— Плохо, говоришь, в Ленинграде? — спросил летчик.
— В нашем доме десять человек умерли с голоду.
Юрка подобрал с земли корку хлеба и протянул Дику. Тот заворчал и отвернулся.
— Не надо, — сказал летчик. — Не берет он из чужих рук.
— И Байкал не брал.
— Давно из Ленинграда? — спросил летчик.
— Сначала меня в лазарет положили, потом на самолете эвакуировали… Я очень слабый был и ничего не запомнил. А тут у меня тетя. Я у нее живу. А вы какой летчик? Истребитель?
— Не совсем. Штурмовик.
— На ИЛах летаете, да?
— Точно, — улыбнулся летчик. — А ты видел ИЛы?
— Ну да, они низко-низко летают, над самыми крышами. А высоко могут?
— Могут, — сказал летчик.
— Я видел, как наш самолет сбили, — сказал Юрка. — Фриц дал очередь — самолет и загорелся. А фриц улетел.
— Бывает и такое, — сказал летчик.
— А вы сбиваете немцев?
— А чего на них любоваться? Сбиваем.
— В Ленинграде часто сбивали «юнкерсов», — сказал Стасик.
— А что штурмовики делают? — спросил Юрка.
— Воюют, — сказал летчик. Он посмотрел на Юрку. — Не умеешь, Гусь, защищаться. Какой дурак голову подставляет под кулаки?
— Их вон сколько, — проворчал Юрка.
— Голову, Гусь, надо защищать.
— У него хлеб был за пазухой, — сказал Стасик. — Растоптали.
— У меня башка целая. — Юрка пощупал затылок. — Мою башку и камнем не прошибешь…
— По-честному надо драться, — сказал Стасик.
Юрка ничего не ответил. Он подошел поближе к летчику и потрогал кожаную куртку.
— Всем такие дают? — спросил он.
— Нравится? — усмехнулся летчик. — Будешь летать — и тебе выдадут.
— Я знаю, где ваш аэродром, — сказал Юрка. — Приду.
— В гости?
— Я люблю глядеть на самолеты.
Дик раз-другой царапнул хозяина лапой. Летчик посмотрел на черный циферблат часов.
— Что-то наша машина застряла.
Он достал из кармана плитку шоколада и, разломив на две равные части, отдал ребятам.
— Жуй, народ!
Пожал ребятам руки, хлопнул Юрку по спине.
— Не горюй, малый, заживут твои боевые раны. А ты, Стасик, не серчай на него. Сгоряча он тебя по уху… Так, Гусь?
— Понятно, сгоряча, — неохотно отозвался Юрка. — Я же не видел, кто меня лупит.
Возле них затормозила грузовая машина. В кузове — гора ящиков. Не заглушая мотора, шофер в синем комбинезоне молча уступил место за рулем летчику и открыл дверцу с другой стороны. Дик тотчас вскочил в кабину и уселся на сиденье рядом с неразговорчивым шофером, выставив в боковое окно довольную морду.
Летчик помахал мальчишкам рукой, улыбнулся и тронул машину.
— Летчик! — Юрка, растопырив пальцы, посмотрел на свою грязную руку, которую ему только что пожал этот человек.
Стасик задумчиво глядел на дорогу. Полы его короткого серенького пальтишка трепыхал ветер.
— Чтобы летчиком быть, нужно ничего не бояться? — спросил он.
— Я ничего не боюсь, — сказал Юрка.
— Я — бомбежки, — вздохнул Стасик. — В Ленинграде не боялся, а тут снова… Особенно ночью.
— Дело дрянь, — сказал Юрка. — Можно помереть. Со страху. Немец, гад, приделывает к бомбам какие-то свистульки. Летит бомба и воет, как ведьма, а у людей вся психология — к чертовой бабушке.
— Психика, — поправил Стасик. — Снаряды тоже воют, только не так страшно. Если услышал, снаряд воет, значит, не бойся: упадет далеко.
— Ничего парень этот летчик, — сказал Юрка и положил в рот последний кусочек шоколада.
Стасик съел только половину. Остальное завернул в бумажку и спрятал в карман.
— Тете, — сказал он, поймав удивленный Юркин взгляд.
— А я сожрал. — Юрка облизал липкие пальцы и покачал головой. — Надо бы бабку угостить…
Расходиться по домам не хотелось. Они стояли у забора, ладошками сгребали с жердей пушистый снег и клали в рот.
— Ну, я пойду, — сказал Стасик, не двигаясь с места.
— Где ты живешь?
— На Кооперативной…
— А я на Советской.
Помолчали. Стасик поежился под летним пальтишком и снова сказал:
— Надо идти… Пока.
— Бывай, — сказал Юрка.
ЗЕЛЕНАЯ РАКЕТА
Юрка с бабкой Василисой пили чай, когда в дверь раздался стук.
— Приятного аппетита, — вежливо сказал Стасик, вытирая ноги о жесткий половичок.
Бабка подняла глаза от блюдечка. Взглянула на мальчика, а потом перевела взгляд на зеленый жестяной ящик, что Стасик держал под мышкой.
— А-а… у Серафимы живешь? — вспомнила бабка. — Она тебя приголубила. Слыхала.
Юрка выскочил из-за стола, накинул фуфайку.
— Айда во двор!..
Из леса на станцию ползли по снегу голубоватые длинные тени. Мимо вокзала простучал товарняк. На платформах промелькнули танки с зачехленными пушками. С заснеженных крыш вагонов настороженно глядели в небо спаренными стволами зенитные пулеметы.
Стасик уселся на обледенелую ступеньку и, щелкнув задвижкой, открыл ящичек.
— Сколько их! — обрадовался Юрка. — Постреляем!
В узком металлическом ящичке плотно, одна к другой лежали новенькие ракеты.
— Где достал?
— Достал…
Стасик защелкнул крышку и спрятал ящик за пазуху.
— У Хотяевского моста, в лесу.
Юрку даже пот прошиб, так сильно захотелось ему заполучить этот зеленый ящичек. Но, судя по всему, Стасик не собирался с ним расставаться.
— Давай дружить, — с воодушевлением сказал Юрка.
Стасик недоверчиво покосился на него.
— Пожалуйста… Только ракеты я тебе не отдам.
— Думаешь, я из-за ракет?
Стасик посмотрел Юрке в глаза и ничего не сказал. Юрка покусал нижнюю губу и сказал:
— Зачем тебе столько?
— Пускай лежат.
— Так всю жизнь и будут лежать? — насмешливо спросил Юрка. — Сгниют.
— Я пойду, — сказал Стасик.
Юрка нахмурился и замолчал. Долго сидели они рядом, глядя в разные стороны.
— Знаешь, где я их нашел? — заговорил Стасик. — В муравьиной куче. Гляжу, муравьи мечутся как угорелые, ну, я взял сук да и давай ковырять… — Стасик умолк, прислушался. — Юр! Фашисты летят!
— Наши это! — дернул Юрка плечом. — Я по голосу узнаю… Ну а дальше?
— Ковырнул, а там вот этот ящик. Я бы и ракетницу нашел, да тут подскочил Жорка, оттолкнул меня и давай сам копаться. Сграбастал ракетницу, гад рыжий… А я ее первый увидел. Говорю ему: «Пускай у нас все будет пополам — и ракеты, и ракетница…» А он говорит: «Нашел дурака! Ракеты твои перестреляешь, а ракетница останется…» Он и ракеты хотел отнять. Не вышло!
Из глубины леса, с той стороны, где клуб, вылетела зеленая ракета. Она красиво изогнулась в небе наподобие огромного знака вопроса и медленно растаяла.
— Летят! — вцепился в Юркину фуфайку Стасик. — И ракета!
Юрка открыл было рот, но колкий страх приморозил язык к нёбу: на большой высоте, раздирая сумрачную пелену вечернего неба, двигалась стая «юнкерсов». Черные капли отделились от самолетов и с металлическим воем понеслись на притихший поселок. Капли увеличивались, росли, и от них трудно было оторвать взгляд. Капли падали прямо на голову. Ребята не помнили, как оказались лежащими на земле у поленницы дров. Все вдруг провалилось в какую-то яму. Сколько времени продолжалась бомбежка? Минуту? Час? Они не знали. Какая-то сила придавила их к земле и не давала поднять голову. А земля вздрагивала и тряслась, будто от страха.
Словно злой великан на ходулях прошагал по поселку. «Ух! Ух! Ух!..» Ушел, а следы остались — глубокие черные ямы, и долго еще в них курился ядовитый зеленый дымок.
Вставать с земли не хотелось.
Не хотелось ни о чем думать, даже радоваться, что черные стальные капли пронесло мимо. Тишина, звенящая, похоронная тишина.
И вдруг где-то за домами, вблизи — прерывистый дикий вопль.
Стасик сел на землю, дотронулся до Юрки.
— Кричат.
— На Кооперативной, — сказал Юрка, поднимаясь. — Поглядим.
В переулке уже толпился народ.
Крупная фугаска угодила в угол бревенчатого пятистенка. Дом так и сел на корточки, словно собирался перепрыгнуть через дорогу. В пролом в стене свободно могла бы въехать машина. Юрка и Стасик, держась друг за друга, пытаются заглянуть в эту огромную прореху. Но взрослые все загородили. Только видно, как на исчерканной осколками стене, чуть покосившись, висят ходики с тремя богатырями на циферблате.
Что-то страшное там, за неподвижными спинами людей. Юрке хочется убежать отсюда подальше. И не может. Ноги словно примерзли к земле. Будто сквозь вату, слышится разговор:
— Всю семью под корень вырубил… Даже младенца не пощадил!
— Господи! Что на белом свете деется?
— Лютует, сволочь!..
— У-у-у, звери! — скрипнул кто-то зубами.
— Вон фершал идет!
— А что толку? Мертвых не воскресишь.
Юрка, увлекая за собой Стасика, выбрался из толпы.
— Они чай пили, когда их убило, — сказал Стасик. — Всех пятерых.
Юрка молчал. Больше не сказав друг другу ни слова, они разошлись.
Гусь, оступаясь, взобрался на свое крыльцо. Горьковатый тревожный запах взрывчатки преследовал по пятам. В обледенелую ступеньку крыльца глубоко вонзился длинный зазубренный осколок. Снег вокруг него растаял. В избе было холодно. Пахло штукатуркой и улицей. Стекла мрачно поблескивали на полу. Из печи осколок выломил красный кирпич. Дверь в другую комнату, раньше заколоченная, распахнулась настежь и держалась на одной петле. Большое зеркало над кроватью треснуло посередине. Рамка с фотографиями покосилась. Только медный самовар с короной-конфоркой на голове по-прежнему весело сиял в углу на чурбаке, гордясь своими медалями, выбитыми на желтой выпуклой груди.
Бабка рукавом смахнула со стола на пол штукатурку, стекла и стала собирать ужин. В углу на табуретке маячила чья-то сгорбленная фигура.
— В черковь перештали люди ходить, — услышал Юрка знакомый шепелявый голос, — вот гошподь бог и накажал жа грехи тяжкие. Егор-то на штарости лет, чарство ему небешное, штал бежбожником… Жабыл и дорогу в черковь… А гошподь, он все видит… Гошподь, он ничего не жабывает!