Ещё в 1945 году Мыкола Лебедь, находясь в Италии, вошёл в контакт с представителями американской разведки. Параллельно велись переговоры с американцами в швейцарском Цюрихе. В июле 1945 года представители ОУН дважды побывали на приёме у командующего оккупационными войсками в Западной Германии Дуайта Эйзенхауэра.
Лебедь рассказывал о некоторых нюансах «тайной дипломатии»: «Уповцам обещали поддержку, намекали на грядущую войну американцев и англичан против СССР, предлагали продолжать партизанскую войну на Украине, которую англо-американский альянс поддержит. Так и произошло. Забрасывались десанты подготовленной молодёжи для участия в диверсионных акциях и действиях против советской армии… Но, к сожалению, эти диверсионные группы в основном приземлялись прямо в ловушки энкаведистов, потому что известный советский агент в английской разведке Ким Филби точно информировал их о намерениях националистических украинских групп. Англия и США хотели ослабить Сталина и поэтому поддерживали украинских партизан, но на войну не отважились, хотя вроде бы и собирались…»
Сам Филби в своих мемуарах «Моя тихая война» осторожно вспоминал:
«Разногласия относительно Украины были… давними и такими же непримиримыми. Ещё до войны СИС поддерживала контакт со Степаном Бандерой… После войны это сотрудничество получило дальнейшее развитие. Но беда заключалась в том, что, хотя Бандера и был заметной фигурой в эмиграции, его утверждения о наличии множества сторонников в Советском Союзе никогда серьёзно не проверялись, разве что в негативном смысле, поскольку от них ничего не поступало. Первая группа агентов, которую англичане снабдили радиопередатчиком и другими тайными средствами связи, была направлена на Украину в 1949 году и… исчезла. В следующем году послали ещё две группы, но о них также не было ни слуху ни духу. Тем временем американцы начали серьёзно сомневаться относительно полезности Бандеры Западу, а провал засланных англичанами групп, естественно, не рассеивал их сомнений… Правда, ЦРУ заявляло, что зимой 1949/50 года оно приняло несколько курьеров с Украины… В 1951 году ЦРУ всё ещё надеялось послать на Украину своего „политического” представителя с тремя помощниками для установления контакта с „движением сопротивления”…
Стремясь к преодолению англо-американских разногласий по поводу Украины, ЦРУ настаивало на проведении широкой конференции с СИС в апреле 1951 года. К моему удивлению, английская сторона заняла твёрдую позицию и наотрез отказалась выбрасывать Бандеру за борт… В течение месяца англичане забросили 3 группы по 6 человек. Самолёты отправлялись с аэродрома на Кипре. Одна группа была сброшена на полпути между Львовом и Тернополем, другая — неподалеку от верховий Прута, вблизи Коломыи, и третья — в пределах Польши, около истоков Сяна. Чтобы избежать дублирования и перекрытия районов, англичане и американцы обменивались точной информацией относительно времени и географических координат своих операций. Не знаю, что случилось с этими группами…»
Англичане же помогали Бандере в техническом обеспечении пропагандистской работы. Труды Проводника, размножаемые прежде на примитивном ротапринте в Праге, с конца 1940-х годов стали печататься на современном полиграфическом оборудовании в одной из лондонских типографий.
В ожидании «чумы» (так именовалась в документах ОУН неминуемая война Соединённых Штатов против СССР) стратеги Организации дни и ночи проводили, разрабатывая грандиозные планы грядущих сражений. При этом даже их нередко ставили в тупик и изумляли некоторые фантастические предложения Бандеры. Кадровый офицер Пётр Николаенко (Байда) вспоминал, как Степан Андреевич на полном серьёзе поручил ему заняться рекогносцировкой и оснащением украинского партизанского отряда в баварских лесах на случай столкновений армии США с частями советской армии. «Как могло случиться, что человек, имя которого стало знаменем освободительной борьбы последнего времени, — недоумевал и возмущался Николаенко, — не понимал того, что „партизанка” возможна только среди родного народа, который помогает и сотрудничает в вооруженной борьбе?!»
Без интриг Степану Андреевичу было трудно. В апреле 1948 года, изображая безмерную усталость от пустопорожних дискуссий, свар и нападок в свой адрес, Бандера объявил о том, что подаёт в отставку и собирается вернуться на Украину, чтобы лично возглавить подпольную освободительную борьбу. Бразды правления ОУН он предложил передать своему верному оруженосцу Мыколе Лебедю. Последний, посовещавшись, сказал решительное «нет», на чём и строился расчёт Бандеры. Уже летом того же года в Миттенвальде участники чрезвычайной конференции 34 ОУН единогласно голосуют против того, чтобы Проводник оставлял свой пост и уж тем более отправлялся на Украину. Степан Андреевич дисциплинированно подчинился решению большинства.
Одновременно по его предложению вносят коррективы в тактику сопротивления на Украине. Отныне боевики, уходя от прямых столкновений с крупными частями внутренних войск и пограничниками, в основном должны были сосредоточиться на диверсионно-террористических акциях:
«1…а) сельскую администрацию из русских (с востока) — председателей сельсоветов, секретарей и т. д., председателей колхозов — расстреливать; б) сельскую администрацию из украинцев (с востока) — после предупреждения с требованием убраться за двое суток, в случае непослушания — расстреливать.
2. В ответ на высылку семей в Сибирь организовать следующие акции: а) расстреливать русских из районной администрации, партийцев, комсомольцев — невзирая на национальность; б) выгонять из сёл учителей, врачей (с востока). Украинцев изгонять после предупреждения, чтобы в течение 48 часов выбрались. Не исполнят — расстреливать; в) не допустить, чтобы на места вывезенных в Сибирь семей селились москали, если всё-таки осядут — сжигать хаты, а москалей — расстреливать; г) подрывать курьерские поезда.
Эти акции (п. 1 и 2) начать 5 августа, а закончить как можно быстрее».
Прилежный ученик Бандеры Петро Полтава тогда же разработал «Заповеди подпольной газеты»:
«Я, Твой доверенный друг, который в условиях сталинско-большевистской действительности приходит к Тебе сказать слово правды, рассказать об Украине, посоветовать, что тебе необходимо делать и как лучше бороться за лучшую долю. Не бойся меня, потому что я о Тебе никому не скажу, но помни:
за издание и распространение меня Твои друзья кладут свои головы, и поэтому береги меня как зеницу ока;
читай меня осторожно — в поле или в помещении при закрытых дверях и окнах, тихо, шёпотом, чтобы враг не видел и дурак не слышал;
читай быстро и передавай другому, потому что меня ждут тысячи таких, как Ты…;
из дома — в дом, из рук — в руки; передавай меня только тем, кому доверяешь и кто, как и Ты, после прочтения передаст меня другим;
уничтожить меня можно лишь тогда, когда враг наступает и спрятать меня нет времени, иначе береги меня, потому что я иду будить народ на великое революционное дело — строить Украинскую Самостоятельную Соборную Державу».
Покаявшимся боевикам обещали амнистию. Кое-кто верил обещанию, только напрасно: дорога к Богу шла через ГУЛАГ.
В лагерях осуждённые бандеровцы держались особняком, поддерживая друг друга. Некоторые историки ОУН утверждают, что именно благодаря этой сплочённости удалось сломать царившее в лагерях всевластие криминальных авторитетов, безнаказанно измывавшихся над «политическими». При этом ссылаются на Александра Солженицына, который не скрывал своих симпатий к «западенцам»: «Для всего этого движения они всюду сделали очень много и сдвинули воз… Молодые, сильные ребята, взятые просто с партизанской тропы, они… рассмотрели, ужаснулись этой спячкой рабства — и потянулись к ножу…»
Впрочем, он видел и другое. Когда в солженицынском лагере случилась забастовка, как раз именно бандеровцы стали штрейкбрехерами, боясь за свою судьбу: «За китайской стеной 2-й лагпункт, украинский, не поддержал нас. И вчера, и сегодня украинцы выходили на работу как ни в чём не бывало… Они нас не поддержали… (Как мы узнали потом, молодые парни, их вожаки, ещё не искушённые в политике, рассудили, что у Украины — судьба своя, от москалей отдельная…)»
Казалось бы, какое дело неистовому русофилу Александру Солженицыну до украинского национализма? Но в своём «Архипелаге ГУЛАГ» он немало страниц отдаёт именно национальному вопросу и вечным распрям между украинцами и россиянами:
«Мы давно не говорим „украинские националисты”, мы говорим только „бандеровцы”, и это слово стало у нас настолько ругательным, что никто и не думает разбираться в сути. (Ещё говорим „бандиты” по тому усвоенному нами правилу, что все в мире, кто убивает за нас, — „партизаны”, а все, кто убивает нас, — „бандиты”…)
А суть та, что хотя когда-то, в Киевский период, мы составляли единый народ, но с тех пор его разорвало, и веками мы шли врозь, и шли врозь наши жизни, привычки, языки. Так называемое „воссоединение” было очень трудной, хотя, может быть, и искренней чьей-то попыткой вернуться к прежнему братству. Но плохо мы потратили три века с тех пор…»
Особую вину в этом писатель возлагает, само собой, на большевиков, которые после революции «15–20 лет потом усиленно и даже с нажимом играли на украинской мове и внушали братьям, что они совершенно независимы и могут от нас отделиться, когда угодно. Но как только они захотели это сделать в конце войны, их объявили „бандеровцами”, стали ловить, пытать, казнить и отправлять в лагеря. (А бандеровцы, как и петлюровцы, — это всё те же украинцы, которые не хотят чужой власти. Узнав, что Гитлер не несёт им обещанной свободы, они и против Гитлера воевали всю войну, но мы об этом молчим, это так же невыгодно нам, как и Варшавское восстание 1944 года.)»
По неофициальной переписи «населения ГУЛАГа», чуть ли не каждый второй его житель «в послевоенные годы был украинцем. Или, по крайней мере, каждый четвёртый. Скажем, среди политзаключённых особого лагеря № 1 (Минерального) Инта-Абезь в 1948–1955 годах национальный состав был таков: зэки-русские составляли 12,5 % списочного состава, 11,1 % — литовцы, 4,7 % — эстонцы, 4,4 % — белорусы, 4,2 % — латыши… Но 28,5 % (!) заключённых являлись бандеровцами». Во всяком случае, таковыми они считались в лагере.