- Вероятно, да.
- Говорили на религиозные темы?
- Большей частью, светские.
- Например?
- Он просил оказать ему помощь, ибо разорён.
- А её величество?
- Обещали своё содействие. Вызвались участвовать в воспитании его сына.
- Это ещё зачем?
- Умный, добрый мальчик. Распорядились нанять ему учителей.
Самодержец задумался. Сам себе сказал:
- Что-то здесь не так. Феодора не станет опекать кого бы то ни было без реального повода… Или религиозного, или светского… - Посмотрел на евнуха с ядовитым прищуром: - Из Пентаполиса, значит?
- Из Пентаполиса, ваше величество.
- Разузнай подробности. Только чтоб негласно. А потом доложишь.
- Слушаюсь. Самым тщательным образом исполню.
«Из Пентаполиса… - продолжал рассуждать монарх. - Или родственник, или родич её друзей… Нет, скорее, собственный. Говорила, что её девчонкой увозил в Пентаполис какой-то аристократ… Может, от него? Нет, как будто бы звали не Иоанном… Очень интересно. Что-то замышляет. Уж не против ли моей власти? - сузил губы. - Если уличу - уничтожу. Раздавлю, как муху. Пусть войду в историю обманутым мужем, но низложенным правителем - никогда. Я умру на троне. И никто меня с него не столкнёт».
Между тем Феодора пребывала в спокойствии после посещения сына. Очень был похож на неё - невысокий, крепкий, тот же профиль, те же глаза, говорил, как она. Вёл себя почтительно. Умолял о помощи.
Государыня распорядилась погасить все его долги. При одном условии: он уедет обратно в Пентаполис и оставит мальчика ей. Внука она поселит в специально приобретённом для него особняке - под присмотром педагогов и воспитателей. Даст образование. Женит на богатой невесте. И введёт в высшие круги. Обеспечит место в Сенате по крайней мере. А уж там видно будет…
Иоанн спросил с болью в голосе:
- Я смогу хоть изредка видеть Анастасо?
Женщина поморщилась:
- Для чего? Чтоб расстраивать и его, и себя? Это ни к чему.
Он поник, ссутулился:
- Как желают ваше величество…
- Господи, не хнычь. Вот за что я не люблю маленьких детей - вечно хнычут, капризничают, действуют на нервы. Хорошо, что ты уже взрослый, и не надо вытирать тебе слюни. Будь мужчиной, Ян. Твой отец Гекебол обладал кучей недостатков, но не позволял себе превращаться в бабу даже в трудные мгновения жизни. Ты ещё не стар и с женой родишь нового ребёнка - лучше девочку, чтоб не претендовала на трон. Я в дальнейшем ей тоже помогу. А про сына забудь. Вычеркни из памяти. Лет на десять, по крайней мере…
- Как прикажут ваше величество.
- Вот и славно, что мы поладили. Отправляйся в Египет. В случае чего - можешь написать. Но не мне, а, пожалуй, Фаэтету в Иерон. Евнух передаст.
- Воля ваша, - гость посмотрел на неё на прощанье и беззвучно пошевелил одними губами: - Мама…
- Что? - произнесла она удивлённо.
- Ничего, ничего, молчу, - опустил глаза Иоанн и попятился к двери.
Свадьба Фотия с Евфимией состоялась в начале сентября. Праздновали пышно - во дворце Вуколеон, при стечении всей константинопольской знати, с музыкой, плясками и раздачей мелочи на ближайших папертях. Иоанн Каппадокиец тут не поскупился, отвалил кучу денег на торжества. Радостный ходил, гордый - как-никак единственная дочка выходила замуж с одобрения самой василисы. Да ещё за пасынка Велисария, первого любимчика императора. Эти узы чрезвычайно важны. Упрочают его, Иоанна, положение. Ведь случись что с Юстинианом - он один из главных претендентов на трон. Есть, конечно, племянники самодержца, но они слишком молоды и поэтому не опасны. Велисарий же вряд ли захочет править. Остальные вообще не в счёт. И тем более, гадалка предсказывала Каппадокийцу: «Будешь в одеждах Августа». А таким пророчествам надо верить.
Провели венчание в церкви Святой Ирины, и венец над невестой держал Пётр Патрикий, а над женихом - Пётр Варсима. А затем, на пиру в триклинии, самодержец лично поздравил молодых и вручил огромный золотой кубок, сплошь усыпанный дорогими каменьями - настоящий царский подарок. В кулуарах болтали, что у кубка непростая история, из богатств Александра Македонского, привезённых из Индии, а потом сокровище кочевало по домам вельмож и осело в доме Зинона (внука римского императора Анфимия), у которого всё имущество похитили, отчего Зинон скоропостижно скончался, а теперь кубок всплыл в хранилищах самодержца! Да, чудны дела Твои, Господи! Но о сильных мира сего, словно о покойниках: или хорошо, или ничего…
Вот что написал Фотий Антонине, извещая мать о своём бракосочетании:
«Поселились мы в небольшом, но уютном особнячке, числившемся за тестем и затем отписанном его дочери. Слуг немного: повар, кучер, экономка, горничная и садовник - все приличные люди, кажется, не склонные к воровству. И Евфимия с ними ладит, управляет домом прилежно- сразу видно, у отца не сидела без дела, а умеет заниматься хозяйством. Да, без ложной скромности надобно отметить, что жена мне досталась превосходная. Уж не говорю про внешнюю её привлекательность (а за годы нашей разлуки только похорошела), но к тому же ещё добра, умна и воспитанна. Может быть, излишне наивна и любую шутку с моей стороны принимает за чистую монету, верит каждому произнесённому слову, а когда поймёт розыгрыш, очень огорчается, даже обижается иногда. Ничего, с годами, думаю, пообвыкнет и поднаберётся уму-разуму. В целом я доволен. Более того: просто счастлив. Мне семейная жизнь раньше рисовалась в неприятных тонах, ибо знал и видел много неудачных союзов, без любви и лада, и никак не предполагал, что смогу найти себе достойную половину. Слава Богу! И, надеюсь, счастье моё не померкнет с годами. Так благословите же нас обоих, маменька и тятенька, пусть заочно, ибо не смогли волей обстоятельств сделать это на нашей свадьбе».
Вскоре Антонина ему ответила:
«Рада за тебя, дорогой. Ты хороший сын, я тобой горжусь, хоть мы и ругаемся иногда, но без этого никак невозможно, главное, что миримся и обид не держим. Магна, Янка, ты - вот моё богатство. Я, конечно, была вам не лучшей матерью, уделяла меньше внимания, чем необходимо, больше занималась собой, нежели детьми, тем не менее, и любила, и люблю больше всех на свете, ибо вы- единственные близкие мне люди, кто не отвернётся от меня в старости, не предаст, не унизит и закроет мне глаза в смертный час. Мой прелестный Фотий! Велисарий и я, мы благословляем тебя и твою жену на счастливую семейную жизнь. Пусть у вас всегда будут в доме теплота, согласие и любовь. Деток вам побольше, а тревог и хворей поменьше! Во имя Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святого Духа! Аминь!»
Осень и начало зимы провели в привыкании друг к другу, в узнавании друг друга и обычных для медового месяца ласках; зная о взаимной симпатии, не переставали кокетничать: «Ну, скажи, что ты меня любишь». - «Ну, конечно, люблю, ты же знаешь». - «Нет, скажи ещё, мне приятно слышать это в сотый, тысячный раз». - «Я тебя люблю». - «Громче, непонятно». - «Я тебя люблю». - «Черт возьми, почему ты шепчешь? Говори отчётливо, ясно». - «Я тебя люблю, чтоб ты провалился!!!» - «Совершенно другое дело, верю, верю».
А в канун Рождества молодая пара получила официальное приглашение императора на торжественное освящение храма Святой Софии. Собирались тщательно и оделись празднично - в дорогие шерстяные плащи с меховой оторочкой, и, хотя идти от их дома до собора было минут десять, ехали, как и подобает людям их сословия, в паланкине.
Площадь перед церковью буквально бурлила, все хотели если не попасть внутрь (без особых приглашений не пропускали), то хотя бы увидеть, как пройдут император и императрица со своими свитами. Выстроенные гвардейцы сдерживали толпу. Приглашённые двигались по ковровой дорожке. Падал небольшой снег, но мгновенно таял и не омрачал торжественности момента.
Храм стоял тёмной глыбой, чем-то походя на медведя, готовящегося к прыжку; чуть приплюснутый главный купол, боковые, вдавленные в стены купола лишь усиливали впечатление грандиозной сжатой пружины. Это издали, на солидном расстоянии, не имея возможности всматриваться в детали. А по мере приближения вроде бы казалось, что пружина медленно распрямляется и «медведь» встаёт на задние лапы. Купол вырастал, поднимался выше, выше, закрывая собой половину неба. Перед входом расстилался двор-атриум, окружённый портиками, посреди - мраморный фонтан. Сторона атриума, примыкающая к храму, составляла внешний притвор (нартекс), сообщавшийся со вторым, внутренним притвором грандиозными резными дверями.
А в саму Софию вели девять бронзовых дверей. Средние - обширные и высокие - назывались Царскими и предназначались для прохода самого императора.
Евфимия, глядя на это чудо архитектуры, сжала руку мужа:
- Боже, Фотий, как же замечательно! Неужели смертные могут так построить?! Прямо кажется, что возведено Небесами!
- Небесами и есть, - согласился тот, - ибо без Небес ничего с нами не случается.
Но ещё сильнее потрясало воображение внутреннее убранство собора. Облицованные разноцветным мрамором колонны в три обхвата, уходящие в поднебесье и поддерживающие купольные арки. Бесконечные ряды окон, каждый ряд своей формы, но в единой гармонии с целым. Отражение блеска свечей в золотистой мозаике и росписи стен. Купол - точно звёздное небо, от величия которого перехватывает дыхание. И внимательный, проникающий в душу взгляд Христа, смотрящего с центральной плиты.
Все входящие разделялись на два потока - в те далёкие времена женщинам и мужчинам полагалось в храме находиться отдельно, в разных галереях.
Фотий потерял Евфимию из виду, та мгновенно исчезла в пестроте плащей и накидок высокопоставленных дам. Он вздохнул и подумал: «Ничего, не потеряется, взрослая уже», - и переключил внимание на прои