Можно понять, что услугами «фирмы Шевченко» пользовалась не только жена Громыко, а значит, и покровителей у предателя было несколько больше…
А вот о чём сам Дроздов вспоминал в разговоре с корреспондентом «Российской газеты»:
«Получив информацию об опасных связях Шевченко, я послал депешу в Москву с предложением о немедленном отзыве. В ответ получил указание: наблюдение за Шевченко прекратить. Попутно мне кое-кто напомнил о 37-м годе. Шевченко был близок к главе МИДа Громыко. Так что мои начальники, видимо, не захотели ссориться со Смоленской площадью»[187].
Спросить бы в своё время у Юрия Ивановича, кто именно эти начальники, да нужды спрашивать не было. Зато в книге Крючкова есть достаточно интересный расклад сил в брежневском Политбюро и вот такие строки:
«А. А. Громыко, Д. Ф. Устинов и Ю. В. Андропов работали в тесном сотрудничестве и всегда находили между собой общий язык. Их объединяла исключительная лояльность к Брежневу»[188].
Очевидно, и на сей раз Андрей Андреевич «нашёл общий язык» с Юрием Владимировичем.
Поэтому, хотя Шевченко и написал в каких-то мемуарах (этот фрагмент его сын поместил в публикацию в «Совершенно секретно»): «В будущем меня ожидали борьба с прочими членами элиты за большой кусок пирога, постоянная слежка КГБ и беспрестанная партийная возня»[189], он откровенно лукавил. По крайней мере, про «постоянную слежку КГБ» — чья бы корова мычала! Он, человек, принадлежащий к так называемой «элите», оказался неприкосновенен.
Известно, что хотя рыба тухнет с головы, её чистят с хвоста.
Шевченко, несмотря на свои лицемерные вздохи о «всесилии КГБ», прекрасно понимал, что относится к касте «неприкосновенных», а потому много чего себе мог позволить. Один из наших друзей чётко объяснил, с чего возникли подозрения чекистов в адрес высокопоставленного дипломата:
«Ненормальности поведения — раз. Он выпивал, вёл разгульный образ жизни, с таким даже оттенком фривольности, для того периода не очень характерным. У него, как потом выяснилось, была любовница. (Не будем морализировать, но в тех условиях это был весьма уязвимый момент, которым успешно могло воспользоваться ФБР. — А. Б.) Какое-то общение в городе неконтролируемое… А ведь он был информированный человек, получал директивы по линии МИД и даже Политбюро. И должность у него была очень высокая — не только по нашему дипломатическому рангу, но и в структуре ООН — всё-таки в Совете Безопасности работал, там своя секретная „кухня“».
Что ж, «голова» — высшее чиновничество — гнила, приближая крах первого в мире социалистического государства. И вот потрясающий пример, приведённый нам одним из тогдашних сотрудников резидентуры:
«Дроздов терпеть не мог, когда приезжал Громыко. Тогда в миссии сразу выключали один лифт — он был теперь исключительно для Громыко, а все остальные вынуждены были пользоваться оставшимся лифтом, и не всегда его можно было дождаться, и не каждый туда мог впихнуться. А ведь в здании этом располагались и квартиры сотрудников! Однажды как-то Юрий Иванович прогнал кого-то из „команды Громыко“ пешком по лестнице, сказав: „А теперь представь себе, что женщина идёт и тащит коляску с ребёнком, благодаря вам!“ Это справедливо было! Не надо думать, что Дроздов просто „сорвал зло“ на каком-то клерке — он прекрасно понимал, что это будет доложено министру».
А насчёт напоминаний о 37-м годе… Дроздов же не требовал немедленного ареста подозрительного дипломата и последующего его расстрела в подвале Представительства! Как объяснял Юрий Иванович, нужно-то было немного: «Мы просили только одно, мы просили отозвать его. На что у Министерства иностранных дел, наверное, не хватило решимости»[190].
Конечно, брошь с бриллиантами была платой не только «за должность», но и за время пребывания на этом посту.
Далее и продолжать не будем.
А вот Дроздов — продолжал. Вопреки указаниям и откровенному запрету он всё-таки продолжал свою «работу по Шевченко»:
«Я не выполнил требования Центра прекратить наблюдение. Каждый раз, когда поступали данные о Шевченко, в том числе и из американских кругов, мы хладнокровно и методично направляли их в Центр. В управлении внешней контрразведки, в подразделении О. Д. Калугина, их принимали не весьма охотно: надо реагировать… Центр и МИД, увы, медлили, не верили»[191].
И медлили они преступно долго.
Вспоминает Сергей Иванович — называть его можно, так как он работал в прямом подчинении Шевченко и был «засвечен» своим шефом перед американцами, что называется, «от и до»:
«Вот насколько Юрий Иванович был аккуратный и тонкий человек! 11 октября 1977 года у Шевченко был день рождения — а мы уже знали о его предательстве, и Дроздов сказал мне как его подчинённому: „Поздравь, подарок ему подари от нас, обними его!“ — „Нет, Юрий Иванович, я не могу — после всего этого!“ — „Что значит — нет? Это приказ! Ты что!“ Нужно было его успокоить…»
Процесс «успокоения» — точнее, согласование вывода изменника в Союз — тянулся долгих полгода, на протяжении которых Шевченко продолжал добросовестно работать на своих «хозяев» из Лэнгли.
Сергей Иванович продолжает свой рассказ (кстати, информация уникальная — этих подробностей нигде ещё не было):
«На Шевченко уже материалы были… В конце концов Андропов на Политбюро сказал, что он предатель и у нас есть достоверная информация, на что Громыко заявил: „Знаю я вас, чекистов! Если вы кого-то невзлюбите, то вы не успокоитесь, пока его не сживёте со света!“ Тем не менее договорились. Но там-то не арестуешь, надо было под какой-то „легендой“ его вытащить в Москву — и наконец вызвали, якобы для подготовки очередной сессии ООН.
Он уже был готов ехать. А у нас при входе в миссию, в Представительство, было нечто типа прихожей — там висел большой герб Советского Союза и там „техника“, естественно, стояла — телевизионная камера. В этой „прихожей“ с Шевченко столкнулся человек, который приехал из Москвы, „чистый“ дипломат, с которым они вместе работали. „О, ты из Москвы? А я в Москву собираюсь!“ — „Да-да, давай, собирайся!“ Приехавший товарищ, разумеется, не знал, почему Шевченко вызывают, но краем уха слышал, что его ругать будут… „Ты знаешь, зачем поедешь?“ — „Да, подготовка к сессии“. — „Ага, тебе ту подготовку в задницу будут вставлять за твои дела!“ Всегда же приятно выказать осведомлённость! В общем, в МИДе какой-то слух прошёл, хотя конкретно ничего не знали… Но Шевченко понял — и тут же ушёл. И если бы не вот эта встреча — его бы вывели».
Сейчас нередко приходится слышать про «всевластие КГБ» и всё прочее. Если бы таковое действительно было, то Шевченко без всяких проблем возвратился бы в Москву и занял полагающееся ему место в Лефортове. А так…
«31 марта 1978 г., в пятницу, посол сбежал вниз по лестнице на три пролёта, отделявших его апартаменты от этого помещения (конспиративной квартиры ЦРУ. — А. Б.), и ворвался в убежище. Он сказал, что получил телеграмму с приказом вернуться в Москву, но ехать туда не хочет. В течение 27 месяцев он шпионил на ЦРУ и теперь заявил, что готов стать перебежчиком»[192].
Дроздов, однако, называл другой временной промежуток: «Бесспорно, предательство Шевченко, который за 32 месяца добровольного, инициативного и сознательного сотрудничества с ними нанёс нашей стране большой ущерб, было большой удачей американских спецслужб»[193].
Разведки обычно стараются «преуменьшать» время работы на них агента, чтобы противник предполагал меньшие масштабы ущерба, им понесённого.
«Когда Шевченко совершил предательство, мне ночью позвонил О. А. Трояновский: „Юрий Иванович, случилось самое страшное — Шевченко ушёл…“ Нам ничего не оставалось, как общими усилиями приступить к локализации последствий этого предательства»[194].
И вот интересный момент, рассказанный Иваном Юрьевичем:
«Лина, жена Шевченко, прибежала к моей жене — она работала техническим секретарём в парткоме, в комнате маленькой сидела. „Мне, — говорит, — больше некуда ткнуться, можно я у вас посижу?“ — „Господи, сидите!“ Сидела, молчала, а потом начала говорить. Говорила много, много, много… Вы же знаете, как она кончила? Она отравилась».
Даже несмотря на отрицательную информацию, почерпнутую нами из книги Пита Эрли, Леонгина Иосифовна была гораздо порядочнее своего мужа: через месяц после его побега она покончила с собой. Похоронена в Москве.
Зато Громыко преспокойно заявил: «У меня помощников было много, я всех не упомню. Этого я никогда не встречал!» Слова эти подтверждены несколькими нашими собеседниками.
Хотя непосредственно перед Дроздовым Андрей Андреевич особенно (скажем так!) лицемерить не стал. Юрий Иванович писал:
«Осенью 1978 года, в сентябре, в Нью-Йорке министр иностранных дел СССР А. А. Громыко спросил, почему я, зная его многие годы, не сообщил ему о Шевченко лично. Я ответил, что ценил его занятость и доверял его заместителям и О. А. Трояновскому, которые обо всём были своевременно информированы. Он промолчал, внимательно ознакомился с информацией резидентуры и признал, что в этом вопросе допустил „большой промах“»[195].
Вряд ли заместители и тот же Олег Александрович ему не докладывали!
Как мы говорили, вся эта история описана подробно, а её последствия — пожалуй, ещё подробнее. Всё же, кажется, мы сумели осветить некоторые моменты, остававшиеся в тени. Точку в рассказе ставим словами Андропова в передаче Дроздова:
«Летом 1978 года я был в Москве. Принимая меня с докладом о работе резидентуры, Ю. В. Андропов сказал: „В деле с Шевченко ты был прав, я прочитал все материалы. Это наша вина. Наказывать тебя за него никто не будет, но (он помедлил) и Громыко тоже снимать не будем“»