- Жили мы в Бизакии, а когда пришли ваши… мой отец помогал вандалам. И его убили. И его, и моих старших братьев. А меня и сестёр повезли в Александрию на невольничий рынок.
- Понимаю, да. Что ты можешь делать по дому?
- Все, что ни прикажете.
- Передам тебя в подчинение управляющему моим загородным имением, будешь у него на посылках. - И махнула евнуху: - Посади на козлы рядом с возницей. Во дворце поручи папию [20] - пусть сегодня же переправит в Иерон. Вечером доложишь.
Глядя в спину юноше, ехавшему спереди, улыбалась внутренне: да, она в свои пятьдесят четыре года не чужда ещё увлечений; смуглый мальчик ей доставит несколько счастливых мгновений, подзабытых в пресной её жизни… Петра посещает опочивальню редко, иногда реже, чем раз в месяц. Может быть, завёл кого из молоденьких? Нет, попытки императрицы выследить супруга кончились ничем. Он, казалось, начисто забыл об интимной жизни, думая только о работе - о строительстве храма Святой Софии - «Сонечки», о налогах, Сенате, Церкви, войнах. У неё тоже голова болит от насущных вопросов подданных - веры, положения обездоленных, всяческих дворцовых интриг, но любовь - это же прекрасно, почему надо избегать сексуальной близости? После Имра-ул-Кайса у царицы не было посторонних мужчин. А теперь вот немного пошалит с новым фаворитом. Так, чуть-чуть, просто ради смеха. Почему это Антонине можно забавляться с Феодосием? Феодора ничем не хуже. Разве василисы не имеют права на своё маленькое счастье? А Юстиниан ничего не проведает. И она всё устроит так, что комар носа не подточит. Происшедшее с арабским поэтом научило государыню многому - будет впредь умнее.
В общем, Ареовинд укатил во дворец в Малой Азии, а владычица вроде не спешила к нему, выжидала, приглядывалась и прислушивалась, вызнавала, нет ли сплетен на этот счёт. Вроде обошлось. Мало ли рабов покупают на рынках! У сиятельной четы их несметное количество, стоит ли обращать внимание на какого-то юнца-мавра? Вот и хорошо.
Тут сбылось пророчество, данное самой Феодорой по осени - новый инцидент при строительстве храма. Под угрозой обрушения оказались несколько колонн, не выдерживающих нагрузки. Дело в том, что опять стали торопиться с возведением арок-лоров, вся конструкция не успела достаточно просохнуть, и из верхних частей колонн начали выскакивать камешки. По поверхности побежали трещины. Император, рискуя жизнью, сам помчался на леса посмотреть, что же происходит на самом деле. Снова не надел на голову шёлковый платок, как обычно. Так и стоял простоволосый, глядел не мигая на потрескивающую кладку. Исидор и Анфимий говорили наперебой в своё оправдание: мол, расчёты верные, просто не учли влажную погоду, и раствор сохнет медленнее, чем надо. Государь ответил:
- Понимаю и не сержусь. Прекратите пока работы на данном участке, подоприте колонны брёвнами, ждите высыхания.
- Слушаемся, ваше величество.
- Если переживём эту неприятность, больше ничего опасного не произойдёт. - Медленно пошёл по ступеням вниз. - Купол до конца года не начнёте?
- Можем не успеть. Но уж по весне - обязательно.
- Сколько лет уйдёт на мозаики и другие отделочные работы?
- Года два, не меньше.
- Вот бы к юбилею нашей свадьбы с императрицей!
- Мы стараемся, ваше величество, но вы видите - обстоятельства порой выше нас.
- Будем молиться Господу, чтобы обстоятельства больше не мешали. - И подумал грустно: «Доживу ли до освящения храма? По гаданиям, должен. Но лукавый не дремлет и всегда старается палки в колеса вставить. - Автократор сошёл с лесов и отправился обратно в палаты. - Как же я устал! После тех проклятых волнений плебса - ни минуты отдыха. Опасаюсь не успеть выполнить задуманное. Но ведь так можно надорваться. Нервы на пределе. И о Феодоре совершенно забыл. Уж не помню, сколько не бывал у неё в алькове. Месяц, два? Надо навестить… Может, вместе поехать на тёплые воды Бруссы? Но опасно оставлять без присмотра столицу. Даже на неделю не отлучишься. Что ж, повременю. Совершу все, что намечаю, а потом уж, под старость… поживу в своё удовольствие…»
Ближе к вечеру заглянул в спальню василисы. Та лежала и слушала, как придворная дама, ей читает поэму «О Святом Киприане» - сочинение Евдокии, императрицы, жившей более чем за век до описываемых событий: дочь преподавателя риторики из Афин - Леонтия - стала государыней, выйдя замуж за самодержца Феодосия II Каллиграфа, а окончила жизнь в изгнании, в Иерусалиме, будучи обвинённой мужем в измене.
- Дивные стихи, - заметил Юстиниан.
- Дивные, но грустные, - отозвалась супруга.
- Видимо, предчувствовала судьбу - что умрёт далеко от дома.
- Я предчувствую тоже.
- Что же ты предчувствуешь, дорогая?
- Что умру я дома, но от злого недуга.
- Господи, помилуй! Ты же обещала, что не станешь гадать о моей и своей кончине?
- Я и не гадала. Это так - наитие.
Он присел на край её ложа:
- Но лет двадцать ещё протянем, по крайней мере?
- Ты протянешь, наверное, целых тридцать. Я, увы, вдвое меньше…
- Не пугай, родная. Пережить тебя? Ни за что на свете!
- Ах, на всё воля Божья, милый. - Феодора отпустила служанок, притянула мужа к себе и устроилась у него под боком. - В шестьдесят пять ты ещё, пожалуй, сможешь заново жениться на ком-нибудь.
Император не выдержал и сказал сурово:
- Прекрати, однако! Шутка чересчур затянулась.
- Я и не шутила.
- Всё равно не надо. - Царь провёл ладонью по её волосам, стянутым заколками. - Солнышко моё. Ты моя единственная любовь. После Господа Бога и Пречистой Девы Марии ка тебя молюсь.
- Если в самом деле молишься, отчего мы редко ночуем вместе?
- Так не потому, что забыл или разлюбил. Знаешь, что работаю по ночам. А под утро устаю и не хочется тревожить тебя во сне.
- Нет уж, не стесняйся, тревожь. Мне порой бывает удивительно грустно засыпать в постели одной.
- Приходи ко мне в такие минуты.
- Я не смею, Петра.
- Нет уж, приходи.
В эту ночь доставила ему удовольствие, а сама получила мало. «Да неужто слабеет? - размышляла она. - Вроде бы не должен пока. Нет, определённо я вовремя заимела Ареовинда. Пригодится на чёрный день».
Этот день выпал очень скоро.
Гелимер провёл на горе Папуа боль трёх месяцев. В первые пять дней после Трикамара он успешно уходил от погони, возглавляемой Иоанном. А на день шестой Иоанн был убит: пьяный Улиарис (тот, которого на Сицилии отыскал Прокопий и который напросился матросом на судно Калодима, а затем пошёл воевать в пехоту) захотел застрелить из лука экзотическую пёструю птицу на дереве, промахнулся и попал командиру сзади в шею. Армянин скончался в считанные мгновения. Велисарий судил убийцу, согласился с тем, что трагедия случилась без злого умысла, и оставил пьянице жизнь, но велел публично отрубить ему правую руку по локоть. И вернулся в Карфаген, а преследовать Гелимера приказал гепидам во главе с Фарой.
Тот пытался штурмовать Папуа, но бойцы-вандалы сохраняли ещё воинственный дух и отбили атаки быстро; Фара потерял сотню человек и решил взять противника измором, полностью блокировав гору.
План блестяще удался. К марту у сидельцев подошли к исходу продукты, а воды было крайне мало, так что многие не только завшивели, но и зачервивели. Гелимер и сам страдал - у него от гноя слипались веки. А однажды он, чувствительный поэт, стал свидетелем грустной сценки. Двое мальчиков - малолетний сын Цазона и его приятель - жарили лепёшку из остатков муки, замешенной на дождевой воде; первым влажное горячее тесто, не дождавшись, выхватил из огня племянник и отправил в рот; а приятель сразу же вцепился ему в волосы, кулаком ударил под дых, вытащил лепёшку изо рта и съел. Потрясённый увиденным, самодержец написал письмо Фаре, спрашивая, каковы условия почётной капитуляции? Фара ему мгновенно ответил: если Гелимер сдастся добровольно, Велисарий гарантирует ему жизнь, титул патрикия и поездку в Константинополь ко двору императора. Заодно вернёт королю больше половины его богатств, взятых у секретаря Бонифация.
Гелимер в ответном письме поблагодарил за проявленное ромеями благородство и сказал, что подумает над их предложением; а пока просил передать ему хоть немного хлеба, губку - протирать больные глаза, и кифару - сочинить жалостливую песню о своей печальной судьбе. Фара выполнил его просьбу и прислал не только хлеб, но и мясо, овощи, фрукты, сладости.
В третьем своём послании предводитель вандалов снова выразил благодарность за дары и заверил, что готов отдать себя в руки победителей, если за слова Велисария поручится архонт Карфагена Киприан. Безусловно, и это требование с лёгкостью исполнили: привезли архонта к горе, тот поднялся к сидельцам и пропал на несколько часов. А затем спустился в сопровождении Гелимера, всей его дружины и оставшихся в живых родичей. Самодержец вёл себя, словно сумасшедший - то смеялся, то плакал, но, в конце концов, по дороге в Карфаген успокоился и предстал перед Велисарием, сохраняя достойный вид. Византийский командир не скрывал своего воодушевления, но отнёсся к побеждённому непредвзято, только обращался, разумеется, не «ваше величество», а всего лишь «ваша честь». Пояснил с улыбкой:
- Вашу честь разместят в Палатии, но, уж не взыщите, под надёжной охраной. Отдохнёте, подлечитесь, а в начале апреля вместе поплывём к нам в Константинополь.
- Как со мной и моей родней поступит Юстиниан?
- Как и было обещано, возведёт вас в патрикии и позволит жить в Малой Азии, где-нибудь в Галатии. Но как частному лицу.
- Если не секрет, кто останется править в Карфагене?
- Мой доместик, евнух Соломон.
- Евнух?! - побледнел Гелимер.