происшедшего…
Так вот, я ему сразу же докладываю: „Юрий Иванович! Вот рапорт в письменном виде — как всё было. Из первоисточника. Какие вопросы — я готов ответить. Прошу передать затем этот рапорт в военную прокуратуру, чтобы провели расследование по полной программе, с привлечением к ответственности всех людей, которые имели отношение к этому документу, включая меня“. Он говорит: „Ты что? Это уже сейчас не нужно“. — „Нет, Юрий Иванович, нужно!“ — „Нет, порви!“ Я сказал: „Рвать не буду! А если вы порвёте, то я напишу второй рапорт — и передам его председателю КГБ. Лично! И укажу вашу фамилию…“
Я так сказал, потому что терять мне было абсолютно нечего, и я знал, что это была самая настоящая „подлянка“.
Юрий Иванович, конечно, передёрнулся и говорит: „Оставляй!“ Но я ещё и зарегистрировал рапорт, как положено, чтобы везде были письменные резолюции».
На том мы и завершаем этот рассказ. Что было дальше с рапортом, какое расследование проводилось, кто именно понёс наказание — для нас не имеет никакого значения. Гораздо важнее и интереснее тот разговор, что произошёл в кабинете генерала Дроздова.
Известно, что большинство начальников не особенно жалуют «правдолюбов», и «выносить сор из избы» нравится далеко не всем. Гораздо проще (порой даже эффективнее) разобраться, так сказать, в своём кругу, и, кстати, наказание для провинившегося здесь может быть даже жёстче, нежели официальное. В то же время «кулуарное» решение проблемы мало чему учит окружающих и вряд ли становится для кого-то предостережением. А «правдолюбы», особенно из таких, кто во имя справедливости готов напрочь испортить отношения со всеми, обычно в коллективах не уживаются, их преследуют различные неприятности. Тот же Валерий Михайлович 14 лет проходил в подполковниках, тогда как срок до следующего звания — пять…
Казалось, разговор в кабинете Дроздова вполне мог поставить крест на карьере строптивого подполковника. Но нет — Юрий Иванович был тем редким начальником, что не принял происшедшее за обиду или неуважение, посягательство на его авторитет, не попытался избавиться от неугодного сотрудника. Напротив, уже позже, после того как Дроздов съездил с инспекционной поездкой в ту страну, где Валерий Михайлович был в очередной командировке, и оценил стиль и результаты его работы, между ними возникли какие-то личные отношения. Не то чтобы стали друзьями, но общались, что называется, и неформально.
Валерий Михайлович рассказал:
«Я приехал в отпуск, Юрий Иванович меня к себе пригласил — и в завершение нашей беседы зашёл разговор о путёвках. Мы уже никуда не успевали, а он не любил ездить в санатории, потому что там остаётся „след“ — фамилия, имя, отчество, звание — и всегда много друзей…
Он мне сказал: „Я — любитель природы“ — и предложил съездить семьями в Тверскую область, на Голубые озёра, это там, где Удомлинская АЭС.
Поехали на двух машинах, остановились на берегу озера. У них с Людмилой Александровной палатка была, мы в машине спали. Мы с ним утром готовили завтрак, обед готовили женщины, и совместный ужин у костра был. Так мы провели неделю…
Юрий Иванович мне там сказал: „Вот здесь я бываю часто — приезжаю отдыхать. Здесь тишина и никого нет, кто может нам помешать, можем поговорить…“ Он вывозил туда людей, показывал им прекрасные места, и там у них были разговоры… Вот и мы обменивались некоторыми мыслями, но никто нас не слышал. Дроздов очень беспокоился за судьбу людей, которые были выведены (то есть разведчиков-нелегалов, работавших „в поле“. — А. Б.), беспокоился за Службу за нашу — что будет с ней дальше, за судьбу страны.
Это был 1990-й, Советскому Союзу оставался год. Здесь были всякие „движения“, „лиги“, „фронты“, разные калугины появились… Мы обменивались с ним некоторыми мыслями относительно того, что происходит. Он — участник Великой Отечественной войны, я застал эту войну, знал, что такое война и что такое погибшие люди. Поэтому мы быстро нашли общий язык, не надоедали друг другу и не настаивали ни на чём…»
…Что отмечали многие наши собеседники: Юрий Иванович не был злопамятным, а людей оценивал прежде всего по их отношению к делу.
Теперь мы вновь возвращаемся к нелегалу «Дубравину» — Алексею Михайловичу Козлову, в ту пору пребывавшему в южноафриканской тюрьме, понятно, что в тюрьме для белых, потому как африканцы (или как их ныне именовать?) сидели отдельно.
«В ту тюрьму, где я был, чёрных привозили казнить. Я там сидел в камере смертников… По пятницам туда привозили чёрных из тюрьмы для чёрных — и вешали вместе с белыми. Хотя разница даже тут! Последний завтрак: для белого целый жареный цыплёнок, для чёрного только половинка. Это такое средневековье — через 20 минут оба будут висеть на одной верёвке! И что, при этом белый будет свысока смотреть на чёрного?! Мол, я целую курицу съел?!
Когда через шесть месяцев меня впервые вывели на прогулку во двор тюрьмы, со всех сторон вдруг раздалось: „Парень, держись! Мы слышали, мы читали, что тебя скоро обменяют!“ Да ничего они не слышали и не читали, нигде об этом не было написано, но для меня это такая моральная поддержка была! Колоссальнейшая! Там были убийцы, насильники, ворьё всякое, бандиты… Откуда у них это сочувствие — не знаю! Кстати, через надзирателей они мне даже передали подарок — машинку для свертывания сигарет.
В тюрьме я провёл ровно два года… В конце мая 1982-го ко мне вдруг приходит начальник тюрьмы и заявляет: „Ну-ка, примерь костюм, подойдёт тебе или нет, — и подаёт совершенно не мой костюм. — Поедешь на аэродром, тебя обменяют“. Костюм не подошёл — купили и принесли новый. Старые вещи мои мне не подходили: когда меня арестовали, я весил 85 килограммов, а когда меня выпускали — 57…
Мне сказали, чтобы ничего я с собой не брал — только какой-то целлофановый пакетик мог унести… Я взял машинку, что мне заключённые подарили, потом почему-то кусок зелёного мыла, страшно вонявшего карболкой, и брезентовый пояс от тюремных штанов — зачем, тоже не знаю! Свернул и положил туда. Вот и всё, что у меня было…
Меня передали разведке ЮАР. Там было двое: Мартин Баннерт, страшный мерзавец, второй был Сенекал — высокий офицер, но мерзавец тоже великий. Они повезли меня сначала к памятнику бурам — первопроходцам ЮАР, а потом подвели к большому обрыву. Внизу была Претория, где находилась моя тюрьма. Мне сказали: „Если мы тебя кокнем, ты как раз упадёшь туда, на город“. Я промолчал.
Потом меня привезли в аэропорт. Полетели мы на самолёте „Боинг-747“, на триста мест, но в нём всего девять человек летели. Во Франкфурте-на-Майне пересели на вертолёт западногерманской пограничной службы и летели ещё 300 километров до КПП Херлисхаузе…
Там меня обменяли на десять западногерманских шпионов и одного офицера ЮАР, попавшего в плен в Анголе… Кстати, привезли их на двух автобусах. В одном ехали эти 11 человек, а другой был набит чемоданами и рюкзаками с их вещами. А у меня в руке — маленький целлофановый пакетик.
Ничего похожего на фильм „Мертвый сезон“ не было. Приехала легковая машина, за рулём сидел пограничник ГДР — потом я узнал, что это был подполковник восточногерманской контрразведки. Я сел рядом с ним… Когда меня перевезли — смотрю: две фигуры знакомые стоят. Мы обнялись, расцеловались, сели в машину, поехали… Первые 30 минут пути гробовое молчание было — и я молчу, и они молчат. Приезжаем в Готу. И тут говорю: „Мужики! Я ведь вернулся домой!“ Один из встретивших говорит: „Да, а чего?“ — „Обмыть-то это дело надо!“ Тот шлёпнул себя по лысине: „А я-то думаю, чего мы все молчим! — и водителю: — Давай к первой харчевне!“ Заехали — по 100 грамм, по кружке пива, и после того уже до самого Берлина, а там 500 километров, мы не молчали. Ехали, трепались — будь здоров! Вот так был обмен произведён… Я возвратился на Родину»[266].
Разведка своих не бросает.
Глава 15. «Только на равных. только с уважением»
В одной из своих книг Борис Николаевич Григорьев спрашивает:
«Заметил ли ты, читатель, что обстановка заговора, конспирации или секретности всегда сопровождается какой-нибудь причудливой комической деталью? Так и в разведке, особенно в нелегальной. Там „нахохочешься“ вдоволь»[267].
Если не знать, что Борис Николаевич — опытный сотрудник, работавший по «линии Н», знаток Скандинавии и некогда резидент на Шпицбергене, — вряд ли поверишь. Что может быть забавного в таинственной до жути нелегальной разведке? Образец нелегала, как мы уже говорили, Штирлиц: сдержанный, молчаливый, сосредоточенный, коварный. Представить, чтобы он, находясь «в поле», ругался матом, — да ни в жизнь! Такое могло случиться лишь в анекдоте, но примеров приводить не будем, чтобы не увлечься, ибо Максим Максимович Исаев теперь — один из наиболее популярных героев устного народного творчества.
Хотя в жизни может произойти всё что угодно — похлеще любого анекдота, чему примеров немало.
Генерал-майор, известный нам как Владислав Николаевич, вспоминал, как однажды он семь раз, через каждый час, выходил на место встречи с нелегалом, выставившим сигнал опасности.
Он, сотрудник резидентуры в одной из крупных европейских столиц, работавший под дипломатическим прикрытием, — получил указание Центра встретить человека, работавшего в соседней стране, и перебросить его в столицу другого соседнего государства, социалистического. Всё предельно просто! Удобное место, где должна была произойти встреча, было подобрано ещё лет десять тому назад: улица Канцлерштрассе, 122, у витрины магазина детских товаров. Поскольку выставлен сигнал опасности, было указание Дроздова: ждать до посинения! Выходить на место в «ноль-ноль», прогуливаться пять минут, если нужный человек не появился, то через час выходить снова, и так до тех пор, пока тот не придёт…
Этого нелегала Владислав Николаевич лично не знал и не видел — ему был известен только оперативный псевдоним, а опознать его он должен был по журналу «Шпигель» в левой руке. Следовало подойти и спросить: «Мы не встречались с вами в Брюсселе?» — на что ответят, что это было в Париже.