Одним из друзей, появившихся у Ларина в 1970‐е, стал человек, прямо скажем, не типичный для тогдашнего московского пейзажа, – Стивен Коэн, гражданин США. Профессор, специалист по политической истории Советского Союза, автор книги «Bukharin and the Bolshevik Revolution: A Political Biography» («Бухарин и большевистская революция: политическая биография»), которая вышла в 1973 году и была встречена англоязычной аудиторией с огромным любопытством. Чего нельзя было сказать про аудиторию советскую: ее о появлении такой книги не оповещали – разве что в выпусках запретных зарубежных радиостанций. Пресловутый «железный занавес», впрочем, слегка уже утратил прежнюю непроницаемость, так что отдельные экземпляры биографии Бухарина иногда все же оказывались в тех руках, в каких должны были оказаться. Обладательницей книги стала, естественно, и Анна Михайловна Ларина.
Кто-то, может быть, Рой (Медведев. – Д. С.), принес маме эту книжку, она мне дала ее, – вспоминал Юрий Николаевич. – Толстая книжка, богато иллюстрированная. Думаю: а как же я буду переводить? Когда-то я пытался немножко понять по самоучителю английский язык, но мне это фактически не удалось. Решил, что все равно буду переводить. И действительно, самостоятельно перевел одну главу. Но потом понял, что мне понадобится несколько лет, чтобы сделать перевод. Понял и другое: без помощника, который хорошо знает английский язык, который ориентируется в политике, мне ничего не удастся сделать. И тогда я пошел к Алексею Владимировичу Снегову.
Стремление Ларина во что бы то ни стало перевести на русский книгу Коэна зиждилось, надо полагать, на двух ключевых мотивах. Во-первых, подобная обстоятельная монография никогда прежде не выходила – ни на каком языке. А ведь в ней должны были содержаться ответы на многие вопросы. Сколько бы сын Бухарина ни расспрашивал людей, знавших его отца, сколько бы ни вникал в тексты, написанные самим Николаем Ивановичем (чьи труды были запрещены, но не уничтожены совсем уж до последнего печатного экземпляра; при необходимости их можно было с осторожностью раздобыть и прочесть), сколько бы ни выстраивал в умозрении некую историческую картину, позволяющую объяснить противоречия и состыковать причины со следствиями, – все же информации явно недоставало. И тут появляется шанс разобраться во всем самостоятельно – вернее, с помощью исследователя, имевшего доступ к уникальным документам и засекреченным в СССР сведениям. У Ларина здесь был острый личный интерес. Во-вторых, не мог не подразумеваться прицел на русскоязычную аудиторию. Какую именно? И каким образом обретенную? Вряд ли инициатор перевода сумел бы тогда ответить себе на эти вопросы. Одно представлялось очевидным: репутация Николая Бухарина может быть окончательно восстановлена только на его родине, и значит, все аргументы должны обязательно присутствовать в русскоязычном поле и отечественном дискурсе.
Я пришел к Снегову и почти шепотом сказал: «Вышла книжка, видите, какая толстая; я перевел одну главу, наиболее простую. Чтобы мне перевести всю книгу, нужен очень опытный человек, который мог бы помочь». Он говорит, что напротив живет такая Дора Юльевна, зайди к ней и спроси, сможет она или нет. Я пошел к Доре Юльевне, она сказала: «Юра, я только сейчас перевела Дойчера и так устала, что больше не могу». Я вернулся к Снегову, он говорит: «Давай еще попробуем». И позвонил Евгению Александровичу Гнедину, которого я знал уже, но совсем не близко. Договорились, что приду к нему завтра. Пришел к нему назавтра и говорю: «Евгений Александрович, вот такая история. Если вы мне поможете откорректировать перевод, был бы вам благодарен». Он говорит: «Юра, пожалуй, я буду вам помогать. Я сейчас пишу работу о начале революции, о развитии нашего общества, и мне все это будет очень интересно. Давайте договоримся так: мне удобно этим заниматься по четвергам. То, что вы сможете перевести от четверга до четверга, я посмотрю». Так это и началось.
К тому моменту Юрий Ларин и Стивен Коэн еще не были знакомы. Последний позже вспоминал: «Даже после выхода книги в 1973 году я ничего не знал об Анне и Юрии. Может быть, только то, что они живы». Сам он в ту пору был хоть и молодым, но уже известным ученым-историком, из университета в штате Индиана, соседнем с родным Кентукки, уже перебравшимся преподавать в престижный Принстонский – заведение из «Лиги плюща». Специализация на политической истории СССР стала для него подлинным призванием и делом жизни, несмотря на то что, по признанию самого Коэна, поприще это он выбрал почти случайно.
В 1959 году, оказавшись на студенческой стажировке за океаном, в английском Бирмингеме, вместо задуманной было поездки в Испанию он почему-то взял да и потратил припасенные 300 долларов на круиз по Стране Советов. В программу теплоходного путешествия входили Ленинград, Москва, Ростов-на-Дону и ряд городов помельче – немыслимая экзотика! Десятилетия спустя историк и публицист Валерий Писигин в статье «В поисках русской альтернативы» процитировал воспоминание Коэна о том круизе:
Когда я сходил на берег для прогулки, люди сразу же признавали во мне иностранца, вероятно, из‐за одежды. И они подходили ко мне и задавали вопросы, но я не знал даже слова по-русски. Они никогда в жизни не видели американца.
Впечатления засели в памяти, чем-то зацепили, взволновали, и по возвращении в США Стив отыскал в своем университете «русскую программу», которую вел знаменитый профессор Роберт Такер. С его подачи Коэн почти сразу выделил для себя фигуру, заинтересовавшую его в раннесоветской истории более остальных, – Николая Бухарина. Тот и стал главным героем последовавших трудов – докторской диссертации Коэна (1968) и его книги «Bukharin and the Bolshevik Revolution» (1972). Многие утверждения и выводы автора этих работ выглядели полемичными по отношению к устойчивым представлениям Запада о политической истории СССР (в частности, о роли Троцкого как главнейшего и чуть ли не единственного реального оппонента Сталина), но Коэн настаивал на верности своих трактовок. Впрочем, оговаривался, что при тогдашней закрытости советских архивов исчерпать полностью и закрыть тему невозможно. В предисловии к первому американскому изданию он написал:
Я полагаю, что в этой книге удалось собрать все те материалы о Бухарине, которые сейчас доступны. Тем не менее эта книга, безусловно, не может претендовать на то, чтобы быть последним словом. Когда советские историки получат возможность свободно изучить и описать историю создания Советского государства и деятельность его основоположников, материал этой книги, вероятно, дополнится, а некоторые ее положения потребуют пересмотра.
Изменения в первоначальный текст его автор потом действительно вносил при переизданиях.
В один из недавних приездов Стивена Коэна и его жены Катрины ван ден Хювел в Москву мы специально договорились о встрече, чтобы побеседовать про Юрия Ларина. И, разумеется, начали с того, откуда пошло их знакомство. Стивен описал тогдашнюю цепь событий следующими словами:
В Нью-Йорке я получил письмо от норвежского корреспондента в Москве. Помню, его звали Нильс. Он представился и сообщил, что на художественной выставке в Москве случайно встретил сына Бухарина. Поскольку моя книга была уже хорошо известна в Европе, он сказал Юрию, что некий американец издал биографию Бухарина. Юрий был очень взволнован, но и напуган. Позднее он услышал на какой-то радиостанции, «Голос Америки» или Би-Би-Си, не помню точно, интервью со мной.
Юра попросил этого корреспондента переслать мне его, Юрину, фотографию, и он подписал ее, кажется, «от сына вашего друга». Не написал «от сына Бухарина». И еще: «Надеюсь, однажды мы встретимся». Я сообщил корреспонденту, который постоянно жил в Москве, что собираюсь приехать в Москву уже скоро, летом 1975-го, и готов встретиться с этой семьей. Я приехал и мы встретились. Мой русский был не очень хорош, но его хватало. Юра рассказал мне про Гнедина и про то, что они переводят мою книгу. Он дал мне список английских слов, значения которых они не могли понять, и попросил меня перевести их на русский, потому что в словарях те не обнаруживались. Потом я узнал, что ради этого перевода они собираются каждый четверг. И еще узнал, что Анна Ларина пишет свои мемуары.
Отношение Коэна к герою своего исследования перестало быть сугубо научным: он подружился с членами его семьи. Вплоть до того, что со временем Стивен начал называть Анну Михайловну второй матерью, а Юру Ларина – братом (они были почти ровесниками). Об этом периоде Коэн рассказывал так:
В 1976 году я приехал по приглашению Академии наук, по обмену специалистами. Поселился на улице Губкина и жил здесь пять месяцев. И мы очень сблизились с семьей. Каждый вечер я приходил к ним, там собирались все друзья. Впоследствии я старался возвращаться каждый год, хотя это было сложно.
Дополнительную трогательную семейственность этим связям придавало то, что Коэн обычно наведывался в Москву со своими: сначала с первой женой Линн и детьми Эндрю и Александрой, позднее – с Катриной и родившейся у них дочкой Никой (хотя и подросших Эндрю с Александрой привозил тоже). Сохранился целый набор черно-белых фотокарточек, где в разных составах и комбинациях запечатлены они вместе с Лариными-Бухариными в интерьерах московских квартир – «то вместе, то поврозь, а то попеременно». Типичная советская идиллия, когда все дружат семьями и созывают по праздникам хороших знакомых. Плюс экзотика: как признается Николай Ларин, «я Стивена ждал всегда с нетерпением, потому что он привозил жвачку, кока-колу и всякое другое иностранное, что другим детям было недоступно».
Сентиментальных эпизодов из той саги, конечно, не выкинуть, однако ими одними дело не ограничивалось. Хватало и конспиративных моментов, которые сопутствовали буквально всем контактам, начиная с почтовой переписки. О ней Стивен рассказал следующее: