Он увидел Юстиниана сидящим за столом, сплошь заваленным свитками. Император ночью был без головного убора и в простой хламиде без позументов; то и дело обмакивая перо в чернильницу, что-то быстро писал по-гречески. У Каппадокийца это вызвало удивление:
- Вы по-гречески, а не на латыни, ваше величество?
Тот ответил не сразу, не желая прерывать мысль. Завершив фразу и поставив точку, поднял на товарища серые внимательные глаза.
- Что, прости, я не слышал? А, на греческом? Да, на греческом. Почему мы должны писать документы на латыни, если все в обиходе говорят по-гречески?
- Такова традиция. Юридические кодексы на латыни, медики пишут на латыни, мы считаем себя Романией, а Романия - это латынь.
- Я не вижу противоречия. Мы - Романия и останемся Романией до скончания века, ибо восстановим империю в прежних её границах. Правовые термины, медицинские термины на латыни и будут. Для учёных людей нормально, но простой константинополец нас не понимает. Он не понимает царских указов, дремлет во время литургий на латыни. Разве это правильно?
- Папа Римский с нашим патриархом будут против.
- Поворчат, поворчат, а потом согласятся. Я ведь исапостол - ты забыл? Выше Церкви, выше всех земных учреждений. Мне никто возражать не смеет.
Иоанн вздохнул:
- Я попробую.
Василевс рассмеялся, отшвырнул перо, заложил руки за голову, потянулся, выгибая затёкшую спину, и сказал:
- Ну, попробуй, попробуй, губошлёп.
Подчинённый проглотил прозвище и заговорил сдержанно:
- Снова о таможне. Ваше величество год назад распорядились упорядочить таможенный сбор - брать октаву со всех товаров, учредив таможни в основных гаванях - Иероне и Авидосе. Но торговцы в ответ на это подняли цены на товары. Из-за цен принялись роптать покупатели. Некоторые навикулярии - судовладельцы - в знак протеста обещают сжечь свои корабли. Может быть, ослабить таможенный гнёт?
Император нахмурился. Посмотрел на эпарха двора снизу вверх из-под сдвинутых сурово бровей:
- Отступить? Слабость показать? Никогда.
- Ваше величество, иногда тактически надо отступить, чтобы в результате выиграть стратегически. Для чего спотыкаться на ровном месте? В данном случае отступление не слабость, а разумный компромисс.
- Никогда, - повторил Юстиниан. - Всех, кто недоволен, будем карать безжалостно. Недоимщиков - в тюрьмы. Истязать, подвергать страшным наказаниям, пыткам, чтобы запугать остальных. Никаких послаблений никому. Слышишь, Иоанн? Вся империя - как один отлаженный механизм. По-армейски чётко, без разговоров.
Выходец из Каппадокии покачал головой:
- В идеале - да, но на практике такого не будет. Люди не гвардейцы, и заставить всех выполнять команды нельзя. Жизнь разнообразнее и сложнее… Уж кого-кого, а меня нельзя заподозрить в мягкости, я последнее отберу у налогоплательщика по закону; но и мне понятно: если перегнуть палку, то налогоплательщик либо помрёт (и тогда уже с него денег не возьмёшь), либо бросится на тебя с ножом (и тогда тебе, зарезанному, будет не до налогов). Надо соблюдать меру.
- Замолчи, глупец, или мы поссоримся, - холодно сказал самодержец. Помолчав, спросил: - Есть ещё вопросы? Или у тебя все?
- Нет, пока не все, - продолжал упрямиться Иоанн. - Жалобы идут на Трибониана.
Удивлённый монарх воскликнул:
- На Трибониана? Да какие же?
- Выступая на процессах в суде, зачастую топит невинных и, наоборот, оправдывает преступников. За большую мзду. Выгородит любого, если тот хорошо заплатит.
- Доказательства есть? Схвачен за руку?
- За руку не схвачен, ибо все боятся связываться с любимчиком василевса и главой «Комиссии десяти» - Corpus Juris Civilis. Но коль скоро будет ваша воля, то расследование учинить можно.
У Юстиниана снова потемнели глаза:
- Воли моей не будет. Доверяю Трибониану полностью. Как тебе, как, допустим, Велисарию или Нарсесу. И не допущу раздоров в наших рядах. Жалобщиков гнать. Непокорных - сечь. Понял или нет?
- Совершенно, ваше величество.
- Можешь быть свободен.
- У меня ещё одно маленькое дельце.
Самодержец фыркнул:
- Вот зануда, право! Никакого почтения к Божьему помазаннику. Говорят: ступай - а его не выгонишь!
- Маленькое дельце, но важное.
- Ладно, так и быть. Доложи.
- Мне не нравится тот поэт аравийский - ул-Кайс. Больно уж пройдошист.
- Ну и что?
- Ходят слухи, что ему покровительствует… очень покровительствует… женская особа, приближенная к вашему величеству…
Устремив на него цепкий взгляд, император выпалил:
- Кто же это?
Иоанн смешался:
- Я не смею произнести…
- Нет уж, говори, коли начал.
- У меня отсохнет язык.
- Феодора, что ли?
Тот согнулся в почтительном поклоне:
- Не хотел огорчать… но упорные слухи… лучше вы узнаете от меня, чем со стороны…
Автократор поднялся, заложил руки за спину и прошёлся вдоль стола взад-вперёд. Снова посмотрел на Каппадокийца:
- Стало быть, болтают? Что, они близки?
- Ах, увольте, ваше величество, от таких подробностей. По моим сведениям, он приходит к ней на свидания по ночам в Вуколеон. И не реже, чем раз в неделю. Это достоверно. А об остальном - что там происходит внутри - мне сие неведомо.
- Так узнай! Узнай! - стиснул кулаки император. Но потом быстро передумал: - Нет, не надо. Я уж сам как-нибудь устрою… Хорошо, иди. - Поглядел на кланяющегося эпарха двора и спросил печально: - Как ты думаешь, я рогат?
Покраснев, вельможа ответил:
- Не могу помыслить…
Подойдя к нему почти что вплотную, сын Савватия произнёс мирным тоном:
- Нет, скажи, как есть. И без церемоний. Просто как мужчина мужчине. Как приятель приятелю. Ты не исключаешь измены?
У чиновника выступили капельки пота на лбу:
- Я не исключаю, ваше величество…
Застонавший Юстиниан отвернулся. Пробубнил чуть слышно:
- Сука, тварь. Как была гетерой, так и осталась… - И возвысил голос: - Хорошо, ступай. Я тебе не забуду этой услуги. Сделал правильно.
Дверь за Иоанном закрылась. Пётр сморщился и заплакал горько, словно пятилетний ребёнок. Помнил, как однажды, будучи ещё маленьким, он повздорил с отцом и сказал Савватию: «Ты - дурак!», а отец при всех снял с него порты и отшлёпал звонко ладонью; мальчик убежал на конюшню, рухнул в сено и залился слезами - от обиды и унижения, от безвыходности, бессилия. Точно так плакал и теперь. Повелитель большей части христианского мира. Полубог. У которого в руках миллионы жизней… Жалкий, оскорблённый и опозоренный. Кем? Своей женой! Той, которую он любил больше всех на свете!…
Вытащил платок из-за пояса, вытер слезы и надсадно высморкался. Зло проговорил:
- Вышлю в монастырь. И её, и Комито вместе с Антониной. Чтобы духу их не было в Константинополе. Шлюх продажных.
Сел, закрыл глаза, кое-как отдышался. Снова произнёс для себя самого:
- Впрочем, может, врут? Искажают факты, чтобы нас поссорить? Феодора - монофиситка, многих раздражает, а её контакты с монофиситами из Египта вызывают гнев патриарха… Не хотят ли её убрать? Опорочить в моих глазах и услать подальше? - Он опять поднялся. - Как я мог поверить? Феодора и какой-то араб? Чушь, нелепица, бред больного воображения. Видел я этого араба. Да, его приводил Нарсес. Плохо помню, что ему хотелось… Кажется, просил денег. Совершенно верно: чтобы я помог подавить мятеж у него на родине и затем располагал им в качестве защитника наших рубежей в провинции Аравия… Надо спросить Нарсеса, чем всё дело кончилось. Видимо, пришлось обещать поддержку. Милый молодой человек, да ещё поэт. Неужели Феодора польстилась? Нет, невероятно. всё- таки она меня любит. И потом - долг императрицы… Женщина с умом даже при минутной симпатии не позволит себе расслабиться… Ну, а вдруг сломалась, уступила чувствам? Господи, как страшно! Ведь она - единственный близкий человек, на которого можно опереться… Если ей не верить, то кому же верить?!
Взял кувшин с холодной водой (самодержец почти что не пил вина с тех пор, как вступил на престол, - лишь кагор во время таинства причащения; просто не испытывал к вину склонности; и ещё - опасался отравления), быстро наполнил золотой кубок и с немалой жадностью осушил. Вытер губы, сам себе сказал:
- Я сейчас пойду и проверю. Любопытства ради. Сразу станет ясно. - Кое-как уложил пергаменты в кованый ларец и замкнул ключом, что висел у него на поясе, а чернильные принадлежности бросил в беспорядке. Взял свечу, подошёл к стене, где стояла фальшивая колонна, и нажал на скрытый за ней рычаг. Часть колонны сдвинулась, образуя вход на чёрную винтовую лестницу; освещая путь пламенем свечи, стал спускаться вниз, а затем по тайной галерее перебрался в гинекей - там жила императрица; и опять по винтовой лестнице начал подниматься в её спальню. Этот переход был придуман для того, чтобы слуги во дворце меньше знали об интимной жизни царственных особ.
Снова сдвинулась часть фальшивой колонны, и Юстиниан оказался в будуаре у василисы. Самодержец прислушался, сделал шаг к высокому ложу под балдахином, отстранил занавеску и взглянул внутрь. Ложе оказалось пустым. У монарха перехватило дыхание, а свеча в руке мелко задрожала. Он почувствовал, как с чудовищной скоростью бьётся сердце. И от пота становится мокрой шея.
Прошептав ругательства, автократор спустился по чёрной винтовой лестнице на другую галерею - ниже первой - и пошёл не в сторону собственных палат, а к подземному переходу из Большого дворца в Вуколеон, где, как утверждал Иоанн, Феодора встречается с этим арабом. «Главное - застать их врасплох, - колотилась мысль в распалённом мозгу императора, - уличить на месте. И тогда пощады не будет. Кайса - бросить на растерзание диким животным. А её постричь в дальнем монастыре. Где-нибудь в Армении. Пусть якшается со своими монофиситами. Проливает слезы по утраченному могуществу». Начал подниматься по новой лестнице. И, открыв потайную дверь, вышел в задней комнате малого дворца. Миновав узкий коридор, неожиданно столкнулся с караульным-евнухом.