уры, разорял поверженную страну, помогал самодержавной монархии высвободить войска, которые были нужны для того, чтобы начать новую войну, разорить новую страну. А капитан Майборода помогал этой же самодержавной монархии укреплять свою власть внутри страны. Была ли безоговорочно полезна служба Грибоедова?.. На этот вопрос персидские и русские историки отвечают по-разному. Историк Ю. Н. Тынянов, вероятно, не считает, что русские историки всегда правы. Ю. Н. Тынянов считает, что люди, делающие одно дело, обладают сходством. Поэтому в романе «Смерть Вазир-Мухтара» «лицо его (Майбороды. — А.Б.) было узкое, гладкий пробор напоминал пробор его превосходительства» (Грибоедова. — А.Б.). Встреча с этим двойником производит на Грибоедова тягчайшее впечатление. Грибоедов падает в обморок.
Но, кроме всех этих двойников, у Грибоедова есть еще один, и этого двойника ему выдали не в министерстве, его послал не случай и не мимолетная встреча, а создал он сам.
Говорится об этом двойнике без утаек, прямо, настойчиво и неоднократно.
Этот двойник — Молчалин.
Истоки темы «Чацкий — Молчалин», как все в художественном творчестве Тынянова, появляются в «Кюхле». «Моя комедия «Горе уму» — комедия характерная, — рассказывает Грибоедов Кюхельбекеру. — Герой у меня наш, от меня немного, от тебя побольше (Грибоедова «Кюхли» Тынянов считает Чацким. — А.Б.). Вообрази, он возвращается, как ты теперь, из чужих краёв, ему изменили, ну, с кем бы, ну вообрази Похвиснева хотя бы Николая Николаевича. Аккуратный, услужливый и вместе дрянь преестественная». Для того чтобы объяснить, кто таков Молчалин, Грибоедов сравнивает его с Похвисневым, мерзавцем, посланным из Петербурга извести Кюхельбекера. Похвиснев — прообраз Мальцева. Мальцов же сравнен не только с Грибоедовым, но косвенно и с Молчалиным. Пушкин называет Мальцева «архивным юношей». «Архивный юноша» у Грибоедова — это Молчалин («С тех пор, как числюсь по Архивам»). Сравнение поддержано разговором Пушкина и Грибоедова об ордене (Молчалин: «Три награжденья получил»).
Грибоедов приходит к Ермолову, и Ермолов, вспоминая грибоедовекую службу у него в «прежнее время», говорит: «…видел, что вы служить рады, прислуживаться вам тошно, — вы же об этом и в комедии писали, а я таких людей любил… Нынче время другое и люди другие. И вы другой человек».
После того, как он ушел от Ермолова, простившегося «без вражды и приязни», мысли его невеселы: «О нем говорят, что он подличает Паскевичу. И вот это нисколько не заняло его. Судьи кто?.. И ребячество возиться со старыми друзьями. Они скажут: Молчалин, они скажут: вот куда он метил, они его сделают смешным. Пусть попробуют». Это, несомненно, мысли человека, испытывающего не «презрение» к «старым друзьям», а обиду на них. И хотя «ребячество возиться со старыми друзьями», но думает он об этом как раз на пути от одного старого друга (Ермолова) к другому старому другу (Чаадаеву), и все его недельное пребывание в Москве занято именно возней со старыми друзьями.
По всему роману рассыпано — Молчалин, Молчалин…
Где бы он ни появился, ему говорят или он сам думает: Молчалин.
Сенковский читает в присутствии Грибоедова кусок из монолога-программы Молчалина («Мне завещал отец»). «Грибоедов насупился и посмотрел на него холодно». За четырнадцать строк до этого он оправдывается стихом из «Гюлистана»: «Никто не выучился у меня метанию стрел, чтобы под конец не обратить меня в свою мишень».
Он думает о Молчалине, не только вытолкнутый старыми друзьями, но и принятый у людей, к которым испытывает отвращение, — к Сухозанету (расстрелявшему из пушек восстание), Голенищеву-Кутузову (вешавшему декабристов), Левашову (ведшему следствие по делу 14 декабря и допрашивавшему его самого), Чернышеву, Бенкендорфу… С ними обедает Грибоедов. И, услышав хамскую фразу Голенищева-Кутузова, Грибоедов думает:
«Тьфу, Скалозуб, а кто ж тут Молчалин?
Ну что ж, дело ясное, дело простое: он играл Молчалина».
Люди, которых за 14 декабря выслали на Кавказ, видят одного из своих старых друзей — Грибоедова — на параде. Им кажется, что «не всем друзьям тяжело…».
«— А кто с террасы на нас смотрел? В позлащенном мундире?
— А кто?.. Чиновники.
— Нет-с, не чиновники только. Там наш учитель стоял. Идол наш… Я до сей поры один листочек из комедии его храню. Уцелел. А теперь я сей листок порву и на цигарки раскурю. Грибоедов Александр Сергеевич на нас с террасы взирал.
Когда в душе твоей сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным,
Они тотчас: разбой, пожар,
И прослывешь у них мечтателем! Опасным!
Мундир, один мундир!
Он проговорил стихи шепотом, с жаром и отвращением. И вдруг лег на шинель и добавил почти спокойно:
А впрочем, он дойдет до степеней известных —
Ведь нынче любят бессловесных».
Это слова Чацкого о Молчалине.
Сам Грибоедов к концу романа, к концу жизни с легкой усмешкой и совсем необидно сравнивает свои дела с фамусовскими, и сравнение строится на теме Молчалина:
«Мне самому смешно, когда вспоминаю свой собственный стих из «Горя от ума»:
Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку,
Ну как не порадеть родному человечку».
Кусок этот написан Тыняновым не по сплетням и не по желчным воспоминаниям Н. Н. Муравьева-Карского, а по письму самого Александра Сергеевича Грибоедова, и в романе это письмо со словами Фамусова о Молчалине — цитата. Это цитата из письма Грибоедова графу И. Ф. Паскевичу от 3 декабря 1828 года, и в этом письме Грибоедов просит всесильного Паскевича за декабриста Александра Одоевского. Это то письмо, в котором захлебывающийся горем человек написал щемящие слова о том, что у божьего «престола нет Дибичей и Чернышевых»[119]. Тынянов подчеркивает другое. У Тынянова есть слова Чацкого о Молчалине в «предобродушнейшем письме». В письме же Грибоедова это не главное. Главное в нем совсем другое: «Главное… Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского»[120].
С Молчалиным его сравнивают Ермолов и декабристы. И он сам сравнивает себя с Молчалиным.
Этот двойник — самый важный и самый страшный из всех двойников, заполнивших роман.
Людям, не подозревающим о трагедии великого человека, вынужденного искать новых путей в годы последекабрьской реакции, кажется, что он проделал путь от Чацкого к Молчалину. А он слишком горд, чтобы объяснять, какое это заблуждение. Быть может, дело не только в гордости. Он слишком устал, он знает, что ему не долго осталось, у него пропала охота доказывать, оправдываться, опровергать.
Плотность населения (двойников) в романе достигает уровня развитых европейских стран.
В толпе двойников героям романа Грибоедов напоминает очень непохожих друг на друга людей: то «покойного… Павла Ивановича» Пестеля, то выдавшего его капитана Майбороду.
Это нужно для того, чтобы показать, что в Грибоедове всего хватит.
Двойник в «Кюхле» появляется как недоразумение, в «Смерти Вазир-Мухтара» — как разложение характера. Между этими двойниками будет описка — двойник правильно написанных слов. Описка станет двойником несуществующего человека, несуществующий человек — двойником существующего, мертвое — двойником живого. Недоразумение в рассказе будет возведено в общий закон «недоразумения» царя, империи, истории, жизни. После «Вазир-Мухтара» в «Восковой персоне» двойниками станут Петр и его восковое подобие, дело Петра и результат этого дела, Россия и кунсткамера. То, что в «Кюхле» было лишь «таким случаем», говорящим, что с. — петербургский обер-полицеймейстер точно дурак, станет мерцающей, колеблющейся двойственностью, раздвоенностью, бессмысленностью бытия «Подпоручика Киже», абсолютным детерминизмом и безвыходностью «Смерти Вазир-Мухтара» и бесплодной преходящестью, эфемерностью исторического деяния «Восковой персоны».
Все это родилось не на пустом месте, все это началось в «Кюхле», и отличие первого романа от более поздних вещей и особенно от второго в том, что в более поздних вещах развито и сконденсировано все то, что уже было намечено в первом романе.
Двойники в творчестве Тынянова не случайность и не исследовательское преувеличение. Эта тема пришла к Тынянову давно, была связана с его научной работой, с первой статьей, в которой он говорит о связи произведений Гоголя с «Селом Степанчиковом», «Бедными людьми», «Хозяйкой» Достоевского и его петербургской поэмой «Двойник». Через два года в статье о Блоке Тынянов снова вернулся к этой теме [121].
Преступление и наказание Кюхельбекера связаны как причина и следствие: преступление было совершено против режима, и режим его наказал. Понявший, что служба родине превращается в службу монархии, Грибоедов осуждает себя сам. «Преступление» Грибоедова было совершено против самого себя, и наказал он тоже себя сам. Его убийство — самоубийство.
Все дело в понимании Грибоедовым трагической безвыходности своего положения. Это самоубийство человека, попавшего в заколдованный круг: он хочет служить родине, а получается, что он прислуживает самовластию. А прислуживаться ему тошно. Он хочет писать трагедию, а пишет инструкцию. Ему нужно в Петербург, а он едет в Тегеран. Тогда опускаются руки, тогда свет немил, тогда ищешь чеченской шашки или разбойничьей пули. Тот ли Это Грибоедов, который проявил бездну ума и таланта, находчивости и энергии, когда ему угрожали беды за проблематичные связи с тайным обществом? И этот же человек сделал все для своей гибели, когда добился славы, высокого общественного положения, власти, денег, семейного счастья.
Он-то знает себе цену. Это они думают, что просто умирает несколько более энергичный, чем нужно для умиротворительной (в это время) русской политики в Персии, Вазир-Мухтар. На его место назначен другой Вазир-Мухтар, более старый и более спокойный. Совершенно необязательно сразу и убивать Вазир-Мухтаров, если что-нибудь не так. Ничего особенного. Обыкновенное горе от ума Вазир-Мухтара.