Прежде чем расстаться, полководец проговорил:
- И ещё одна просьба, если разрешите…
- Слушаю тебя.
- Не пора ли освободить Вузу, обвинённого в преступлениях, коих не совершал?
Император выразил удивление:
- Разве он сидит? Я не помню. Хорошо, обещаю выяснить и, конечно же, при необходимости, даровать свободу.
В общем, помирились. Велисарий с удовольствием взялся за порученное ему дело и неделю спустя поскакал во Фракию. Это было необычайно вовремя, так как именно в те дни в Софианской гавани появился корабль, на котором привезли Феодосия. Операция по его поимке и возвращению в Константинополь проводилась по приказу императрицы тайно; исходя из этого, молодого монаха под покровом ночи повезли не в дом к Антонине и тем более не в большой дворец к Феодоре, а в далёкий - Влахернский, находившийся чуть на отшибе - возле башни Анемы у Моста Калинника через Золотой Рог. Молодой человек был напуган. Чувствовал себя скверно, спал тревожно, ощущал озноб. Вскоре у него открылся кровавый понос, он лежал пластом и нередко бредил. Вызванный к недужному императорский лекарь Фока констатировал disentera - то есть дизентерию - и назначил вяжущие отвары. Но они помогали плохо, заболевший осунулся, ничего не ел, только пил. Вскоре навестить его приехала Антонина; врач предупредил: ничего в опочивальне не трогать и к больному не прикасаться, за руку не брать, говорить на расстоянии и недолго. Женщина спросила, глядя тому в зрачки:
- Отвечайте честно - Феодосий умрёт?
Доктор закатил глаза к потолку и перекрестился:
- Ах, на всё воля Божья, ваша милость.
- Шансы есть поправиться?
- Очень мало.
Нино тоже перекрестилась и, ступая мягко, приоткрыла дверь в соседнюю комнату. Увидав приёмного сына, чуть не разрыдалась - на кровати находился скелет, на который была натянута пепельная кожа, и дышал с трудом. Посмотрел на неё горящими, мало понимающими что-либо глазами. Но узнал, даже сделал попытку улыбнуться. Слабо произнёс:
- Это ты… спасибо… видишь, как произошло…
Посетительница сделала к нему нетвёрдый шажок и остановилась. Приободрила не слишком уверенно:
- Ничего, ничего, скоро будет лучше.
Он проговорил грустно:
- Я боюсь, что вряд ли… Там, на судне, по дороге сюда, трое человек от того же самого… отдали Богу душу…
- Ничего не значит. Люди по-разному борются с болезнями.
Феодосий упрекнул её с тяжким вздохом:
- Просто мне не надо было ехать сюда… Это кара Небесная за желание продлить наше святотатство…
Антонина воскликнула:
- Я клянусь, поверь, что сама не знала до последней минуты: это всё затея её величества! Я уже смирилась в душе… а она…
- Ладно, ладно, Бог ей судья… Что произошло, то произошло. Надобно прощаться.
Женщина мотнула головой, возражая:
- Нет, пожалуйста, мы прощаться не будем. Я зайду через пару дней и надеюсь, что увижу тебя в добром здравии.
Молодой человек судорожно сглотнул:
- Ах, оставь, ты же понимаешь… Больше не увидимся. И хочу сказать, что, с одной стороны, ни о чём не жалею и горжусь, что меня любила столь прекрасная дама… Но с другой стороны… как же это глупо! Мы растратили себя на какую-то ерунду. И уже ничего больше не поправишь…
Под наплывом чувств Нино совершенно забыла об осторожности, бросилась к нему и схватила за горячую исхудавшую руку:
- Фео, милый Фео, не умирай! Я люблю тебя! Слышишь, так люблю!
Он с улыбкой прикрыл глаза:
- Да, я тоже тебя люблю… Не сердись, если не сумел, если стал причиной… невзгод… В общем, успокой, что не держишь зла…
- Нет, какое зло! Ты мой зайчик солнечный… Ненаглядный, маленький… Это ты скажи, что меня прощаешь.
- Я тебя прощаю. И благословляю на дальнейшую жизнь… всех твоих домашних… Магну, Фотия, Янку, Велисария… Будьте счастливы… без меня!… - И забылся, вроде бы уснул.
Антонина встала с колен, тихо вышла из комнаты и платком вытерла со щёк слезы. Лекарь произнёс:
- Все-таки коснулись его?… Крайне неразумно…
Нино огрызнулась:
- Что вы все понимаете!…
Он заизвинялся:
- Нет, прошу прощения… Я хотел, как лучше. Мы сейчас обработаем ваши руки, смоем - если что попало…
- Ничего не надо, прощайте. - И она торопливо покинула дворец.
В тот же вечер Феодосий скончался, и его похоронили в родовом склепе, вместе со своими родными. На похоронах присутствовали только пятеро: Антонина, Янка, Прокопий, Каллигон и слуга Кифа; Велисарий был ещё в поездке во Фракии, Магна с детьми жила у мужа в Карфагене, а от Комито никто пойти не сумел. Так и проводили в последний путь - тихо, скромно, без широкой огласки. Кифа предложил помянуть усопшего, но согласие выразил лишь один историк. Оба мужчины дома по-холостяцки быстренько накрыли небольшой столик и сидели за ним, а не возлежали. Подняли бокалы, не чокаясь, выпили и заели сыром. Оба были одного возраста - около пятидесяти, но ещё не старые, не совсем седые и слегка лысоватые. Кифа, заимевший круглое брюшко, выглядел похуже, так как много пил, а Прокопий смотрелся очень даже молодцевато - энергичный, поджарый. Говорили, как и принято в таких ситуациях, о политике, играх на ипподроме и женщинах. Дружно ругали Феодору, это шлюху на троне, интриганку, злодейку, заодно и Юстиниана, тоже бестию, человека хоть и здравомыслящего, но ведущего империю к гибели.
- Это как понять? - возмущался слуга. - Я своей старухе-матери отправляю раз в месяц письма в Сердику. Раньше шли четыре дня, а теперь две недели! Разве это порядок?
- Государственная машина прогнила, - вторил ему историк. - Взятки берут практически все. Продают должности и блага, нет ничего святого.
- Ты напишешь об этом в своих трудах? - спрашивал лакей.
- Шутишь? Никогда. Я себе не враг. Мне тут от лица его величества заказали сочинить трактат о постройках в эпоху Юстиниана. Вот над ним и работаю. Выйдет панегирик.
Челядинин поднимал палец кверху:
- Вот мы как живём: думаем одно, делаем другое и боимся говорить правду. А Юстиниан богатеет. И никто не осмелится его не послушать. Был один сильный Велисарий, да и тот иссяк.
- Всё из-за жены.
- Всё из-за жены, совершенно верно. Жены - это проклятье. Хорошо, что мы с тобой не женаты.
- Нет, в семейной жизни есть свои прелести.
- Я не отрицаю, но плохого всё-таки больше.
- Как, а дети? Дети людям необходимы. Я жалею, что у меня нет детей, - говорил Прокопий. - Вот состарюсь - кто тогда мне поможет? Сохранит мои пергаменты после смерти?
- Ерунда, - отзывался Кифа. - Дети - сплошь неблагодарные твари, думают только о себе. И ещё, поверь, неизвестно, подадут ли отцу в смертный час воды. А твои пергаменты тут же отвезут на свалку или продадут старьёвщику по дешёвке.
- Нет, не отвезли бы, я бы воспитал отпрысков как следует. Ты вот, например, пишешь матери каждый месяц, отсылаешь ей деньги. Значит, благодарные дети есть.
- Ерунда, - продолжал настаивать он. - Разве это помощь для семидесятилетней старухи? Я по-настоящему был бы обязан взять её к себе, обеспечить уход и покой. А куда? И как? Да и не хочу… И мои два брата даже писем не пишут, уж не говоря о деньгах. Вот и понимай.
Разговор длился долго, оба прилично захмелели и пришли в своих рассуждениях к единственному выводу: мир несовершенен и никто из смертных не в состоянии ни себя переменить к лучшему, ни его.
И как будто бы в доказательство сказанного вскоре обрушилась на Константинополь новая напасть: эпидемия бубонной чумы.
Завезли её из Египта на кораблях, доставлявших в столицу хлеб. Первыми заболели византийские крысы - трупы их валялись на улицах, дворники боялись к ним прикасаться, а зараза вскоре перекинулась на людей, люди в панике бросились из города, разнося моровую язву по всему побережью. Феодора скрылась в своём имении в Малой Азии. Велисарий отвёз Антонину и Янку в Руфининану, сам же возвратился в Византий - самодержец не покидал дворца, и его ближайшее окружение постеснялось убежать без него.
Императору доложили, что Трибониан при смерти. Государь захотел его навестить. Как врачи и помощники ни разубеждали монарха, он стоял на своём и поехал.
Бывший главный юрист империи, до последних дней занимавший пост председателя Государственного совета (консистория) и именовавшийся квестором, выглядел ужасно: тощий, бледный, весь покрытый язвами. Увидав пришедшего василевса, он привстал на локте и, поморщившись от боли, тихо произнёс:
- Извините, ваше величество… но приветствовать, как положено, не имею сил…
Автократор ответил:
- Ничего, ничего, лежи.
Тот откинулся на подушки и, дыша с трудом, хрипло проговорил:
- Право, мне неловко… Для чего было рисковать, подвергать свою драгоценную жизнь опасности?
Визитёр осенил себя крестом:
- Всё в руках Божьих… Я не мог не заехать попрощаться. Ты мой первый друг. И единомышленник. Созданный тобой Кодекс хоть и носит имя Юстиниана, весь пропитан твоей душой. С ним и я, и ты - оба вошли в историю. А юристы многих поколений будут брать его в качестве эталона. Кодекс Юстиниана вечен!
Умирающий расценил по-своему:
- Это мы - птенцы гнезда Юстинианова… Вы нас вдохновили… Я горжусь, что имел счастье потрудиться на благо империи под водительством вашим…
Царь слегка улыбнулся:
- Что ж, сочтёмся славою. Несмотря на наветы недругов, ты блестяще справился с главной задачей своей жизни. А таким людям смерть не страшна. Ибо ты принадлежишь вечности.
У Трибониана что-то закипело в груди. Он сглотнул и, стараясь выговаривать слова чётко, поблагодарил:
- О, мой господин! Мне твоя похвала так приятна! Покидаю этот мир безбоязненно. Все, что мог, я сделал. Больше меня ничего не держит… - Но, не выдержав, вдруг заплакал.