Но все это будет позднее, а пока Андрей Рублев становится настоящим русским мастером фрески. До этого на Москве было много русских «иконников». Расписывать же стены доверяли в первую очередь грекам. Они были признанными специалистами. Ведь фрески считались дорогой работой и заказом, который был по карману лишь единицам.
В Звенигороде не случайно было решено: средства есть — пусть будет именно русский мастер. Можно сказать, что для звенигородских («раннемосковских»!) храмов и это решение принималось впервые!
Лики на росписях звенигородских соборов — преподобные Пахомий Великий, Варлаам и многие другие — все необычные, «философские», редкие.
О росписях в Рождественском храме Саввино-Сторожевского монастыря, имеющем отношение ко времени Юрия Звенигородского, сохранилось любопытное свидетельство-описание в рукописном сборнике XVII века: «Во святой и великой лавре преподобного отца Саввы звенигородского соборная церкви Рождества Пресвятая Богородицы первое стенное письмо на левкасе вместо иконного письма. Та церковь писана: от царских дверей с правую страну Арсений Великий, а иных святых лиц не видно, а против левого клироса от царских дверей писаны: Антоний Великий, Павел Фивейский, преподобный Онуфрий Великий, по нем преподобный Марко Фраческий афинянин, а та церковь писана в княжение великого князя Георгия».
Что-то скрывалось за подбором сюжетов и необычных имен. Была еще какая-то задумка. Нечто уже зрело, наподобие концепции «Троицы», или еще более значимое. Но для нас — потомков — не сохранилось...
Так почему же Савва Сторожевский был в сознании потомков и исследователей словно «сам по себе», а иконописец Андрей Рублев — чуть ли не в «другом измерении»?! Прославленные иконы изучены в сферах истории искусства. Имена иконописцев обсуждались учеными и почитателями, мысль приближалась к правде, вокруг да около, все было «близко», как в детской игре — «холодно», «тепло», «теплее». Но не «горячо»!
Попробуем соединить все в нужной и единой цепи. Разве иконы Рублева не были найдены в Звенигороде?! Разве они не были написаны им во времена правления князя Юрия Дмитриевича и обитания там преподобного Саввы Сторожевского?! Разве не висели они в иконостасах храмов на Городке и горе Сторожи?! Все так и было.
Но почему же тогда мы считаем Андрея Рублева в эти времена таким зрелым иноком-иконописцем, что он вовсе не нуждался ни в чьем духовном водительстве или помощи?! Не раз обсуждалась тема — мог ли иконописец (иногда в наше время почему-то именуемый «художником») творить в конце XIV столетия сам по себе. Ответ известен давно. Не мог. Стиль письма, конечно, отличался заметно. Феофан Грек — это не Андрей Рублев. Но стиль — одно, а образ, сущность, идея — другое. Замыслы чаще всего возникают у заказчика, а их воплощение — удел иконописца. Еще лучше, когда они делают работу бок о бок, совместно. А когда это еще и выдающиеся люди, то результат будет соответствующим.
Сегодня можно утверждать, что вдохновителем, наставником и в некотором роде духовным путеводителем Андрея Рублева в 1390-е годы, в период его трудов в Звенигороде, при росписи и создании им иконостасов для каменных храмов Успения на Городке и Рождества Богородицы в соседнем монастыре, был не кто иной, как преподобный Савва Сторожевский. А настоящим кормчим для осуществления таких грандиозных планов стал князь Юрий Звенигородский. По крайней мере — этого факта уже нельзя отрицать, хотя можно с таким утверждением не полностью соглашаться.
Игумен Савва делал многие вещи в те времена вместе с князем Юрием. Это они задумали построить каменный храм над ракой Сергия Радонежского в Троицкой обители. Ведь Савва Сторожевский был одним из первых его учеников, а князь Юрий — крестным сыном. Москва не подумала о своем заступнике и духовном покровителе, а Звенигород — взял да и сделал, построил и украсил.
Этот замечательный собор радует сегодня тысячи паломников. Сюда на закате жизни направится и Андрей Рублев.
Для этого храма он написал икону «Троица». Так кто же мог подготовить для этого почву? Где и как могла зародиться идея не просто общерусского почитания Троицы, которую, как известно, развивал преподобный Сергий, а написания самой иконы с таким необычным для того времени сюжетом? Сюжетом Единения — перед лицом возникающей братоубийственной войны за права наследования нераздельного целого — будущего великого княжества Московского!
Мог ли предвидеть все это Сергий Радонежский перед своей кончиной так много лет назад?
Но это не только предвидели, но и знали — другие. Те двое, о которых мы сейчас и говорим. Князь Юрий и преподобный Савва. Те, кого уважали, хотя и опасались, кто имели силу духа и мощь строить новую Звенигородскую Русь, создавали невиданную крепость и возводили один за другим исполненные «велелепием» храмы. Они ведали — к чему могли привести междоусобицы и братские раздоры. И не начинали их.
То же самое можно сказать и о Звенигородском чине, который мы сегодня можем видеть в Третьяковской галерее лишь фрагментарно. Чудом сохранилось только три иконы (хотя предполагается, что есть и четвертая). «Спас Звенигородский» уже давно стал одним из символов России, как и «Троица».
Вот теперь мы понимаем, что написано в Житии Саввы XVI века именно о них троих — о князе Юрии, о Сторожевском старце и об иконописце Андрее: «И повелел воздвигнуть церковь каменную, и искусно украсить ее, что и совершилось (Юрий Дмитриевич. — К. К.-С.)… Святой же очень об этом заботился и Богу молился, да и место это еще более разрасталось (преподобный Савва. — К. К.-С.)… И с усердием образ его написал (инок Андрей Рублев. — AT. AT.-С/» И с тех пор начались многие и различные исцеления происходить…»
Женитьба на княжне Анастасии.Гипотеза 10
Памятуй Бога, да наше родство… хотя бы тебе пришлось за веру и до крови пострадать.
В 1400 году в жизни князя Юрия Звенигородского произошло важное событие: он женится на дочери великого князя Смоленского Юрия Святославича — Анастасии. В Житии преподобного Саввы Сторожевского, написанном в XIX столетии, читаем: «Супруга Юрия, Анастасия… без сомнения, входила сердцем и трудами рук в заботы мужа о новой обители. В монастырской ризнице хранится, как сокровище, белая шелковая риза преп. Саввы, сходная с ризою преп. Никона (Радонежского. — К. К.-С), что сберегается в ризнице Лавры. Легко догадаться, чья искусная рука выводила золотом, серебром и шелками струйчатые узоры по голубому бархату оплечья этой ризы. Мы знаем, что в старину русские княгини и княжны значительную часть своей тихой жизни отдавали женскому изящному рукоделью. Не удивительно, что юная княгиня Звенигородская в своем тереме, из которого, над лесистым берегом реки, виднелась златоверхая обитель, готовила дорогие облачения для своего отца и богомольца…»
Риза старца Саввы — увы — не сохранилась. И Анастасия не успеет стать великой княгиней. И даже прах ее, еще недавно хранившийся в Московском Кремле, после разрушения Стародевичьего монастыря не попал в число тех, что перенесли затем в Архангельский собор…
У звенигородской четы будет четыре сына: Василий (Василий Косой), Иван (ушедший в монастырь) и два Дмитрия (Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный). Одинаковые имена в одной семье тогда не были в диковинку. Видимо, таким образом Юрий Звенигородский хотел увековечить в памяти потомков великое имя своего отца — Дмитрия Донского.
Кто она была — супруга будущего великого князя Московского? И какое значение имел этот брак? Ведь мы помним, что женитьба старшего сына Дмитрия Донского — Василия — на литовской княжне Софье стала частью большой политики того времени.
Было ли так в этом случае?
Мы можем ответить на данный вопрос таким образом: брак Юрия и Анастасии, совершенный, как это было отмечено, по любви, имел и более серьезные последствия. В том числе связанные с объединением «всея Руси», становлением Русского государства и его развитием не только на Восток, но и на Запад.
И вот почему.
Женитьба на Анастасии — дочери великого князя Смоленского Юрия Святославича, осуществленная на заре XV столетия, давала возможность Юрию Звенигородскому и его потомкам стать потенциальными претендентами и на великокняжеский престол Смоленска. А то, что этот город и само княжество «прихватили» литовцы, которые многие годы считали это для себя крайне необходимым (Смоленск всегда играл роль ключа, с помощью которого можно было отпереть двери прямо в Восточную Русь), делало отношения Юрия со своим старшим братом еще более сложными.
Подробнее о Смоленской эпопее XIV—XV веков мы поговорим сразу после рассказа о женитьбе князя Юрия. А в повествовании о его супруге — княгине Анастасии — забежим немного вперед по времени. Нам теперь будут необходимы эти данные.
Выросла Анастасия в великокняжеской семье Смоленской. Род ее был весьма знаменит. Дед княгини — выдающийся правитель Смоленска, князь Святослав Иванович — погиб в войне с литовцами. Погиб красиво и благородно, в бою, с мечом в руках на поле сражения. Анастасии придется затем пережить и пленение своей матери с оставшейся семьей, и гибель братьев, и возвращение смоленской власти отцом — князем Юрием Святославичем (подробнее о нем чуть далее, в следующем рассказе о Смоленске), а потом — его же позор.
Традиции, в которых воспитывалась юная княжна, мало чем отличались от тех, что царили в Московском великокняжеском доме. Но Смоленск всегда был ближе к Западу и к Югу. Сюда быстрее доходили разные веяния как из Европы, так и из Киева и даже Византии. Смоляне тогда пользовались «репутацией» более «просвещенных» людей. Смоленская боярская знать вовсе не находилась в последних рядах среди знати общерусской, а скорее — наоборот.
И если брак Василия с дочерью литовца Витовта — Софьей был в сознании москвичей (пользуясь современной бытовой терминологией) «продвинутым», то и женитьба Юрия на Анастасии — слыла весьма удачной и во всех отношениях современной. Невеста была «из первых», «из избранных», ничуть не менее «значимой», нежели та же Софья.