую болтовню — даже, может быть, сторонящийся незнакомых, неизвестных ему лиц. Держался замкнуто, не стараясь идти на какие-то широкие контакты… При этом, очевидно, цену он себе знал. Могу также сказать — но это уже по впоследствии полученной мною информации, — что он знал своё дело и его делал. Только и всего!
Позже, уже здесь находясь, в Москве, я услышал, что он играл роль родственника Абеля, принимал участие в обмене этого легендарного разведчика. В Берлине всё это нам было не-до-ступ-но! Мы об этом ничего не знали — я имею в виду сотрудников других подразделений, не отдела нелегальной разведки».
Ну что ж, вот и пришло время рассказать про «кузена Дривса» и «дело полковника Абеля».
Глава 4. Кузен Рудольфа Абеля
Нет смысла объяснять, что в мирное время подвиг чаще всего является следствием чьей-то ошибки или разгильдяйства. Герою, подчас ценой своей жизни, приходится исправлять чью-то небрежность, оплошность или, того хуже, сознательные действия, совершённые в уверенности, что «и так сойдёт».
В истории провала Вильяма Фишера, самого знаменитого до недавнего времени советского разведчика-нелегала (впрочем, других мы в общем-то и не знали), также не обошлось без ошибок — в том числе со стороны Центра.
Нет, начиналось всё замечательно. В конце 1948 года в Канаду приехал американец Эндрю Кайотис, а в мае следующего года он же, только уже как Эмиль Роберт Гольдфус, поселился в Нью-Йорке и затем, теперь как «Марк» — оперативный псевдоним разведчика, — возглавил там деятельность нелегальной резидентуры. В конце того же 1949 года опытнейший сотрудник разведки полковник Фишер был награждён орденом Красной Звезды, который он лично получит только во второй половине 1955 года, когда приедет в отпуск в Москву…
А 21 июня 1957 года Вильям Генрихович был арестован в нью-йоркской гостинице «Латам».
В очерках «История Российской внешней разведки» написано так:
«Провал, а затем арест разведчика произошёл в результате предательства помощника Фишера Хэйханена, который на почве пьянства оказался не в состоянии вести разведывательную работу и получил (под благовидным предлогом) указание возвращаться в Москву. Надеясь, что на предательстве он заработает большие деньги и обеспечит себе вольготную жизнь, Хэйханен явился к властям США и рассказал то, что знал о своём руководителе. Он сообщил, что его начальник имеет звание полковника, дал описание его внешности, характер прикрытия и примерный район его проживания. Другого он не знал»[36].
Неудивительно. В разведке каждый знает ровно столько, сколько ему необходимо и положено. Ведь многие знания — это не только многие печали, как сказано в Библии, но и лишняя возможность для утечки информации.
В итоге опытнейшие оперативники ФБР смогли определить квартиру, где проживал пока что безымянный для них полковник советской разведки, установили круглосуточное наблюдение за домом и конкретно за окнами квартиры, однако Фишер, который готовился к эвакуации и «консервировал» свои дела, дважды сумел пройти к себе домой незамеченным. В первый раз он вынес радиостанцию и содержимое одного тайника, во второй — опустошил другой тайник, но при этом уронил на пол маленький контейнер, в котором хранились личные письма, очень ему дорогие. А уже начиналась ночь и в комнате было темно, шторы плотно закрывали окна, так что разведчик совсем ненадолго включил свет и вскоре обнаружил контейнер под столом. Зато для фэбээровцев всё сложилось прямо как в популярной советской песне чуть более позднего времени: «На милом этаже квадратики огня…» — только если в песне они горели «совсем не для меня», то в данном случае этот свет послужил сигналом, что в квартире наконец кто-то появился.
Так что человека, вскоре вышедшего на улицу из соответствующей парадной, «подхватила» «наружка» — сотрудник службы наружного наблюдения — и проводила до самой гостиницы, где он был «установлен». Причём фэбээровец действовал весьма остроумно: он не пытался казаться незаметным, наоборот, он тащил с собой чемодан, и это сбило с толку опытнейшего разведчика.