Пауэрс отнюдь не хотел умирать, так что иголка с ядом, лежавшая в его кармане «на всякий случай», была в неповреждённом виде передана военным контрразведчикам, в чьих руках американец оказался вскоре после приземления.
Хотя первыми его встретили местные жители, а так как уже началась «космическая эра», появились первые спутники, и народ (смутно или осознанно) ожидал скорого полёта человека в космос, то Пауэрса они поначалу приняли за космонавта и даже, по русской традиции, хотели «угостить», однако не успели — приехали уже проинформированные товарищи из КГБ. Задержанного срочно отправили самолётом в Москву.
19 августа 1960 года лётчик-шпион был приговорён Военной коллегией Верховного суда СССР к десяти годам лишения свободы: три года тюрьмы, затем — колония…
И вот тут заинтересованной стороне стало понятно, что появился реальный вариант обмена. Не потому, что Пауэрса можно было сравнить по значимости с Абелем, но вряд ли ЦРУ хотело оставлять своего человека в советской тюрьме.
К тому же, если о судьбе Абеля хлопотали «родственники из ГДР» («кузен Дривс» — в первую очередь), то облегчить участь Пауэрса стремились его действительные родственники из США, кровно заинтересованные. Они также сразу связали эти два имени.
Поэтому Оливер Пауэрс, отец пилота, написал письмо не только советскому лидеру Никите Хрущёву, но и… узнику федеральной исправительной тюрьмы в Атланте Рудольфу Абелю — можно полагать, что не совсем по личной инициативе. Он писал:
«Вы, конечно, поймёте моё беспокойство как отца о судьбе моего сына и моё страстное желание, чтобы моего сына освободили и вернули домой. Я имею намерение просить Государственный департамент и президента Соединённых Штатов об обмене с целью освобождения моего сына. Я имею в виду, что буду настаивать и сделаю всё возможное, чтобы добиться от моего правительства вашего освобождения и возвращения на родину, если власти вашей страны освободят моего сына и разрешат ему вернуться ко мне. Если вы согласны действовать в этом направлении, я был бы вам обязан, если вы сообщите мне об этом и поставите в известность власти вашей страны…»[51]
Он, узник американской тюрьмы, — да был не согласен! Вот только понятно, что к властям своей страны Абель никак обратиться не мог. Но за него это делали другие…
И вот что ещё говорил нам Дроздов:
«Хотя, возможно, ничего бы не получилось, если бы один из руководителей НАТО — не помню его фамилию — не написал письмо к президенту США. Он вспомнил выступление Донована на одном из заседаний — что у нас находится не только Пауэрс, но есть и другие, и надо решать их судьбу, используя этот имеющийся прецедент. Мол, хватит валять дурака! И Джон Кеннеди понял…»
Опять-таки не будем, по вполне понятной причине, вдаваться в подробности и скажем лишь о том, что в конце концов переговоры увенчались успехом.
2 февраля 1962 года адвокат Донован прибыл в Восточный Берлин. На следующий день он посетил Советское посольство. Вот как описывает этот визит уже известный нам Борис Яковлевич Наливайко, назвавший себя в этом же тексте «непосредственным участником разработки и практической реализации всех последующих мероприятий по этому делу» — оно действительно так:
«На состоявшейся в здании посольства СССР на Унтер-ден-Линден встрече, куда Донован прибыл в точно указанное им в письме время, кроме упомянутого выше официального представителя посольства присутствовали также прибывшие накануне из Москвы жена Абеля Елена Степановна, дочь Эвелина и выступавший в роли „кузена“ оперативный работник, в производстве которого находилось дело Абеля. Поскольку „кузен“ свободно владел как немецким, так и английским языками, нужды в переводчике не было»[52].
Далее автор пишет о том, что американская сторона — устами Донована — предложила менять Абеля не только на одного лишь Пауэрса, но ещё и на двух американских студентов, арестованных и сидевших за шпионаж: Фредерика Прайора — в Восточном Берлине и Марвина Макинена — в Киеве…
Но их, скажем, заглядывая вперёд, передавали потом не вместе с Пауэрсом, а на пограничном контрольно-пропускном пункте «Чарли», что ныне сохраняется в качестве исторического памятника на Фридрихштрассе в Берлине. Но эти люди нас абсолютно не интересуют.
Думается, не имеет смысла уточнять, кто был вышеупомянутый «кузен».
А вот таким увидел Дроздова адвокат Донован (опускаем характеристики, данные им всем прочим участникам разговора):
«„Кузен Дривс“ не проронил ни слова. Это был худой, суровый на вид человек, лет пятидесяти пяти. Он всё время сжимал и разжимал свои могучие кулачищи, и я мысленно отнёс его к типу „Отто-вешателя“{26}. Он, вероятно, был из восточногерманской полиции»[53].
Вообще-то Юрию Ивановичу в то время не исполнилось ещё и 37 лет. Но то, что Донован решил, что он из восточногерманской полиции, — это гораздо лучше, нежели бы он написал, что «явно из советского КГБ». Ведь внешне восточные немцы никак от западных не отличались — разве что по одёжке.
«Позднее в своих воспоминаниях адвокат Д. Донован напишет, что у родственника Абеля большие волосатые руки, — писал Дроздов в своей книге. — Прочитав это, я долго рассматривал кисти своих рук, но ничего подобного не заметил. Видимо, для устрашения своей общественности он воспользовался приёмом гиперболы»[54].
Насчёт «волосатых рук» Донован, как мы можем прочитать чуть выше, не писал — а вот фраза про «большие руки» ещё прозвучит в нашем повествовании в качестве цитаты…
В своих ставших бестселлером «Незнакомцах на мосту» Донован ещё несколько раз пишет о встречах с Дривсом — без всякой симпатии (но и без кавычек, в отличие от варианта первого дня), что, вполне возможно, объясняется сложностью «торга» по обмену: понимая ценность советского разведчика, американцы старались получить за него как можно больше своих провалившихся агентов…
Но вот один момент в книге Донована уж точно вызывает сомнение:
«В разговоре с Дривсом я заметил, что мне „очень жаль“ семью Абеля, и спросил, как зовут г-жу Абель и её дочь. Он ответил, что мать зовут Лидией, а дочь — Еленой. Я спросил, была ли Елена замужем, и он ответил:
— К сожалению, нет.
Затем он сразу же спросил, не говорил ли со мной Абель о своей семье, на что я ответил:
— У нас никогда не было для этого подходящего случая.
(Фактически, судя по прежней переписке и данным, фигурировавшим на процессе Абеля, включая микроплёнки с письмами, захваченными в комнате Абеля при его аресте, заявления кузена Дривса были абсолютно ложными. Как зовут мать и дочь, он перепутал, поменяв их имена. Кроме того, в одном письме, приводившемся на процессе в качестве улики и, видимо, написанном дочерью Абеля, подробно описывался её муж)»[55].
Ой не верим — и всё тут! (Очень, кстати, разумно — врать, когда знаешь, что уличать тебя никто не станет. Донован, как мы понимаем, хороший мужик, но это не мешало ему выполнять чей-то заказ и показывать противника не в самом лучшем свете.) Ведь Юрий Иванович, как свидетельствуют все, кому довелось с ним работать и общаться, имел блестящую, феноменальную память. Примеров тому немало встретится и на страницах нашей книги. Так что если он говорил, что «заочно хорошо изучил Рудольфа Ивановича» и в течение года вёл с ним «семейную переписку», то, значит, ничего перепутать не мог — тем более на столь элементарном уровне.
Известно, что жену Вильяма Генриховича Фишера звали Елена Степановна; у них была дочь Эвелина и была ещё племянница Лидия, взятая на воспитание после смерти родителей. Какие имена были обнаружены в письмах, к кому обращался «Рудольф Иванович» из тюрьмы — большой вопрос. Вроде бы редкое имя «Эвелина» в письмах не упоминалось вообще — из предосторожности, чтобы в Москве американцы не установили таковую. (Вот это — истинный профессионализм!) В воспоминаниях полковника Наливайко сказано, что в Берлин приезжали Елена Степановна и Эвелина. Донован пишет, что приезжала Лидия. Честно говоря, разобраться не так-то просто — тем более что под этими именами мог скрываться кто угодно. Но это нам тяжело, а не Дроздову, который был «в теме».
Ну да ладно! Всё равно история стремительно приближалась к развязке…
…И как же вовремя эта развязка наступила! Кто тогда мог предположить, что пройдёт совсем немного времени, всего-то полгода, и советские грузовые суда повезут в своих трюмах к американским берегам, на остров Свободы — Кубу баллистические ракеты с ядерными зарядами, реактивные истребители и бомбардировщики, противовоздушные зенитно-ракетные комплексы, танки и десятки тысяч человек личного состава. Карибский кризис вскоре поставит мир на грань ядерной войны, а СССР и США будут готовы порвать всяческие межгосударственные отношения.
Тут уже никто не возьмётся сказать, как бы тогда решился — и решался бы вообще — вопрос о судьбе полковника советской разведки, оказавшегося в тюрьме государства, считающегося главным противником его Родины…
Ладно, возвращаемся в день 9 февраля пока что ещё спокойного 1962 года. Юрий Иванович нам о том дне рассказывал:
«Вечером у начальника моего отдела было совещание. Говорили о чём угодно, о пустяках, каждый высказывал своё мнение — а у меня в то время жена болела и уехала в Кисловодск на лечение. Я сидел, слушал, слушал, слушал… А когда организовалась такая нормальная пауза, то я бросил фразу: „А вообще, товарищи, поскольку у меня дома двое пацанов, а жена в отъезде, на лечении, то если я завтра просплю, то всё будет хорошо…“ Начальник отдела выругался, закрыл это самое совещание, а утром я проснулся оттого, что его заместитель стучит ко мне в двери — и я выскочил, небритый, поехал…