А то можно разжечь костер, кинуть туда пару-тройку патронов, залечь шагах в двадцати за холмиком или пнем и с пошевеливающимися под кепчонкой волосами ждать, пока не стрельнет и не протенькает над головой рассерженная недетской забавой пуля.
— Мало мне горя? — шепчет побелевшими губами мать, уличив в столь опасных проделках.
И не знает, что извлеченные ею из карманов и конфискованные патроны действительно всего лишь игрушки по сравнению с завтрашней, куда более жуткой затеей. Трое мальчишек, в том числе Юра, — Бориску по малости лет с собой не берут, — нашли целехонькую гранату с запалом и пойдут в лес к заросшему пруду «рвать». Так и говорили тогда — «рвать», а не «взрывать», и сие означало, что самый сильный, повелев остальным укрыться, залечь, взведет эту штуку в зубчатой оболочке, повернет ручку до красной на вырезке точке, стукнет ею по колену, как видел в кино, и, пересиливая страх, ослабивший руку — теперь только секунды до взрыва, — швырнет гранату с берега в Гжать. Бывали случаи, когда во внезапной растерянности от «отсчета смерти» граната взрывалась в ручонках…
Нет, не только самолетики с красными звездами на чистом тетрадном листе. Юра был мальчишкой среди мальчишек послевоенной поры.
Отзвуком тонкой струны через многие годы донесся до Елены Федоровны Луновой и такой Юрин поступок.
Зашла она как-то на пионерский сбор отряда, председателем которого был Гагарин. Ребята вели разговор про военные специальности, спорили, кем лучше быть — пехотинцем, летчиком, танкистом или артиллеристом. А потом начали перебирать, про кого какие поются песни. И разумеется, не обошлось и без «Трех танкистов». Запевал и дирижировал Юра. Когда подхватили про «экипаж машины боевой», про то, как «мчались танки, ветер поднимая», догадалась Елена Федоровна, что песня посвящается ее сыну Валентину, танкисту, геройски погибшему в жестоком бою. Этим ребята хотели ей сделать приятное. Поглядывая на учительницу, Юра старался больше всех. Елена Федоровна не выдержала и, глотая слезы, вышла, встала у окна, справляясь с собой. Слышит, песня, затихла, скрипнула дверь и выглянул настороженный Юра. Приблизился, склонил голову и, не зная, что сказать в утешение, только уткнулся в грудь, руку на руку положил.
Гжатские годы для Юрия важны, конечно, и тем и другим — и накоплением знаний, и воспитанием чувств. Трудовые навыки тогда давала ребятам жизнь. Будущее покажет, уравновесит чаши весов. Но если говорить о науках, то теперь ясно бесспорно — в гжатской школе особенный интерес проявился у Юры к физике.
Почему? Кто знает? Нам остается предположить, что в восприятии мальчика воедино слились и тайна законов природы, и личность учителя, который владел ими как маг. Этому человеку в воспоминаниях самого Гагарина о гжатской школе отведено почетное место.
«Физику преподавал Лев Михайлович Беспалов. Интереснейший человек! Прибыл он из армии и всегда ходил в военном кителе, только без погон. В войну служил в авиационной части, не то штурманом, не то воздушным стрелком-радистом… Лев Михайлович в небольшом физическом кабинете показывал нам опыты, похожие на колдовство… Он познакомил нас с компасом, с простейшей электромашиной. От него мы узнали, как упавшее яблоко помогло Ньютону открыть закон всемирного тяготения. Тогда я, конечно, и не мог подозревать, что мне придется вступить в борьбу с природой и, преодолевая силы этого закона, оторваться от земли».
Вот оно что: в восхищенных глазах летчик и физик одновременно. Рука, державшая штурвал самолета, водит мелком по доске, вычерчивает замысловатую формулу, которая скоро оказывается такой понятной, словно ты открыл ее сам. Когда этот широкоплечий, с крупной головой человек входит в класс, приглаживая густую, в просединках шевелюру, хочется встать по-солдатски и отрапортовать, что к уроку готовы.
— Жидкость выталкивает погруженное в нее тело с силой, равной весу вытесненной жидкости. То же самое явление наблюдается и в газах. Газ выталкивает погруженное в него тело с силой, равной весу вытесненного газа. На этом законе основано воздухоплавание…
Лев Михайлович кивает — согласен. А тебе лестно вдвойне — твоим ответом доволен не просто физик, а летчик, который своей рукою дотрагивался до неба. Он-то знает, что такое воздухоплавание.
— Юра, а что называется стратосферой?
— Стратосферой называются верхние слои атмосферы…
«Как это представить — верхние? Выше чего?..» Пока что для Юры это невообразимо. Стратосфера, стратостаты… В учебнике про них рассказ.
— Можно, я расскажу про «Осоавнахим-1»?
— Пожалуйста… Неужто уже заглянул?
Это самая интересная страничка из учебника физики. Она давно прочитана, намного раньше, чем доберутся до нее по программе.
— 30 января 1934 года в 9 часов 07 минут утра, — начинает он наизусть, как будто стихотворение, — стратостат «Осоавиахим-1» стартовал под Москвой для научного исследования стратосферы в зимних условиях…
Ребята следят по учебникам. А Юра только плечами подернул, волнуется: знаменательное событие произошло в том году, когда он родился. Он еще не знает о другом совпадении — корабль «Восток» стартует с Байконура тоже в 9 часов 07 минут…
— В 11 часов 59 минут три отважных исследователя стратосферы — Федосеенко, Васенко и Усыскин — достигли высоты в 20 тысяч 500 метров и послали свой боевой привет партии и Ленинскому комсомолу.
В 12 часов 33 минуты стратостат «Осоавиахим-1» достиг предельной высоты в 22 тысячи метров, после чего пошел на снижение. Радиосвязь стратостата с землей прекратилась… и лишь поздно ночью телеграф принес сообщение, что стратостат того же 30 января в 16 часов потерпел катастрофу, во время которой погибли герои, штурмовавшие стратосферу. Погибшие товарищи вписали новую яркую страницу в историю борьбы человечества с природой. Их имена наравне с именами других героев, отдавших свою жизнь за прогресс науки и техники, не будут забыты…
Лев Михайлович словно забыл про Юру — мрачен, задумался. И класс напряженно молчит.
Но вот учитель встряхивает шевелюрой, на его лице отражается что-то такое, что сразу передается ребятам: сила и мужество.
— Вот так, — говорит Лев Михаилович, — все нам дается с боем… Отлично, Юра, садись. — И вспыхивает в глазах озорнинка, так сближающая с учениками. — А что, если нам соорудить модель самолета? А моторчик бензиновый. Как?
Это тоже останется для Юры незабываемым — через месяц их маленький самолетик, оставляя сизоватую струйку, взмывает как настоящий. И Лев Михайлович, как будто крошечный летчик, сидит там, в кабинке, управляет полетом. Нет, вот он рядом, широкоплечий, красивый, похожий на летчиков, что обнимались тогда на клушинской луговине.
Рассказывают, будто бы по подсказке именно Льва Михайловича мальчик прочитал книгу о Циолковском и что, мол, еще в школьные годы загорелся мечтой о космосе.
В это трудно поверить. Придумка опять «спрямляет» судьбу, биографию. Даже если такая книга и была прочитана, вряд ли она заставила чаще смотреть на звезды. Космос воспринимался тогда не то что мальчишками, но многими учеными взрослыми столь же абстрактно, как жюль-верновский полет на Луну из пушки. Просто сказочно любопытно, и все.
Важнее другое свидетельство. Когда после полета Юрий Гагарин приехал в Гжатск, то на митинге в море людей он высмотрел Льва Михайловича и, буквально вытащив за руку из толпы, взошел с ним на трибуну.
Но, наверное, было бы тоже «спрямлением» отдавать предпочтение физике. А литература? И разве не в эти годы человек открывает другие, так близко соприкасающиеся с реальным миры? Тут, разумеется, многое зависит и от прочитанных книг — взятое оттуда сторицею возвращается в жизнь, в душе происходит как бы вечная циркуляция материй — вымышленной и действительной.
«Русскую литературу, — вспоминает Юрий Гагарин, — преподавала Ольга Степановна Раевская — наш классный руководитель, внимательная, заботливая женщина. Было в ней что-то от наших матерей — требовательность и ласковость, строгость и доброта. Она приучала любить русский язык, уважать книги, понимать написанное».
Лето 1949 года было в зените. Все так же плескалась прогретой, зеленоватой от ив водою, манила, звала к себе Гжать. И можно было бы с чистой совестью — шестой класс окончен отлично — валяться, кувыркаться в песочке на берегу от зари рассветной до вечерней зари. И дома вроде бы поулеглось, успокоилось — возвратился с фронта, женился старший брат Валентин. Зоя приехала живой, невредимой и вышла замуж… Живи — не тужи. Восемь человек в гагаринском доме, семья разрастается, но в тесноте не в обиде.
Но что-то стронулось, повернулось в душе и не дает Юре покоя. Смотрит на поплавок, давно утопленный хорошей поклевкой, а видит другое: отец устало присел на лавку, хмуро свертывает цигарку — работа все та же тяжелая, а силы не те, что раньше, да и обед скудноват. Мать извелась: ее забота на всех, а бедность ну никак не выходит из дому. Опустила руки, стоит у пустой печи, пригорюнилась…
«Мама, мама! Я помню руки твои с того мгновения, как я стал сознавать себя на свете. За лето их всегда покрывал загар, он уже не отходил и зимой, — он был такой нежный, ровный, только чуть-чуть темнее на жилочках… Я помню, как они сновали в мыльной пене, стирая мои простынки, когда эти простынки были еще так малы, что походили на пеленки, и помню, как ты в тулупчике, зимой несла ведра на коромысле, положив спереди на коромысло маленькую ручку в рукавичке… Я целую чистые, святые руки твои».
Когда-то он наизусть читал этот отрывок из «Молодой гвардии» А. Фадеева на школьном вечере, посвященном Международному женскому дню. Как давно это было! А материнские руки все те же, в пятнадцать лет ты для нее все еще маленький мальчик.
Дума, дума — до ряби в глазах… Что делать, чем им помочь, родителям, ведь ты уже не малыш.
Решился. Утром, когда мать гремела ухватом у растопленной печки, он робко подал свой голос.
— Мама, я не пойду учиться в седьмой, поеду в Москву поступать в ремесленное.