Наверняка по ее плану, и это становилось все очевиднее, моя задача сводилась к тому, чтобы придумать и записать в оставшихся тетрадях новую, свою версию финала. Вероятно, именно поэтому я вдруг и перестал быть мастером. Теперь востребован творец.
Одним из персонажей романа был как раз юродивый Матвей. Он бродил по Москве в обносках, бормотал несуразицы о царствии Сатаны и вообще вел себя, как типичный душевно больной человек. Он крестил прохожих, кланялся в ноги комиссарам, кричал «изыди, черт!» вслед клирикам, а ближе к развязке придумал окроплять всех подряд святой водой. Особенно доставалось от душевно больного уполномоченному по ливневым стокам при наркомате водоотведения и канализации – за «оголтелый атеизм». «А этого дустом, дустом!», – кричал при встрече с ним Матвей. Я отметил для себя и не исключал в ближайшем будущем какого-то инцидента с участием этих двух персонажей.
Убить единственного положительного героя романа, дабы лишь попытаться исправить перекошенный общий посыл. Это не самое очевидное решение, но иного выхода просто не оставалось. Чтобы весть о злодеянии быстро и гарантированно облетела всю Москву, а заодно вызвала смятение в умах читателей, убить Матвея собственноручно должен был один из серых безымянных чинов. И чем крупнее чин, тем выше башня, на которую мгновенно вознеслось бы имя невинно убиенного юродивого.
И все же что-то меня останавливало от включения в эту нехорошую игру. Уж слишком гладко все стелилось. Никто мне не мешал, Аглая играла против немца. Нет, все так красиво не бывает.
Бесспорно, что Афанасьев мне дважды противен. Во-первых, он советский, а во-вторых, вся эта каша заварилась на его топоре: ни расхлебать, ни на пол опрокинуть. И он, увы, не мастер. Он творец, которого обстоятельства вынуждают быть мастером! Он не слепой и не дурак! Не видеть варианта с убийством Матвея он попросту не мог. Тем более что конфликт юродивого с принципиально отрицающим греховность атеистом тщательно подготовлен и развит самим Афанасьевым. Очевидно, что автор вел дело к башне на крови, к сакральной жертве.
По всему выходило, что я намерился написать задуманный самим Афанасьевым финал. А это уже шило с мылом. А ведь у стенографистки, будь она приглашена для записи, и мысли бы не возникло дописать роман. Как просто ларчик был прикрыт…
11
Этот сеанс автоматического письма продлился всего около часа. Я вышел из прострации, тряхнул головой, потер глаза и виски. После привычно взглянул на последний абзац и едва сдержался, чтобы не захохотать в полный голос.
– Великолепно! – проговорил я с облегченьем.
Я закрыл тетрадь. Читать все, что было записано выше, не имело смысла. Попав в сюжетную ловушку, Афанасьев принял единственно верное решение. Чего ему это стоило – это его проблема. Зато теперь я со спокойной душой и чистой совестью отправился спать.
Выспаться мне не позволила Аглая. Ранним утром, едва только окончательно рассвело, она ворвалась в мою комнату.
– Это ты написал?! – выкрикнула она, потрясая тетрадью.
– Что написал? – еще не вполне понимая спросонья, что происходит, спросил я.
Она нервно пролистала тетрадь до последней исписанной страницы и громко прочла:
«Друзья мои, прошу вас оценить этот незавершенный труд и высказаться по поводу следа, оставленного им в ваших сердцах. Очень надеюсь, что вы, ваши искренние отзывы, честность и справедливость которых испытана годами, ваш личный опыт помогут мне сделать правильные выводы и завершить работу над романом.
С глубоким уважением и признательностью ко всем вам, М.Афанасьев».
– Записал, – уточнил я и накрыл голову подушкой, давая понять, что все еще хочу спать.
– Ты мне врешь! – закричала Аглая. – Ты сам это вписал, чтобы роман остался незавершенным!
В нарочитой ярости я сбросил с головы подушку, сел, отер ладонями лицо.
– Что значит, я вру, Аглая Николаевна?! – жестко сказал я, всем видом демонстрируя, что подобные оскорбительные выпады в мой адрес не позволительны даже ей. – Вы отдаете себе отчет в том, что обвиняете во вранье и подтасовках русского офицера?! Как вообще вам в голову могло прийти, что я нарушу контракт?!
– Юродивый! – выкрикнула Аглая и вышла из комнаты, сильно хлопнув дверью.
Я хмыкнул, встал с постели и принялся готовиться покинуть этот сумасшедший дом. Сложил в дорожный саквояж сменное белье и бритвенные принадлежности. Засунул в карман френча рецепт приготовления ивового настоя, что дал мне Бэрри, и который оказался дешев, прост и удивительно действенен. Осмотрелся, выискивая взглядом возможно забытую мелочь. Ничего из личных вещей не обнаружив, подошел к окну. Взглянул, поежился. Моросящий дождь обливал унынием мощеный брусчаткой двор, фонтан, и кованый забор. Мне не терпелось поскорее уехать отсюда подальше. Забраться высоко в горы, где воздух чист, где дремлет вечность в ледяных папахах. «Гремит обвал, и плещет водопад. Ты там бывал? Туда, туда давай уйдем, отец мой, навсегда!».*
12
Бэрри проводил меня до калитки. Я поблагодарил его и пожелал здоровья. После оглянулся. Аглая стояла у окна своей спальни и смотрела на меня взглядом, преисполненным печалью. Шелохнулись и шторы в кабинете Альтшлянга. Он тоже не удержался от того, чтобы проследить за тем, чтобы я убрался. Надо отдать должное выдержке этого человека. Он принял поражение с достоинством, делающим ему честь. Взглянул с меланхоличной улыбкой на последний абзац моей записи, бросил листы на стол, вынул из ящика конверт и протянул мне со словами:
– Контракт исполнен, не смею вас задерживать, мистер Боков.
Мне тогда показалось, что немцу уже доводилось читать это обращение Афанасьева к друзьям.
Бэрри вернулся в дом, а я все еще стоял у калитки, оглядывая окрестности. Особняк располагался на самом отшибе Парк Роуд, потому встретить в таком укромном месте извозчика, я даже не надеялся. Полагаться приходилось только на собственные ноги. Однако не прошло и полминуты, как со стороны предместья из-за поворота выехал кэб. Поравнявшись со мной, возница осадил свою пегую кобылу.
– Вы кого-то ищите, мистер? – спросил меня кэбмен. – В этом особняке давно никто не живет, – пояснил он.
Я усмехнулся в ответ на это нелепое утверждение. Однако взгляд мой невольно обратился к окну, из которого минуту назад на меня смотрела Аглая Николаевна. Стекло оказалось обгажено птицами и покрыто непроницаемым слоем пыли.
– Очень мило! – удивленно шепнул я, и вынул из кармана конверт с гонораром. Вместо денег я нашел в нем лишь лотерейный билет. – И со вкусом, – добавил я с досадой.
– Простите, мистер, я не расслышал, – сказал кэбмен. – Вас подвезти?
– Боюсь, у меня не осталось и пенса, чтобы заплатить вам, любезный, – разведя руками, ответил я.
– Садитесь, я бесплатно довезу вас до людного места, – сказал он. – С тех пор, как бывший хозяин этого особняка встретил прекрасную незнакомку и потерял голову, у дома сложилась слишком дурная репутация, чтобы оставлять здесь случайно заплутавшего человека. Бедолагу так и похоронили без головы, – сказал кэбмен, и захохотал.
Так вот, что означает – «связаны кровью», – подумал я, сразу припомнив слова Альтшлянга.
Уже садясь в кэб, я вдруг осознал, почему мне никогда не нравился гражданский черный юмор. Он малодушен, а это вызывает жалость.
* Гёте.