Многие биографические и творческие моменты, о которых Ларин заводил речь в переписке, уже известны нашему читателю – в том числе благодаря и этому архиву, который Ирина Игоревна любезно позволила использовать в качестве источника.
Преодолевая искушение цитировать его длинно и густо (а почти каждая «сюжетная линия» там – мерцающая, с рефренами и телефонными продолжениями, то есть требует еще и комментариев-пояснений), мы приведем в книге только один развернутый эпизод, позаимствованный оттуда. Причем эпизод этот лишь косвенно иллюстрирует отношения двух корреспондентов, поскольку Ларин в нем – участник одновременно заочный и ретроспективно-ностальгический. В переписке Юрий Николаевич не раз заводил речь о впечатлениях своего детства, в том числе сталинградских, и Арская, проникнувшись этими рассказами, проявила несколько неожиданную и вместе с тем решительную инициативу. В октябре 2011 года, оказавшись в Волгограде на музейной конференции, она предприняла дерзкую вылазку – едва ли не ночную – в те места, где младшеклассник Юра Гусман провел больше года вплоть до ареста приемных родителей и отправки в детдом. Хотя было известно, что Тракторозаводский район давным-давно перепланирован и перестроен, Арская почему-то питала надежду, что вдруг сумеет найти тот самый дом на улице Специалистов, где некогда обитало семейство Гусманов. Ну а если нет, то рассчитывала хотя бы просто увидеть своими глазами сцену событий из ларинских воспоминаний – и рассказать мемуаристу, что здесь теперь. Импровизированная вылазка принесла удивительный результат, который Ирина Игоревна в последующем письме назвала «мистическим».
Вот ее эпистолярный отчет об этом эпизоде – с некоторыми сокращениями:
Поехала туда на скоростном трамвае – для романтики. Тем более, что это было единственное отапливаемое место в городе. Выхожу на кольце, на остановке «Тракторный завод». Там совсем дубак в смысле климата, темноты и открытых пространств без надежды укрыться. Озираюсь, прикидывая, у кого б спросить про танк. Разведала заранее, что он на пл. Дзержинского. Но я ж слепая, а в темноте – совсем слепая. Далеко вдали какие-то огни, но улица ли, площадь ли – не видно. Тем более, закрывают кусты. А пойти не туда – это потерять на лишний крюк остатки тепла из трамвая. Всех, вышедших из трамвая, отметаю как непригодных к конструктивному общению: они так торопятся добраться до тепла, что бегут рысью, и разве что махнут рукой в сторону кустов, за которыми просторы и направо, и налево.
И тут я примечаю троицу – мечту сыщика: интеллигентные, немолодые, зябнущие, но не бегущие опрометью. Раскрасневшиеся и беседующие на неспешном ходу. Две дамы и дядечка наподобие Тихонова из «Доживем до понедельника», только лощеней и краше.
И дальше был удивительный диалог, примерно такой (я его записала на обратном пути в трамвае):
– Скажите, пожалуйста, вот где-то здесь должен быть Тракторный завод и танк на постаменте….
– Зачем вам ночью танк-то нужен? (ироничный дядечка).
– Ну, неважно, это долгая история. Мне надо вот этот танк найти.
– Ладно, пойдемте тогда с нами, нам в ту сторону. (Идем). Не взорвали его еще пока. И зачем вам танк? Кому-то еще в наше время нужен танк?! (Дядечка прощается и уходит, остаются дамы).
– Там маленький мальчик когда-то сидел, когда танк устанавливали, и надо мне найти.
– Ну знаете ли, мы все тут сидели. Это наше любимое занятие было – на нем сидеть.
– Нет, вы не поняли. Он не потом сидел. Он именно тогда, когда танк ставили. А вы что, в детстве сидели?
– Ну да, мы вот тут выросли, вон в тех вот домах. Только отсюда все уже переехали, и мы переехали. Мы просто с юбилея идем, неподалеку тут, на остановки идем.
– Так вы что, жили здесь после войны, да?
– Да.
– Тогда, может, вы знаете, где была 3-я школа?
– Почему «была»? Она и сейчас третья. И вообще-то мы все в ней учились.
– Ой! А может, вы мне покажете….
– Вот Ольга Васильевна покажет, у нее в той стороне остановка. А мне в другую сейчас сторону. А что за мальчик-то там учился, когда?
– Да нет, вы не знаете его, он постарше вас, это в 1944‐м было (в действительности в 1945‐м. – Д. С.). До 46-го. У него отец Тракторный завод восстанавливал, вот и приехали сюда.
– Так и мы сюда потому приехали. Здесь жили семьи специалистов со всей страны, приехавших на восстановление завода. Наши родители так здесь и оказались.
– Вы знаете, такое дело: человек говорит, что жил в доме 555, странный такой номер. Улицы не помнит. Наверно, ошибается….
– Не ошибается! Так и есть. Сейчас еще вперед пройдем. Вон там, видите: там улица начинается. Это была улица Специалистов. Сейчас называется 95-я гвардейская. Я жила в 551‐м доме, а Оля вот – в 553‐м. Они и сейчас стоят, дома, видите? Только из старых жителей здесь, кажется, никого уже нет.
Дальше выясняется следующее: нумерация домов и название улицы поменялись, 551‐му теперь соответствует 1-ый и т. д. То есть № 555 по улице Специалистов – это № 5 по нынешней 95‐й гвардейской. Дома были разрушены или полуразрушены. Их восстановили позднее, где-то в 1950‐е или даже в начале 1960‐х. Самая знающая, старшая дама к домам и школе не дошла, так как было действительно дико холодно и почти ночь, а там открытое, пустое место: площадь перед Тракторным заводом. Она хотела, но не выдержала – продрогла и торопилась на свою маршрутку.
Милейшая Ольга Васильевна Иванова, чей эл. адрес и тлф у меня есть, провела меня по улице. Эти дамы – преподаватели, учителя, и самое обидное: отец Ольги Васильевны, живший в 553‐м доме и восстанавливавший Тракторный в крупной должности, умер буквально месяц назад! Он всех помнил и много рассказывал.
Я в тусклом свете прочла дамам куски Ваших воспоминаний, и они сказали: всё так и было!
Нечего и говорить, что Юрий Николаевич, лежавший тогда в очередной раз в больнице, был очень тронут и героическим ночным десантом, и подробным рассказом о нем. Шансов самому выбраться в Волгоград у него не было вовсе, он хорошо это осознавал, – и тем ценнее становились свидетельства из первых рук, да еще добытые в столь экстремальных условиях.
Итак, даже и в последний период жизни у Ларина появлялись новые друзья, а с большинством старых он традиционно поддерживал добрые или хотя бы ровные отношения. Конфликтов он не любил, старался избегать – но все же в темпераменте его была заложена опция взрыва, в нашей книге такие случаи фигурировали. И вот однажды жертвой ларинского негодования стал Стивен Коэн, стариннейший друг и соратник, вместе с которым не один пуд соли был съеден.
Предоставим слово Ольге Максаковой, которая в свое время безуспешно пыталась «разрулить» и погасить конфликт.
Началась эта размолвка уже после смерти Анны Михайловны, в начале 2000‐х. До того отношения были безоблачными. Конфликт возник из‐за копирайта в связи с книгами Бухарина, которые Стив публиковал на Западе. Материалы эти архивные, рукописи стихов и так далее, добывал Стив, а обрабатывались они при жизни Анны Михайловны всей семьей. Расшифровывали рукописи, перепечатывали на машинке. Потом эти материалы публиковались и в России, и за границей, – с разрешения Юры и Анны Михайловны. Переводились книги на все возможные языки, вплоть до китайского.
В какой-то момент Юра говорит: я не понимаю, должны же какие-то деньги нам присылать? Спросил об этом у Стива, тот отмахнулся. Сказал: ты же понимаешь, что никаких особых денег за это не бывает. И вот Юра решил, что Стив его обманывает. Он написал письмо в издательство, которое публиковало эти книги; издательство переправило письмо Стиву, тот прислал гневное письмо Юре – и после этого они перестали общаться. Стив присылал квитанции, какие-то деньги, но Юра вообще их отказывался получать. Стив, конечно, переживал их расставание. Звонил мне, писал: «Ты-то понимаешь, Оля, что я чист?»
Думаю, что на самом деле это произошло из‐за того, что он потерял интерес к Юре. Стив тогда уже взлетел достаточно высоко во мнении наших руководителей, это началось еще в доельцинскую эпоху. А от Юриных просьб и пожеланий он начал отмахиваться, что Юру обижало. Пожалуй, именно потеря интереса заставила Юру думать, что все это время Стив действовал исключительно из корыстных побуждений. Хотя я пыталась Юрию Николаевичу объяснить, что Стив ничего не понимает в живописи и ценит его по-прежнему лишь как сына Бухарина.
Свое объяснение этой размолвки, политологическое, высказал Валентин Гефтер, хорошо знавший обоих:
Как и другие члены семьи Бухарина, Юра точно был горбачевцем, а не ельцинцем. Не только потому, что именно при Горбачеве произошла реабилитация Николая Ивановича, но еще и потому, что Ельцин все же был антикоммунистом. А Стив одно время был привечаем ельцинской командой. И мне кажется, что их тогдашний разрыв произошел отчасти и на этой почве.
Так или иначе, разрыв действительно случился, и примирения при жизни Ларина так и не последовало. Отдадим должное Стивену Коэну: в ходе нашей беседы в Москве в 2017 году он ни словом не обмолвился о ссоре с Юрием Николаевичем и делился воспоминаниями о нем без какого-либо налета неприязни.
Мальчики, Коля и Сева, к середине нулевых годов давно уже повзрослели и остепенились. Николай Юрьевич Ларин к тому времени работал тренером в футбольной школе «Чертаново» (в 2008‐м он занял пост ее директора), а Всеволод Юрьевич Максаков стал практикующим психологом. Жили они теперь отдельно, по своим квартирам; Всеволод обзавелся семьей, у них с женой Дианой родилась дочь, потом сын.
Ольга Максакова рассказывает:
Оба мальчика, став взрослыми, всячески помогали – то один, то другой. Участвовали в нашей жизни физически, но не проявляли никакого интереса к работе Юрия Николаевича. Помню, Коля на открытии посмертной выставки в Новом Манеже произнес: «Я только теперь понял, что такое мой папа». И сказал правду. Он был абсолютно чужд занятию искусством, ничего в нем не видел, и понял это достаточно поздно. Думаю, что Юру это огорчало, но на эту тему он никогда особенно не распространялся.